К числу лучших, бесспорно, принадлежит «Граф Магнус», представляющий подлинную Голконду напряжения и намека. Английский путешественник Роксолл в середине девятнадцатого столетия отправляется в Швецию собирать материал для книги. Заинтересовавшись древней фамилией Де ла Гарди, представители которой обитают возле деревни Рабек, он изучает архивы семейства и особенно заинтересовывается строителем существующего особняка, неким графом Магнусом, o котором ходили странные и жуткие шепотки. Граф, живший в начале семнадцатого столетия, был суровым землевладельцем, известным своей жестокостью к браконьерам и неплательщикам-арендаторам. Жестокие наказания его были у всех на устах, ходили также темные слухи о служивших графу злых силах, переживших даже его похороны в большом мавзолее, который он построил себе возле церкви, и наказания эти осуществлялись даже через целый век после его смерти — как было с двумя крестьянами, решившими ночью поохотиться на его землях. В лесу раздавались жуткие вопли, a возле гробницы графа Магнуса слышали неестественный смех и стук огромной двери. На следующее утро священник нашел в лесу двоих людей; один из них стал безумным, другой был мертв, и лицо его оказалось лишенным плоти.
Услышав все эти рассказы, мистер Роксолл наталкивается на более тщательно охраняемую информацию о том, что граф некогда совершил Черное паломничество в палестинский город Хоразин, принадлежащий к числу городов, некогда осужденных нашим Господом в Евангелии, и в котором, по словам старых священников, и будет рожден Антихрист. Никто не смеет намекнуть на суть Черного паломничества или на то, что за странное создание или тварь граф привез назад с собой в качестве спутника. Тем временем мистер Роксолл ощущает нарастающее желание обследовать мавзолей графа Магнуса и наконец получает разрешение сделать это в компании дьякона. Он находит там несколько памятников и три медных саркофага, один из которых принадлежит графу. Вокруг края этого саркофага выгравированы несколько полос, изображающих в том числе особенно откровенные и мерзкие сцены преследования отчаявшегося человека через лес приземистой закутанной фигурой, как будто бы снабженной щупальцем наподобие морского черта, за которым на соседнем холме следит закутанный в плащ высокий мужчина. Саркофаг был заперт на три массивных стальных замка, один из которых уже лежал на полу, напомнив путешественнику о металлическом звуке, который он слышал в предшествующий день, проходя мимо мавзолея и мечтая встретиться с графом Магнусом.
Желание его только окрепло; получив возможность завладеть ключом, мистер Роксолл наносит в мавзолей второй визит уже в одиночестве и обнаруживает, что отперт уже и второй замок. На следующий день, последний в Ребеке, он вновь отправляется к мавзолею попрощаться с давно усопшим графом. Еще раз ощутив потребность произнести странное желание встретиться с погребенным джентльменом, — он, к собственной тревоге, смотрит на последний замок, остающийся на большом саркофаге. Под его взглядом этот последний замок с шумом падает на пол, раздается как бы скрип дверных петель и чудовищная крышка начинает медленно подниматься, и охваченный паническим страхом мистер Роксолл бежит, не заперев за собой дверь мавзолея.
Во время возвращения в Англию путешественник ощущает смутную тревогу в отношении своих спутников на корабле, на котором он пересекает Английский канал. Фигуры в плащах повергают его в волнение, он ощущает, что за ним следят, что его преследуют. Среди насчитанных им на корабле двадцати восьми персон за трапезой появляются только двадцать шесть; отсутствующими всегда оказываются высокий человек в плаще и его невысокий закутанный спутник. Завершив свое морское путешествие в Харвиче, мистер Роксолл ударяется в бегство в закрытом экипаже, однако на перекрестке дорог замечает две фигуры в плащах. Наконец остановившись в небольшом сельском домике, он пишет полные лихорадочной тревоги записки. На второе утро его обнаруживают мертвым, причем проводившие расследование семеро поверенных падают в обморок при виде тела. В доме, где остановился Роксолл, более никто не живет, и описывающий все обстоятельства манускрипт обнаруживается в забытом шкафу при сносе дома.
В «Сокровище аббата Томаса» британский антиквар разгадывает шифр, оставленный на ренессансных цветных витражах, и с его помощью находит вековой клад, укрытый на половине глубины колодца, находящегося во дворе германского аббатства. Однако хитроумный укрыватель клада приставил к своему сокровищу и хранителя — нечто, обитающее в темном колодце, хватает кладоискателя за шею, да так, что поиски немедленно заканчиваются и к колодцу приводят священника. Каждую ночь после этого кладоискатель ощущает чье-то присутствие и обнаруживает жуткий запах возле двери своего гостиничного номера, пока наконец священник не закрывает камнем устье тайника в стене колодца — из которого и выбиралось нечто во тьме, чтобы отомстить за покушение на золото аббата Томаса. Завершая свою работу, клирик замечает на древнем камне курьезный, похожий на жабу рельеф и латинскую надпись «Depositum custody», которая означает: храни порученное тебе.
