Написать детям? Но с Элисом он общался накануне вечером, это был типичный для них разговор: Мартин напомнил, что надо выключать роуминг и слегка увяз в анекдоте про кузена коллеги, который забыл об этом маленьком манёвре и привёз из заграничного отпуска огромный телефонный счёт. Элис в ответ простонал, что он обо всём помнит, а именно сейчас они сидят в «Старбаксе», потому что здесь бесплатный интернет, а ему нужно проверить кое-что на Гугл-картах. Мартин спросил, почему Элис не пользуется простой картой. Какой картой? – спросил Элис, и Мартина бросило в холодный пот. Он не должен был давать ему карту Парижа.
Нужно было предвидеть. Хотя это его внезапное волнение… Элис, наверное, не почувствовал… он сказал «а, та карта, она осталась в гостинице».
Нет. Он позвонит им позже.
Пульс не падал. Бестолковый интерн из поликлиники утверждал, что с сердцем у него всё в порядке и он в хорошей форме, давление нормальное, так что, если что, ему просто надо пересмотреть условия работы для профилактики связанного с работой стресса. Мартин попытался объяснить, что работа – это наименьшая из его проблем. Да, учитывая шаткое положение отрасли в целом, колоссальные и стремительные изменения, вызванные цифровизацией, новые потребительские модели и прорыв аудиокниг, оборот «Берг & Андрен», разумеется, сократился, но ни о каком настоящем кризисе речь не идёт – но врач, украдкой посмотрев на часы, выписал успокоительное и посоветовал принимать при случае.
Может, записаться в другую клинику? Услышать ещё одно мнение? Здравоохранение должно быть заинтересовано в сохранении его жизни. Сколько он заплатил налогов за последние двадцать пять лет? Разве можно позволить работоспособному мужчине, у которого впереди ещё не одно десятилетие высокопродуктивного труда, умереть от неизвестного сердечного недуга? Что, если у него аневризма аорты? Что это значит, Мартин понимал не до конца, и здравый голос из глубин мозга советовал ему это не выяснять. Сто́ит приоткрыть дверь болезням среднего возраста, и сразу наступит конец. Рак простаты, сердечно-сосудистые заболевания, коварные аневризмы, что бы это ни было: они завладеют его существованием и сделают его невыносимым. Он хотел только одного: чтобы опытный врач гарантировал, что он не умирает от недиагностированного инфаркта.
Чтобы отвлечься, Мартин открыл переписку с Марией Мальм. В последние дни их беседа превратилась в нечто вроде перекидывания бадминтонного волана через провисшую сетку. Он мог полчаса формулировать какую-нибудь совершенно незначительную мысль, скрупулёзно отмеряя пропорции дистанцированности и интереса. И сразу после того, как раздавался сигнал отправленного сообщения, спрашивал себя: «Чем я, собственно, занимаюсь?»
«Пузырь» с её последними словами завис без ответа. На это эсэмэс можно было ответить, а можно нет. До того они обсуждали выставку Густава. ММ считала, что она потрясающая. Больше всего ММ понравились работы карандашом и тушью, кроме того, очень интересные и необычные автопортреты. ММ сразу узнала Мартина на некоторых ранних картинах. (О явно повторяющемся персонаже ММ не упомянула ничего.) Мария Мальм, Мария Мальм. Давайте представим: Мария Мальм занимается йогой в своей беседке. Мария Мальм обводит взглядом сад, потягивая смузи из капусты и киви. Мария Мальм – страж мелочей. Следит за семенами, ростками и родинками. Её стихи просты и очищены. Все слова выверены. И вся она тоже выверена. Тонкие руки, узкие запястья. Отношения с ней ему бы подошли. Они бы ездили на выходные в европейские столицы, а летом на стильно оформленную небольшую дачу, и, в общем, у них нашлась бы тысяча дел после того, как Элису надоест и он съедет в коммуну на Бископсгорден и будет появляться дома только в конце месяца, когда закончатся деньги даже на еду.
Мартин удалил особо стойкое пятно на плите, он тёр его до тех пор, пока эмаль не стала ослепительно-белой.
30
День прошёл в режиме ультрарапид, тишина становилась всё более компактной. Мартин слушал Торстрёма на большой громкости. Слушал новости культуры на Радио Швеции. Отвечал на письма, включив для фона телевизор. Ничего не помогало. В итоге он позвонил Густаву, хотя обещал себе подождать, и когда услышал ответ, всем телом почувствовал невероятное облегчение.
– А, привет, это ты, привет-привет… – Густав сказал, что встретиться сегодня не может. Устал после интервью. Лучше завтра.
– Конечно, – ответил Мартин. – Завтра просто отлично.
Ему хотелось рассказать о планах на лето, но Густав, похоже, не был расположен к разговору. Завтра. Он подождёт до завтра. Они успеют выпить не по одному бокалу вина в каком-нибудь достойном заведении. Он представит проект «Ривьера», и Густав вспыхнет этой его улыбкой и произнесёт тост за гениальную инициативу, которая спасёт их от зелени шведского лета, этой территории весьма скромных удовольствий. Они составят план и назначат дату… Завтра.
Но нетерпение свербело, и Мартин надел пиджак и вышел на улицу. Это не помогло. Он шёл по Алльмэннавэген, и тишина по-прежнему сдавливала виски. По каждой улице этого города он прошёл тысячу раз. Куда бы он ни направился, он рискует провалиться в кроличью нору прошлого. Преимуществом продажи издательства будет возможность уехать.
