Представьте себе мое удивление, когда уже на подходе к Бенефит-стрит я увидел идущего мне навстречу — кого бы выдумали? — все того же вездесущего мистера Аллана! Пока я стоял в полном остолбенении, силясь сообразить, каким образом сей джентльмен умудрился, сделав немалый крюк, оказаться на этой улице раньше меня, он преспокойно проследовал мимо, даже не показав виду, что меня узнает.
И все же это был он, я не мог ошибиться — то же лицо и тот же нелепый старомодный наряд, тщательно скопированный с портрета Эдгара По. Я уже готов был его окликнуть, но сдержался и долгое время молча наблюдал, как он удаляется вниз по улице, не поворачивая головы, ровным спокойным шагом, — даже походка его, вне всяких сомнений, была той же самой. Превосходно зная все здешние улицы и проходные дворы, я вновь и вновь прокручивал в голове возможные варианты его маршрута и с каждым разом все больше убеждался в том, что он мог меня опередить, только проделав весь путь бегом; но вот вопрос — зачем он это сделал? Ради того только, чтобы, повстречавшись, разойтись со мной без единого слова или хотя бы кивка головы? Все это выходило за рамки моего понимания.
Как бы я ни был заинтригован событиями этой ночи, но еще больший сюрприз ждал меня сутки спустя в «Атенеуме», куда я отправился на очередное свидание с Розой. Она пришла раньше обычного и, едва я показался в дверях, поспешила навстречу.
— Ты виделся накануне с мистером Алланом? — были первые ее слова.
— Да, прошлой ночью, — сказал я и только было собрался продолжить, но она меня опередила:
— Я тоже, представь себе! Он проводил меня от библиотеки до самого дома.
Тут я решил повременить со своим рассказом и сперва послушать ее. Дело обстояло следующим образом: когда поздно вечером она вышла из «Атенеума», мистер Аллан стоял на ступенях крыльца. Он вежливо поздоровался и, удостоверившись, что меня нет поблизости, предложил ей свои услуги в качестве провожатого. В течение часа они вместе гуляли по улицам, почти не разговаривая, если не считать нескольких поверхностных замечаний об архитектуре некоторых старинных зданий и о прочих вещах, так или иначе связанных с историей Провиденса. Расстались они у самых дверей ее дома. Выходит, мы с Розой в одно и то же время общались с этим человеком в двух удаленных друг от друга районах города — и никто из нас ни на секунду не усомнился в том, что имеет дело с подлинным мистером Алланом.
— Я видел его после полуночи, — сказал я. Это была только часть всей правды, но я не хотел вдаваться в подробности, поскольку Роза и без того казалась чересчур взволнованной.
Несомненно, у этого парадоксального совпадения была какая-то логически обоснованная разгадка. Я вспомнил, что мистер Аллан мельком упомянул о своих «братьях» — следовательно, у него вполне мог быть близнец. Но вот зачем им понадобилось затевать столь хитроумный розыгрыш? В любом случае кто-то из этой парочки был не тем мистером Алланом, с которым мы беседовали в первый раз. Но кто именно? Если говорить о моем спутнике, то он не дал мне ни малейшего повода для сомнений.
Небрежно, как бы между прочим, я вновь завел разговор о мистере Аллане, надеясь, что по ходу его Роза упомянет какую-нибудь незначительную на первый взгляд подробность, уцепившись за которую я смогу изобличить в ее провожатом ловкого притворщика. Однако здесь меня ждало разочарование — Роза была искренне убеждена в том, что оба раза встречалась и беседовала с одним и тем же человеком, который вдобавок без конца ссылался на свои впечатления от предыдущей прогулки. Впрочем, у нее и не было особых причин сомневаться, поскольку я ни словом не обмолвился о своих подозрениях. Несомненно, у братьев в отношении нас были какие-то особые, пока неясные намерения, не имевшие ничего общего с любовью к ночным прогулкам и интересом к тем сторонам городской жизни, которые становятся заметны лишь с наступлением темноты и бесследно исчезают на рассвете.
Мой спутник, однако, договорился со мной о следующей встрече, тогда как человек, сопровождавший Розу, ничего подобного ей не предлагал. Какова же была его цель? Внезапно до меня дошло, что ни один из «мистеров Алланов», виденных мною в ту ночь, не мог быть спутником Розы — достаточно было сопоставить время наших встреч и расстояние оттуда до ее дома. Мне стало как-то не по себе. Выходит, братьев было трое — или, может быть, четверо? — и все на одно лицо. Нет, четверо — это уж слишком. Без сомнения, второй мистер Аллан являлся одновременно и первым; что же касается третьего, то здесь вероятность повторной встречи все с тем же человеком была уже чисто теоретической.
Итак, несмотря на все старания, мне не удалось сколько-нибудь существенно приблизиться к разгадке. Оставалось ждать еще двое суток — до ночи с понедельника на вторник, когда у меня дома должна была состояться назначенная мистером Алланом встреча.
III
В течение этих двух дней я неоднократно возвращался мыслями к волновавшей меня проблеме, но, когда пришло время, оказался плохо готов к визиту братьев. Они появились в пятнадцать минут одиннадцатого; моя мать только что ушла в свою спальню. Я предполагал увидеть максимум троих, но крупно просчитался — их было семеро, и все похожи друг на друга, как горошины из одного стручка. Я так и не смог распознать среди них того мистера Аллана, с которым дважды гулял по ночным улицам Провиденса, и в конце концов вполне произвольно выбрал на эту роль самого активного и разговорчивого из братьев.
