С фонариком под одеялом она читала книгу о государстве инков и, возмущённая конкистадорами, которые только и делали, что всё разрушали, – жадными испанцами, лицемерно прикрывавшимися христианством как алиби везде, где можно было хоть что-нибудь захватить и уничтожить, – не могла спать. Вертящиеся стрелки на будильнике показывали четверть двенадцатого. За стенкой шла приглушенная ссора. Слово анергия она услышала впервые. Максимально бесшумно Ракель встала и взяла с полки академическое издание толкового словаря, который она попросила в подарок на тринадцатый день рождения.
1) Анергия в медицине: полное отсутствие реакций организма на любые раздражители; снижение или утрата способности к активной деятельности (психической, двигательной, речевой).
2) Анергия в термодинамике: часть внутренней энергии, которая не может быть преобразована в эксергию, то есть в энергию, которая может быть использована полезным способом…
«Я не знаю, чего ты хочешь, – продолжала женщина, – было бы намного проще, если бы ты это объяснил». Похоже, это правда, ни к каким энергетическим преобразованиям отец не стремился. И вскоре Ракель снова видела знакомую гримасу, с которой отец встречал номер телефона на дисплее, и слышала, как он, поколебавшись, говорит:
– Привет, да, прости… я не успел позвонить. Очень много работы. Нет, я с детьми за городом.
Подобные истории тянулись некоторое время и уходили в песок, не вызывая ни у кого особой печали. А по большом счёту, даже принося облегчение. С годами семейство Берг застыло: папа, двое детей и отсутствующая мать.
Одинокая жизнь Мартина, судя по всему, устраивала. У него не было ни грамма того отчаяния, которое подчас излучают одинокие немолодые люди. Отношения с женщинами – в памяти Ракели они сбились в стаю, но на самом деле их было не больше трёх-четырёх – становились, главным образом, уступкой общепринятым правилам. Когда ему намекали, что он должен с кем-то познакомиться, он отвечал стандартно: «Сейчас у меня очень много работы», и тут же переключался на что-то другое, чаще всего, на книги. В последние двадцать пять лет он много работал и сбавлять темп не собирался. Ему действительно нравились дедлайны, совещания и отсутствие свободного времени. Ракель не помнила случая, чтобы он жаловался на свою работу.
Пока она ехала в трамвае, у неё побаливал живот. Ранний вечер: отец мог быть в издательстве или тренажёрном зале. Элис мог быть где угодно и не знать ничего, что происходит вокруг.
Ракель впервые подумала: открытие из Ein Jahr касается и Элиса. Уже не один день это знание образует вокруг неё тайный болезненный пузырь, непроницаемый для окружающих, уже не первый раз она думает, как отреагирует отец, если она ему всё расскажет. Но о том, что всё это касается и Элиса, она, кажется, забыла. И – об этом она тоже не вспомнила – что делать с отзывом? Издательство «Берг & Андрен», так или иначе, должно определиться, будут они печатать книгу или нет, и, насколько она поняла из прочитанных фрагментов, у Филипа Франке были шансы на успех. Пока Ракель шла по Алльмэннавэген, её захлестнул холодный ужас, слегка напомнивший тот первый и последний раз, когда она пришла на экзамен полностью неподготовленной, поскольку совершенно о нём забыла. (По иронии судьбы, ей тогда достался вопрос по истории колониальной экспансии Европы, и она получила «отлично» за то, что написала всё, что помнила из текстов матери.) Это был банальный, но всё же страх, страх на детском уровне – все прожекторы направлены на тебя, и мозг утратил способность находить подходящее алиби.
Если на немецком рынке у книги Ein Jahr будет успех, издатель Мартин Берг об этом непременно узнает. Рецензент Ракель может, разумеется, не порекомендовать роман для печати, но если книгу возьмёт другое издательство – а это вполне вероятный сценарий, – если на книгу обратят внимание и она будет хорошо продаваться, то Ракель будет выглядеть идиоткой. Её представления о финансовом положении издательства были довольно размыты, но она знала, что дела идут не так чтобы очень блестяще, и бесчисленное количество раз слышала историю о том самом декадентски-романтическом тексте девяностых, который много лет назад спас компанию от банкротства.
Сердце громко стучало. Больше всего ей хотелось вернуться и почитать побольше о Филипе Франке, чтобы понять, насколько плачевно её положение, но она уже открывала тяжёлую входную дверь. На лестничной площадке второго этажа пожилая женщина поливала цветы в горшках, плотно оккупировавших весь подоконник, так что остановиться и погуглить не получилось. Кивнув, Ракель шмыгнула мимо, чтобы не затевать вежливый разговор о приходе весны.
– Чем я заслужил подобную честь? – выкрикнул Мартин из глубины квартиры.
Силы закончились, Ракель опустилась на стул, снимая обувь. Стул тут раньше не стоял, он, скорее всего, появился недавно в связи с непонятными проблемами Мартина со спиной. Он утверждал, что к возрасту они не имеют никакого отношения, это просто следствие слишком сильного увлечения тренировками или, как вариант, сидячей работы.
