Зажатую в его зубах.
Зачем же наглость ты его прощаешь?
Тогда бодхисаттва, хотя и оскорблённый грубым поведением льва, несмотря на подстрекательства лесного бога, ответил ему, раскрывая всё благородство своей натуры:
«Довольно говорить о таких поступках. Не этим путём идут мне подобные.
Из сострадания, не из корысти поможет добродетельный в беду попавшему, и безразлично для него, поймёт ли это тот. К чему же гнев здесь?
И тот, другой, не зная благодарности, обманывает только сам себя. Ведь кто, желая платы за услугу, вторично сделает ему добро?
А тот, кто оказал услугу, в мире ином достигнет праведности и её плодов благодаря спокойствию, а здесь – блестящей славы.
Если услуга – праведный поступок, то кто же будет сожалеть потом? А то, что сделано в расчёте на награду, – не услуга, а лишь отдача в долг.
Кто замышляет вред ближнему в обиде на его неблагодарность, тот добродетелью своею сначала славу добрую сыскав, затем ведёт себя слонам подобно.
Если же ближний по неразумению не знает, как отблагодарить, он не достигнет того блеска, который любит только добродетель. Так кто ж благоразумный предпримет шаг такой, чтобы разрушить высоко поднявшуюся славу?
Вот это мне кажется наиболее подобающим.
Кто дружелюбья не питает даже после услуги, оказанной ему достойным человеком, того покинуть следует спокойно, без грубости, без гнева».
Тогда бог, радуясь всем сердцем подобным прекрасным словам, несколько раз с похвалой воскликнув: «Прекрасно, прекрасно!», сказал ему несколько приятных слов:
Не носишь ты пучка волос на голове,
Себя не затрудняешь ты одеждой из рогожи,
Но в остальном святой ты настоящий, грядущее постигший.
Ведь не одежда делает святого,
Поистине святой лишь тот, кто добродетелями наделён.
Отличив и почтив его таким образом, он исчез.
Таким образом «даже побуждаемый к дурным поступкам добродетельный человек не будет совершать их в силу своей непривычности к ним». Так следует говорить, восхваляя добродетельных.
Это же нужно проводить в проповеди нравственности и говорить так:
«Нравственный человек не знается ни с враждой, ни с оскорблениями. Он приятен многим людям, любящим его».
Говоря о благоразумном спокойствии, следует привести следующие слова:
«Мудрые, великие в своём благоразумном спокойствии, сохраняют блеск своих добродетельных качеств».
Так же, восхваляя величие души Победителя в Истине и постоянное проявление благородства его натуры, следует говорить:
«Таким образом, даже в состоянии животного стремление к проявлению благородства характера не даёт уйти с правильного пути».
Джатака о бодхисаттве-великомученике
Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 313 Khandivadi-Jataka.
Перевод с пали и примечания А.В. Парибка. 2000 г.
"Великий духом..." – это произнёс Учитель, пребывая в роще Джеты, по поводу одного гневливого монаха. Учитель упрекнул его: "Как же это ты, находясь в монашестве под началом безгневного пробуждённого, даёшь волю гневу? Ведь в древности бывало, что мудрый человек не гневался, даже когда на его тело обрушивались тысячи ударов, даже когда ему рубили напрочь ноги и руки, нос и уши". И он рассказал о былом.
"Некогда в Варанаси правил царь царства Каши по имени Калабу. Бодхисаттва родился тогда в брахманской семье, где богатств было на восемьдесят миллионов. Нарекли его молодым брахманом Кундакой. Когда он подрос, он изучил в Такшашиле все искусства и стал кормильцем семьи. Но вот родители его скончались. Он посмотрел на кучу денег и подумал: "Родичи мои нажили всё это богатство, а теперь вот ушли и с собою забрать его не смогли. Я же хочу забрать своё богатство с собою". И он раздарил всё своё состояние, с разбором давая каждому то, чего тот был достоин, ушёл в Гималаи и стал отшельником.
Там он долго прожил, питаясь дикими плодами леса, а затем за солью и за уксусом спустился в населённые места и добрался до Варанаси. Переночевал он в царском парке, а на следующий день, выйдя в город за подаянием, подошёл к воротам дома военачальника. Военачальнику он сразу приглянулся, тот пригласил его к себе, накормил едой со своего стола и взял с него обещание на время поселиться в царском парке.
И вот однажды царь Калабу, напившись браги, явился в окружении танцовщиц и пышной свиты в парк. Он приказал устроить себе ложе на праздничной каменной скамье и прилёг, положив голову на колени любимой наложницы. Искусные танцовщицы, музыкантши и певицы пустились в песни, пляски и игры – будто великолепный двор самого Шакры, царя богов, сошёл в парк к царю. А на царя напала дремота. Музыкантши побросали свои вины и другие инструменты: "Тот, кого мы собрались услаждать своим искусством, всё равно спит. Зачем же нам зря петь и плясать?" Они разбрелись по всему парку и принялись с увлечением разглядывать цветы, плоды, молодые побеги и развлекались, как умели. А бодхисаттва, подобный могучему ярому слону, в тот час сидел в том парке близ живой беседки из цветущих кустов и радостно Джатака о терпении.занимался духовными упражнениями. Бродя по саду, женщины заметили его: "Сюда, подружки! Здесь под деревом подвижник! Посидим около него, пока царь не проснулся, – что-нибудь занятное услышим". Они сбежались, почтительно приветствовали Бодхисаттву и сели вокруг него: "Сделай милость, поведай нам что-нибудь доступное для нас". Тот стал рассказывать о дхарме.