К прочим стоящим внимания произведениям Джеймса можно отнести рассказ «Скамьи Барчестерского собора», в котором гротескное изображение оживает, чтобы отомстить за тайное и хитроумно задуманное убийство старого декана его честолюбивым преемником; «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать», рассказывающий о жути, которую призывает загадочный металлический свисток, обнаруженный в руинах средневековой церкви; и «Эпизод из истории кафедрального собора», где при разборке хоров обнаруживается древняя гробница, в которой обитает демон, сеющий хворь и панику. Доктор Джеймс при всей своей легкой руке вызывает картины ужаса и мерзости в самой потрясающей форме, и, безусловно, ему суждено занять видное место среди нескольких истинных творцов в этой угрюмой провинции.
Для тех, кто склонен к размышлениям в отношении будущего, повести сверхъестественного жанра представляют интересное поле деятельности. Встречая сопротивление в крепнущей волне плоского реализма, циничного легкомыслия и умудренного разочарования, они встречают поддержку со стороны нарастающего мистицизма, развиваемого как через утомленную реакцию «оккультистов» и религиозных фундаменталистов против материалистических открытий и посредством стимуляции фантазии и удивления перед столь пространными перспективами и разломанными преградами, которыми наделила нас современная наука своей интраатомной химией, прогрессом в астрофизике, учением об относительности и проникновением в биологию и человеческую мысль. И в данный момент благоприятствующие силы получат некоторое преимущество, поскольку ныне к сверхъестественному жанру обнаруживается отношение более теплое, чем тридцать лет назад, когда лучшие произведения Артура Мэкена попали на каменистую почву смышленых и самоуверенных девяностых годов. Амброз Бирс, почти неизвестный в свое время, пользуется ныне общим признанием.
Впрочем, удивительных преобразований не стоит ждать во всех направлениях. В любом случае примерный баланс тенденций будет существовать, как и прежде; и если мы вправе ожидать усовершенствования технических средств, то у нас нет никаких оснований полагать, что общее положение сверхъестественного жанра в литературе претерпит какие-то изменения. Он представляет собой узкую, хотя и важную ветвь самовыражения рода людского, способную оказаться привлекательной, как всегда, только для узкой аудитории, обладающей обостренными способностями. Какой бы универсальный шедевр ни был бы создан завтра на основе фантазий и темы ужаса, популярностью своей он будет обязан скорее высшему мастерству, чем любви к теме. Однако кто станет считать темную тематику положительно бесперспективной? Блистающая красотой Чаша Птолемеев{101} была вырезана из оникса.
ИЗГОЙ
Барон всю ночь ворочался в постели;
Гостей подпивших буйный пляс томил
Чертей и ведьм — и в черноту могил
Тащили их во сне к червям голодным.
Несчастен тот, у кого воспоминания о детстве вызывают лишь страх и печаль. Жалок тот, кто, оглядываясь на прожитую жизнь, видит лишь долгие часы уединения в огромных мрачных залах с тяжелыми портьерами и рядами навевающих тоску древних книг или лишь бесконечные бдения в сумеречных рощах, среди наводящих благоговейный ужас огромных, причудливых, оплетенных лианами деревьев, безмолвно тянущих в вышину искривленные ветви… Такой участью наделили меня щедрые боги — быть одиноким и отвергнутым, сломленным и сдавшимся. Но я отчаянно цепляюсь даже за эти блеклые воспоминания, когда мой рассудок стремится умчаться куда-то за пределы нашего мира.
Не знаю, где я родился, память хранит воспоминания только об этом замке, бесконечно древнем и безмерно ужасном, с мрачными проходами и галереями, с высокими потолками, на которых глаз может узреть лишь какие-то тени и паутину. Камни разрушающихся коридоров выглядят так, будто всегда были покрыты мерзкой сыростью, и повсюду здесь этот проклятый запах — будто только что догорел погребальный костер ушедших поколений. Здесь никогда не бывает светло, и потому я иногда зажигаю свечу, чтобы полюбоваться пламенем, а солнечный свет мне видеть не доводилось, поскольку кошмарные деревья, поднявшиеся выше башен, закрывают его. Правда, одна черная башня вздымается выше леса, достигая вершиной открытого неба, но она частично разрушена и подняться по ней почти невозможно, — разве что карабкаться по отвесной стене, цепляясь за камни.
Я провел здесь многие годы, но не знаю, сколько именно, ибо не отмечал хода времени. Наверное, кто-то заботился обо мне, но я не видел никаких других живых существ помимо крыс, пауков и летучих мышей. Тот, кто меня нянчил, видимо, был ужасающе стар, ибо первое, что приходит мне в голову при мысли о человеческом существе, — некая пародия на меня, нечто перекошенное, ссохшееся и зачахшее, как этот замок. Кости и скелеты, встречавшиеся в каменных склепах глубоко под землей, воспринимались мною как нечто совершенно обыденное. В моем представлении они имели гораздо большее отношение к реальной жизни, чем те существа, о которых я знаю лишь по цветным изображениям в древних книгах. Из этих книг я и знаю все, что мне известно о мире вокруг. У меня не было учителей или наставников; за все эти годы я ни разу не слышал человеческого голоса — даже собственного: хотя я умею читать, мне никогда не приходило в голову делать это вслух. О своем внешнем виде я мог только догадываться — зеркал в замке не было, и я представлял себя похожим на молодых людей, изображенных в книгах. Я ощущал себя молодым, потому что помнил так мало.