[100] младшеклассник Элис, вернувшись из школы, настаивал на том, чтобы они немедленно проверили исправность всех противопожарных датчиков. Он часто болел или думал, что заболевает. Маленький и бледный, сидел на банкетке в кабинете районной медсестры и говорил, что у него болит живот, нет, какать может, просто живот как бы болит, а ещё его тошнит и хочется вырвать, но вырвать он не может. Элис так часто хотел пропустить школу и остаться дома, что Мартин позвонил учительнице, чтобы спросить, нет ли у Элиса проблем в классе и дружит ли он с кем-нибудь… но их классная – молодая женщина с бронебойным оптимизмом героини книг для девочек сороковых годов – заверила, что всё в порядке, что в школе Элис весёлый и все его любят, что он играет на переменах и внимателен на уроках.
Иногда Мартин присаживался на кровать к сыну, когда тот утверждал, что у него температура, гладил его по волосам и спрашивал, скучает ли Элис по маме.
– Понимаешь, тогда в этом нет ничего странного… – говорил Мартин, – когда ты по кому-нибудь скучаешь, ты чувствуешь, что тебе… грустно… и всё такое.
Но Элис качал головой, укутывался в одеяло и просил, чтобы Мартин прочёл ему ещё одну главу из «Гарри Поттера», для которого был тогда, пожалуй, слишком мал.
По истечении, как ему казалось, предписанного времени Мартин вернулся в постель. Сложности с засыпанием у него случались и раньше, но сейчас никаких причин для бессонницы не было. Ничего необычного. Никаких поводов для беспокойства. Просто одноразовый сбой. Он перевернулся на бок, закрыл глаза, чтобы максимально убедить тело, что оно спит. Раньше он никогда не пил снотворное, потому что, если что-то произойдёт с детьми, он должен быть начеку. В надежде уснуть от скуки, он открыл Хемингуэя своей молодости, утешаясь тем, что мастер дозированной стилистики и невольный образец для подражания Элиса тоже не спал по ночам в Париже двадцатых. Тактика Хемингуэя заключалась в том, чтобы закрыть глаза и отдыхать – он считал, что эти долгие часы без сна всё равно приносят пользу, – отдыхать и ждать утра, чтобы встать и вернуться к работе.
Главный вызов состоял в том, чтобы не думать. Но в тишине спальни размышления накатывали волнами, и ни остановить, ни рассортировать их ему не удавалось. Где-то, возможно, в той самой статье из «Дагенс нюхетер», он читал, что мысли нужно замечать и фиксировать, но не оценивать, а отпускать, позволять им уйти. Да, это может сработать. Ещё он читал о визуализации – надо представить все свои тревоги в виде палой листвы и позволить ей разлететься. Но тут его, во-первых, раздражало то, что банальная природа в этих образных интервенциях с тихо журчащими ручьями и полянами, залитыми солнцем и птичьим пением, реконструирует в памяти худшие образцы пейзажной лирики девятнадцатого века. А во-вторых, ему претила сама идея, что о тревогах нужно забыть. У тревоги всегда есть причина. Это проблема, которую нужно решить тем или иным способом, и сделать это в большинстве случаев ты обязан лично. Раньше Мартину не нравилась сама идея, что кто-то может решать за него, но сейчас он понимал плюсы ситуации, когда тобой руководят. Кто-то должен находиться на самой верхней ступени ответственности. Молодым кажется, что высокая позиция в иерархии даёт возможности и свободу. О существовании ответственности они, пожалуй, догадываются, но их представления о том, из чего именно она состоит, абстрактны и безосновательны. А ведь реальная ответственность – это часто целая цепь непривлекательных действий, отказ от многого: от вечеринки в пятницу, от желания нравиться – и никто тебя за это не хвалит и не благодарит. Они с Пером смогут продолжать ещё лет двадцать, если не случится какого-нибудь проклятого инфаркта. И если они не продадут компанию, им нужен план на будущее. Книжная отрасль стремительно трансформируется, но «Берг & Андрен» сейчас на гребне, насколько это возможно для их специфики и масштаба. Разумеется, оттуда можно постепенно скатиться, если издатели начнут больше времени посвящать дачам и прочим хобби, появляющимся у того, кто отдаляется от профессии, но его подобное не привлекало. Издательство «Берг & Андрен» не равнозначно людям Бергу и Андрену; это фирма, а фирма по определению должна продолжать существовать. Ракель могла бы стать очень хорошим преемником. Она обязательная и упорная, а её любовь к литературе не замутнена собственными художественными амбициями. Она во многом очень похожа на мать: больше аналитик, чем художник, и жажда знаний для неё мощное подводное течение в жизни. Сесилия, конечно, была талантливым художником, в этом они отличаются. В какой-то период все твердили, что она должна поступить в Констфак [101], то есть твердил Ларс Викнер, а Сисси закатывала глаза и молчала. То, что она могла учиться в Стокгольме, а не в гётеборгском Валанде, само по себе было странной идеей.
В дверь внезапно позвонили, Мартин вздрогнул. Соскочил с кровати и поспешил в прихожую. В глазок никого не видно, он открыл и выглянул на площадку – ни души. Начало четвёртого, серый предрассветный час.