Они всей гурьбой прошли в гостиную и, расставив стулья полукругом, расположились в ее центре. Мистер Аллан пробормотал что-то о «сущности эксперимента», но я все еще не оправился от потрясения при виде семи абсолютно идентичных людей, каждый из которых к тому же был вылитым Эдгаром Алланом По, и поэтому не смог должным образом воспринять сказанное. Присмотревшись к гостям при свете газовой лампы, я отметил еще несколько интересных особенностей. Так, лица всех семерых имели тот бледный восковой оттенок, какой бывает характерен для людей, страдающих определенными заболеваниями — малокровием или чем-нибудь в этом роде. Затем я обратил внимание на их глаза — очень темные и совершенно неподвижные, они были лишены всякого выражения и казались незрячими, однако никто из пришельцев не испытывал каких-либо затруднений с ориентацией в незнакомой им обстановке. Чувство, которое я испытал в первые минуты общения, нельзя было в полной мере назвать страхом; скорее, здесь следует говорить о любопытстве с большой примесью недоумения, ибо я имел дело с чем-то несовместимым не только с моим прежним жизненным опытом, но и — тут нет преувеличения — с самой сутью человеческой природы.
Все эти мысли промелькнули в моей голове за то время, пока гости занимали места по периметру полукруга, в центре которого, лицом к себе, они поместили восьмой стул.
— Не присядете ли здесь, мистер Филлипс? — предложил мне тот, кого я отметил за главного.
Последовав его совету, я немедленно оказался в фокусе четырнадцати глаз — именно в фокусе, а не в поле зрения, поскольку все они были направлены не на меня, а в какую-то одну точку, находившуюся внутри моего тела.
— Мы собрались здесь, — сказал мистер Аллан, — для того, чтобы предъявить вам определенные доказательства существования внеземной жизни. Постарайтесь расслабиться и следите внимательно за всем, что сейчас будет происходить.
— Я готов, — сказал я.
Признаться, я ожидал, что они попросят притушить свет, как это обычно делается во время спиритических сеансов, но ничего подобного не произошло. Несколько минут мы сидели в полной тишине — если не считать тиканья стенных часов и последних слабых шумов засыпающего за окнами города, — а затем послышалось то, что я с некоторой натяжкой мог бы назвать пением. Это был низкий однообразный гул, постепенно набирающий силу и перемежаемый членораздельными сочетаниями звуков, которые напоминали слова какого-то незнакомого мне языка. И сама песня, и манера исполнения — в минорном ключе, с тональными интервалами, аналогов которым я не встречал ни в одной из известных мне мелодических систем, — были явно чужеродными, хотя порой в них смутно угадывалось нечто экзотически-восточное.
Еще не успев как следует вслушаться в звуки неведомой музыки, я вдруг ощутил сильнейшее головокружение и слабость во всем теле; лица сидевших напротив людей поплыли перед моими глазами и слились в одну огромную неподвижную маску. По всей вероятности, я был подвергнут своеобразному гипнотическому воздействию, что, впрочем, не так уж сильно меня встревожило; в целом мои ощущения нельзя было назвать неприятными, хотя в них постоянно присутствовал какой-то диссонирующий элемент — словно пространство, лежавшее за пределами видимых мною объектов, таило в себе нечто иное, холодное и неумолимо враждебное. Понемногу стены комнаты, горящая лампа и все прочие знакомые детали обстановки расплывались и исчезали, и, хотя я по-прежнему сознавал, что нахожусь у себя дома на Энджелл-стрит, одновременно перед моим мысленным взором все явственнее проступали контуры чужого далекого мира, отделенного от меня чудовищной бездной пространства и времени. Наконец настал момент, когда я как бы балансировал на грани: казалось, еще немного, и фантастические образы возьмут верх над реальностью, после чего мое обратное перемещение на Землю станет уже невозможным. Я сказал «на Землю», потому что открывшийся мне пейзаж был явно не земного происхождения. Зрелище было воистину величественным, однако оно не вызывало восторга; из всех испытываемых мною чувств преобладающими являлись страх и инстинктивное, органическое отвращение.
В самом центре открывшейся мне гигантской пространственной перспективы располагалась группа однообразных сооружений кубической формы, растянувшихся по краю глубокой пропасти, на дне которой медленно вращалась светящаяся фиолетовая масса. Между этими сооружениями сновали фигуры более чем странных живых существ — их громадные, переливавшиеся всеми цветами радуги конусообразные тела достигали высоты десяти футов при столь же широком основании конуса, толстая складчатая кожа была покрыта подобием чешуи, а из верхушки конуса выступали четыре гибких отростка, каждый толщиною в фут, имевших ту же складчатую структуру, что и сами тела. Отростки эти могли сжиматься почти до минимума и вытягиваться, достигая десятифутовой длины. Два из них имели на концах нечто вроде огромных клешней, третий оканчивался четырьмя ярко-красными раструбами, а последний нес желтоватый шар диаметром примерно в два фута, по центральной окружности которого располагались три громадных темно-опаловых глаза. Когда я получил возможность поближе рассмотреть этих существ, которые, судя по всему, выполняли какие-то работы по обслуживанию кубических сооружений, я заметил у них на головах тонкие серые стебельки с утолщениями, напоминавшими по виду цветочные бутоны, а чуть пониже — восемь гибких бледно-зеленых щупалец. Эти последние находились в непрестанном движении, изгибаясь, вытягиваясь и сжимаясь, — причем функционировали они как бы сами по себе, вне всякой видимой связи с деятельностью остальных органов и частей тела конусообразных монстров. Вся эта более чем странная картина была освещена тусклым красноватым светом угасающей звезды, который по яркости заметно проигрывал фиолетовому излучению, исходившему из глубины таинственного провала.