Уж, охладев, скучаем и томимся?..
Напрасно мне кудесники сулят
Дни долгие, дни власти безмятежной —
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать —
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.
Безумны мы, когда народный плеск
Иль ярый вопль тревожит сердце наше!
Бог насылал на землю нашу глад,
Народ завыл, в мученьях погибая;
Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы —
Они ж меня, беснуясь, проклинали!
Пожарный огнь их домы истребил,
Я выстроил им новые жилища.
Они ж меня пожаром упрекали!
Вот черни суд: ищи ж ее любви.
В семье моей я мнил найти отраду,
Я дочь мою мнил осчастливить браком —
Как буря, смерть уносит жениха…
И тут молва лукаво нарекает
Виновником дочернего вдовства
Меня, меня, несчастного отца!..
Кто ни умрет, я всех убийца тайный:
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестру царицу,
Монахиню смиренную… всё я!
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою. —
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Корчма на литовской границе
Мисаил и Варлаам, бродяги-чернецы; Григорий Отрепьев, мирянином; хозяйка.
Чем-то мне вас потчевать, старцы честные?
Чем бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?
Как не быть, отцы мои! сейчас вынесу.
(Уходит.)
Что ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница литовская, до которой так хотелось тебе добраться.
Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.
Что тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: все нам равно, было бы вино… да вот и оно!..
Складно сказано, отец Варлаам.
(входит)
Вот вам, отцы мои. Пейте на здоровье.
Спасибо, родная, Бог тебя благослови.
Монахи пьют; Варлаам затягивает песню: Как во городе было во Казани…
(Григорию)
Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?
Не хочу.
Вольному воля…
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку…
Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим – нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ.
Пей да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить умею.
А что мне про себя разуметь?
Оставь его, отец Варлаам.
Да что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, неведомо откуда, – да еще и спесивится; может быть, кобылу нюхал…
(Пьет и поет: Молодой чернец постригся.)
(хозяйке)
Куда ведет эта дорога?
В Литву, мой кормилец, к Луёвым горам.
А далече ли до Луёвых гор?
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые приставы.
Как, заставы! что это значит?
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.
(про себя)
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.
Складно сказано, отец Варлаам…
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?
А господь его ведает, вор ли, разбойник – только здесь и добрым людям нынче прохода нет – а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да обирают нас бедных.
Слышен шум.
Что там еще? ах, вот они, проклятые! дозором идут.
Хозяйка! нет ли в избе другого угла?
Нету, родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а подавай им и вина, и хлеба, и неведомо чего – чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб им…
Входят приставы.
Здорово, хозяйка!
Добро пожаловать, гости дорогие, милости просим.
(другому)
Ба! да здесь попойка идет: будет чем поживиться.
(Монахам.)
Вы что за люди?
Мы божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь.
(Григорию)
А ты?
Наш товарищ…
Мирянин из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.
Так ты раздумал…
(тихо)
Молчи.
Хозяйка, выставь-ка еще вина – а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.
(тихо)
Парень-то, кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы…
Молчи, сейчас до них доберемся. – Что, отцы мои? каково промышляете?
Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало Богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьешь; беда да и только. – Ох плохо, знать пришли наши последние времена…
(плачет)
Господь помилуй и спаси!
В продолжение Варлаамовой речи первый пристав значительно всматривается в Мисаила.
Алеха! при тебе ли царский указ?
При мне.
Подай-ка сюда.
Что ты на меня так пристально смотришь?
А вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик Гришка Отрепьев, слыхал ли ты это?
Не слыхал.
Не слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь ли ты это?
Не знаю.
(Варлааму)
Умеешь ли ты читать?
Смолоду знал, да разучился.
(Мисаилу)
А ты?
Не умудрил Господь.
Так вот тебе царский указ.
На что мне его?
Мне сдается, что этот беглый еретик, вор, мошенник – ты.
Я! помилуй! что ты?
Постой! держи двери. Вот мы сейчас и справимся.
Ах, они окаянные мучители! и старца-то в покое не оставят!
Кто здесь грамотный?
(выступает вперед)
Я грамотный.
Вот на! А у кого же ты научился?
У нашего пономаря.
(дает ему указ)
Читай же вслух.
(читает)
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал он, окаянный Гришка, к границе литовской…»