По опыту он кое-что знал о бессоннице: рано или поздно наступает момент, когда пытаться дальше не имеет смысла. Вернувшись в спальню, Мартин надел халат и зажёг лампу на письменном столе.
Спустя несколько часов, в девять утра, Мартин Берг – в руках портфель, в ушах беспроводные наушники – здоровался с коллегами по пути в свой кабинет. Разговаривавший по телефону Пер помахал ему из-за стеклянной стены.
Мартин бросил портфель на диван и снял пиджак – от велопробега ему стало жарко, он тяжело опустился на стул у письменного стола, но тут же решил, что в сидячем положении будет соображать ещё хуже, нажал на кнопку, и столешница с жужжанием поднялась на высоту, позволявшую работать стоя. В центре экрана компьютера торчал стикер: «“Фрилагрет” не продаёт алкоголь??!!!»
Мартин выглянул из кабинета, Патрисии по близости не оказалось, и он громогласно её позвал. Та высунулась из-под своего рабочего стола, распрямилась и, прихрамывая, зашла к Мартину.
– Ногу натёрла, – объяснила она и продолжила: – Я разговаривала с теми, кто сдаёт помещение в аренду. У них, видимо, какие-то заморочки с баром. Или даже вообще нет бара. И я подумала, что двадцатипятилетний юбилей без алкоголя как-то не очень.
– Мысль правильная.
– И что мы будем делать?
Мартин посмотрел на вызывающе розовый стикер, как будто там и скрывался ответ. В обиталище его собственных мыслей всё ещё простиралась каменная пустыня бессонницы.
– Решайте, – сказал он. – У вас получится. You’re in charge [102].
– О’кей, – Патрисия смотрела на него недоверием.
Он умеет давать поручения. Все знают, что это он умеет.
– Кстати, приглашения разослали?
Недоверие на лице Патрисии сменилось подозрительностью.
– Мы же послали их на прошлой неделе? Вы перепроверили, всё было в порядке.
– Да. Конечно. Разумеется.
Он помнит. Он сам всё помнит. Сливочно-белые конверты с адресами, написанными от руки. И помнит, как положил в конверт Густава маленькую записку, потому что странно обращаться к Густаву в формальном тоне официального приглашения. Но не факт, что Густав вообще проверяет почту. И он так до сих пор и не перезвонил, хотя Мартин оставил несколько сообщений.
Патрисия осторожно забрала у него стикер и вышла из комнаты. Кликнув на ящик с входящими, Мартин первым увидел имя Ульрики Аккерманн, в теме письма стояло «Филип Франке?».
Вместо того чтобы открыть письмо, Мартин сходил за кофе и застыл у окна. От набережной Росенлунд отчалил паром в сторону Линдхольмена. На месте старой гавани теперь сияли здания из стали и стекла, в которых располагались филиалы Чалмерса и офисы предприятий. Старые деревянные дома на Слоттбергет реконструированы и стоят страшных денег. Здание, где раньше находилась художественная школа, стало центром психологической помощи. Никто больше не устраивает здесь никаких вечеринок. Не ведёт жарких споров, чья мастерская лучше, и Густав Беккер не спускается вразвалочку с холма, щурясь на солнце и закусив сигарету в уголке рта.
– Мартин? Есть время посмотреть обложку?
– Конечно, – ответил он, пытаясь вспомнить, о какой обложке идёт речь. День начался. Надо налить ещё кофе и просто следовать рабочему ритму движения вперёд.
Обедать пошли все вместе в «Бомбей». Темой разговоров стали планы на лето. Молодой человек Патрисии хотел гулять по горам в Абиску [103], а Патрисия считала, что как раз там их отношениям и наступит конец. Санна намеревалась перестелить крышу на даче и не прочесть ни одной книги. Пер рассчитывал провести как можно больше времени на Урусте [104], но слабо представлял, чем он там займётся теперь, когда многолетнее строительство дома закончилось. Амир пробормотал, что он ещё не решил, после чего наступила напряжённая тишина – Амира недавно бросили, после семи лет серьёзных отношений.
– А ты, Мартин? Ты что будешь делать? – спросила Санна.
– Я собираюсь поработать над биографией Уоллеса, – ответил он и немедленно занялся тушёным ягнёнком.
– Понятно. И на каком она этапе?
– Ну, ты же знаешь… там масса материала и вечно нет времени свести всё это вместе. – У Мартина снова возникло чувство, что его рот отвечает за него сам. – Может, сниму с детьми дом во Франции… буду там работать…
– Ты читал Уоллеса? – спросила Санна, толкнув Амира в бок.
– Не напомните, что он написал?
Услышав хриплый смех, Санна сказала:
– Будем надеяться, что ты не типичный представитель молодого поколения.
Позже в тот же день Мартин листал книгу, которая только что пришла из типографии. В ней рассказывалось о шведском колониализме, преимущественно о Сен-Бартелеми на Карибах. Автор был известным профессором из Лунда, на коммерческий успех надеяться, конечно, не стоит, но подобные работы попадают в университетские списки рекомендованной литературы, что даёт скромные, но стабильные продажи. Мартин оценил широкие поля, предназначенные для заметок, и удачно подобранный шрифт, и тут его взгляд упал на ссылку, данную в тексте: Берг (1997).