Тем временем наложница шевельнула коленом, и царь проснулся. Смотрит – никого вокруг. "Где они, негодницы?" – "Ушли к какому-то подвижнику, государь. Вокруг него и сидят". Царь рассвирепел и бросился туда с мечом: "Сейчас я этому святоше покажу!" Женщины увидели, что царь бежит к ним в ярости, и те из них, к кому царь благоволил, пошли ему навстречу, успокоили его и отобрали меч. Царь подошёл к Бодхисаттве и вопросил: "Ты чему учишь, шраман?" – "Терпенью, государь". – "Терпенью? Это как?" – "Это значит – не гневаться на тех, кто оскорбит тебя, унизит или ударит". – "Ладно, сейчас увидим, какое у тебя терпенье". И царь послал за палачом. Тот, как положено, явился с топором, с колючей плетью, в оранжевых одеждах и в гирлянде из красных цветов[13]. Он поклонился царю и спросил: "Что повелишь?" – "Видишь вора, паршивого подвижника? Возьмёшь его, разложишь на земле и всыплешь ему со всех сторон – и спереди, и сзади, и с боков, – две тысячи плетей". Палач повиновался. У бодхисаттвы кожа лопнула и разошлась, обнажились мышцы, брызнула кровь. "Чему же учишь ты, монах?" – переспросил царь. "Терпенью, государь. Ты напрасно думаешь, что терпенье у меня под кожей. Нет у меня терпения под кожей. Терпение у меня внутри, поглубже, в сердце, – тебе его не видно, государь". – "Что дальше делать?" – спросил палач. "Отруби этому косматому святоше обе кисти". Тот взял топор, положил руки бодхисаттвы на колоду и обрубил их. "А теперь и ступни". Тот обрубил и ноги. Струи крови потекли с обрубков рук и ног, как красный лак из продырявленных сосудов. "Ну, чему учишь?" – опять спросил царь. "Терпенью, государь. Ты напрасно полагаешь, что терпенье у меня было в ладонях или стопах. Нет его там. Терпенье у меня внутри, глубоко". – "Режь ему нос и уши!" Палач отсёк уши и нос. Уже всё тело плавало в крови. "Так чему ты учишь?" – спросил царь. "Терпенью, государь. Напрасно ты решил, будто терпенье у меня в носу или в ушах. Терпенье моё в глубине сердца". – "Ну и сиди себе, святоша, на своём терпении!" Царь наступил на грудь бодхисаттве, пнул его ногой и пошёл из парка.
Когда царь удалился, военачальник обтёр кровь с тела бодхисаттвы, перевязал ему ноги, руки, уши и нос, бережно усадил его, поклонился и сел рядом. "Почтенный, если тебя одолевает гнев, пусть он обратится на царя, который перед тобою виновен, но не на других! – взмолился он.
"Великий духом, я молю:
Пусть тот, кто ноги, руки, нос
И уши отрубить велел,
От гнева твоего дрожит,
Ты только царство не губи!"
Бодхисаттва же произнёс в ответ:
"Тот царь, что ноги, руки, нос
И уши мне отсечь велел,
Пусть будет счастлив в жизни сей!
Подобным мне несвойствен гнев".
Когда царь, выходя из парка, скрылся с глаз бодхисаттвы, земная твердь, простёршаяся на двести сорок тысяч йоджан в ширину, разверзлась, словно лопнула натянутая ткань[14]. Из Незыби взметнулось пламя и огромным красным одеялом окутало царя. И прямо у парковых ворот он провалился сквозь землю и очутился в великом аду Незыби. Бодхисаттва же скончался в тот самый день. Царские слуги и горожане пришли с душистыми мазями, курениями и венками совершить последний обряд над его телом. Некоторые говорят, что бодхисаттва будто бы вернулся в Гималаи, но то неправда. Кратко говоря:
"В далёком прошлом жил монах,
Терпенье проповедовал.
Правителем Варанаси
Он был замучен и погиб,
Не изменив терпению.
Но злодеянье лютое
Ужасный породило плод:
Царь Каши провалился в ад
И по заслугам получил".
Рассказав эту историю, Учитель объяснил затем арийские положения и так связал перерождения: "Тогда Калабу, царём Каши, был Девадатта, военачальником – Шарипутра, а подвижником, учившим терпению, – я сам". Услышав объяснение, гневливый монах обрёл плод безвозвратности, многие же обрели плоды прорезавшегося слуха.
Джатака о перевоплощении кроликом
Sutta pitaka. Khuddaka nikāya. Jātaka. Catukka-Nipata. 316 Sasa-Jataka.
Переводчик неизвестен.
Эту историю Пробудившийся рассказал в монастыре Джета в связи с пожертвованием предметов первой необходимости монахам и монахиням.
Некий землевладелец, живущий в Саватхи, приготовил пожертвования предметов первой необходимости монашеской общине во главе с Буддой. Около ворот своего дома он соорудил специальное место для собраний, пригласил монашескую общину Мужчин, Овладевающих Обширными Знаниями и Стремящихся к Искоренению Мирских Желаний (бхикху) во главе с Буддой, посадил их на заранее приготовленные лучшие места, и жертвовал им восхитительные блюда и самые изысканные лакомства.