В прихожей возник папа. Дома он ходил в биркенштоках, дополнявших похожую на униформу чёрную одежду, к которой тяготели взрослые, предпочитавшие в молодости альтернативный стиль. Им по-прежнему было не всё равно, что на них надето, но, прочно встроившись в социум, они уже не могли использовать одежду как маркер бунтарской дистанции и ретировались на известный островок в бескрайнем море стилей – в случае Мартина это были чёрные джинсы, чёрная футболка, чёрный пиджак и изредка дерзко белая рубашка – и не вылезали оттуда годами.
– Милые тапки, – сказала Ракель, кивнув на ноги Мартина.
– Это ирония?
– Нет. Такие сейчас в моде.
– Я заметил на днях такие на одной девице и подумал, что она живёт на пособие. А ты хочешь сказать, что это была рядовая хипстерша из Майорны?
– Вполне возможно. Да и кто сейчас живёт на пособие? Сейчас все состоятельные, даже алкоголики из «Сильверчеллан» [98] получают хорошую пенсию. Так, во всяком случае, говорит Ловиса. Ну да ладно. Что у тебя? Выглядишь бодрым.
Она уделяла неоправданно большое внимание собственным шнуркам.
– Просто присматриваюсь к Уоллесу. Прочёл так называемую биографию, которую написал муж его внучки. Вряд ли эту книгу можно назвать объективной. Он слишком глубоко погружается в историю семейства Уоллес, а семейство Уоллес на девяносто процентов состоит из сумасшедших. Они же хапнули всю его переписку. И даже близко не подпускают исследователей. Похоже, вообще не понимают, что скрывают от мира значимую часть истории литературы двадцатого века. Но говорят, что защищают его от «голодных до сенсаций волков». Бред.
– Du hast wahrscheinlich recht, lieber Vater [99].
– Не дерзи! Тебе надо было заняться французским. Поехала бы в Париж, и язык не пришлось бы учить с нуля, и не жила бы в том жутком месте, где тебя мучила бессонница. Хотя, – вздохнул Мартин, – с другой стороны, я рад, что твоим единственным подростковым бунтом стало желание выучить немецкий. Ты могла увлечься нацизмом, наркотиками или ещё чем-нибудь. Но, знаешь, если человек в молодости не уезжает в Париж, он действительно что-то в этой жизни упускает.
– Ты считаешь, что я уже недостаточно молода, чтобы успеть съездить в Париж в молодости?
Но Мартин, переключившись на другое, повёл бровью и поднял указательный палец:
– Кстати, как там с отзывом? Тот роман, как он называется… Ein Tag?
В этот момент Ракель встала, что было опрометчиво, поскольку на ногах она могла и не удержаться.
– Ну, – ответила она, – я его прочла. Правда, всего один раз.
– О, и что ты думаешь?
– Мне надо прочитать ещё раз…
– Конечно.
– Но он… неплохой. В нём есть что-то особенное.
– Из твоих уст это похвала. Что именно тебе понравилось?
– Хорошо написано и умно построено. Увлекательно, хотя это просто история любви.
– Никаких убийств? Страшных тайн? Мистических персонажей, избежавших справедливого возмездия?
Перед ней открылась возможность сделать признание. Сказать правду или солгать – альтернатив не было. Что бы она сейчас ни сделала, это будет означать, что продолжение следует. Она открыла рот и услышала, как её собственный голос спокойно отвечает:
– Нет, напрямую ничего такого. Это просто история неудавшейся любви.
– Судьба, уготованная большей части человечества, – вздохнул Мартин. – Напиши отзыв где-нибудь через неделю, посмотрим, что из этого можно будет сделать. Ты голодна? Там есть лазанья. Ты выглядишь похудевшей. Ты же не стала вегетарианкой?
17
Сквозь жалюзи проникали вспышки фар проезжавших машин. По Карл-Юхансгатан с грохотом прокатился трамвай, из-за стены доносился приглушенный разговор соседей. Мартин лёг по диагонали кровати, захватив прохладу её пустой половины, и уставился в темноте на потолок.
Он читал, что лежать больше получаса не имеет смысла. Необходимо, как объяснял на развороте «Дагенс нюхетер» какой-то жизнерадостный психолог, «перезапустить сон». Создать спокойную, расслабляющую среду. Ни в чём себя не винить. Смириться с существующим положением. Мартин уже успел побродить по квартире, съесть банан, осмотреть из окна неосвещённый двор и по привычке проинспектировать детские.
Ракель целый вечер ходила по дому как привидение, пока наконец не ретировалась к себе, где, как ему хотелось надеяться, сейчас читала книжку. Никому другому он не позволил бы так долго тянуть с отзывом. Мартин подумывал, стоит ли говорить, что он должен дать ответ немецкому издателю в ближайшее время, ведь это может привести к обратному эффекту. Сейчас она, по крайней мере, работает с книгой.
Элис, в свою очередь, прошляпил информацию, которую отец передал ему в виде эсэмэс, написанного по «принципу айсберга» Хемингуэя. Мартин вздохнул. В детстве Элис всегда держался рядом, иногда ему снились кошмары, и он отказывался ночевать у приятелей. Боялся, что папу похитят («не думаю, что найдётся дурак, которому это покажется выгодным», – успокаивал его Мартин), или что в их квартиру влезут воры, когда они будут в отъезде («твоё “Лего” они точно не тронут»). После пожара в Бакке