Стоял солнечный вечер, полный цветущих вишен и распускающихся каштанов – и та чёртова сирень у Васаплатсен, видимо, тоже уже цвела, – для пиджака было слишком жарко. Но Мартин всё равно его не снял. Портной из NK подогнал пиджак по фигуре, и Мартину нужна была эта крепкая поддержка в плечах. Он бесцельно фланировал по центру мимо битком набитых уличных кафе. Куда все эти люди деваются зимой – загадка. Яркие пятна одежды на фоне грязновато-белого камня фасадов. Громкий смех, улетающий в светлое небо. Втоптанные в асфальт окурки со следами помады. Девица на высоких каблуках споткнулась, и её с воплем подхватила подруга.
Но на Кунгспортсбрун он заметил Макса Шрайбера. Макс! Подарок свыше. Если есть на свете человек, равнодушный к банальным удовольствиям, то это он. Немецкие глоссарии важнее всего.
– Привет, Макс, – сказал Мартин. На вечеринке они перебросились парой слов, но Мартин не успел рассказать о небольшом сборнике эссе, переводить который Ракель отказалась, но посоветовала предложить его Максу. Рассуждала она, по сути, здраво. Она вообще прекрасно справилась бы со всей пропастью проблем, возникающих у книгоиздателя. А на людей, которые уверены, что могут всё, полагаться нельзя. Но ей нужно научиться концентрироваться. Вот что это – взяла курс психологии и вдруг уехала по Европе? Она слишком распыляется.
Макс вздрогнул, и мрачное выражение его лица сменилось радостным узнаванием. Он сказал, что был на семинаре, а теперь идёт домой смотреть матч. Да, конечно, ответил Мартин, хотя понятия не имел, о каком матче речь и даже о каком спорте. Футбол, наверное. Если не брать в расчёт очки в металлической оправе, то Макс всегда выглядел скорее как закончивший карьеру футболист, а не как учёный. Очень симпатичный человек.
Мартин почувствовал прилив тепла и доброжелательности к этому едва знакомому человеку. Он помнил его сердитым и умным студентом, к которому Сесилия относилась с рассеянным вниманием старшей сестры. Она была всего на пять-шесть лет старше, но тогда это казалось существенным. Их дружба основывалась на глубоком интересе к немецкой грамматике, в которой Макс разбирался блестяще. Иначе у Сесилии не было бы особых причин общаться с тем, кто изучает базовый курс истории идей. Он помнил, как она тихо смеялась, разговаривая с Максом по телефону, одновременно пытаясь приладить на место оторвавшийся кусочек обоев. Она не раз рассказывала, что эмигрировавший в шестидесятых из Германии отец Макса завёл детей со шведкой, но не научил их родному языку. И носитель немецкого имени Макс, уже будучи взрослым, самостоятельно овладел той речью, которую должен был унаследовать от отца. Мартин никогда не понимал, почему её так занимал этот факт.
– А я только что о тебе подумал, – сказал Мартин, что было до определённой степени правдой. – Ты ведь по-прежнему переводишь?
Они пошли вместе через Кунгспаркен. Повсюду сидели компании, сплошные пикники, из краников винных коробок вино лилось в пластиковые стаканы, музыка разрывала динамики. Рассказывая о книге и её авторе – австрийском философе, писавшем в том же ключе, что и Славой Жижек, но, увы, менее известном, – Мартин чувствовал, как его наполняет знакомый энтузиазм. С годами он научился доверять этому приливу адреналина и воспринимал его скорее как барометр.
Остановившись там, где им предстояло расстаться, они проговорили ещё довольно долго, пока Макс не опомнился и не понял, что рискует пропустить матч. Мартин смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из вида. Вспомнил историю из прежней жизни. Их с Сесилией пригласил на ужин один из докторантов её кафедры. Там были сам докторант, его подруга, Макс Шрайбер и его девушка. Мероприятие получилось более чем приличным. Гости пили в меру. Никто не пустился в двадцатиминутный монолог. К Сесилии все относились с явным и непонятным для Мартина почтением. И вовремя разошлись по домам. По дороге к трамвайной остановке Мартин сказал, что ему было приятно встретиться с её друзьями и коллегами, и ему кажется, что все они, ну… он пытался подобрать слово, но под воздействием красного вина мысль почти не шевелилась… они показались ему приятными.
– Они нормальные, – рассмеялась Сесилия.
Докторант работоспособный и целеустремлённый, но назвать его блестящим интеллектуалом было бы преувеличением. Просто кирпичик в стене здания науки. Сделает всё, что от него ждут, а усердие и обстоятельность обеспечат ему карьерный рост, пусть и не быстрый. Подруга не отпускает его ни на шаг и всегда недовольна. Рассказывая об их жизни, ретуширует все невыгодные подробности, хорошая «работа» оказывается временным замещением, статью в журнале «90-е» на самом деле взяли только с четвёртой попытки, а собственные «апартаменты» на Кунгхёйден они снимают у какой-то полубезумной тёти. Макс, продолжала Сесилия, разумеется, способный и многообещающий, но исключительный перфекционист, крайне высокого мнения о себе, поэтому зажимается и тормозит. Кроме того, Макс по натуре пассивен, а это – способности и пассивность – комбинация ненадёжная. У него всё может сложиться, и, возможно, он действительно добьётся многого, просто из страха стать неудачником. Девушке Макса хочется, чтобы он интересовался ею больше, чем Гегелем, желание, в общем, понятное, но малореальное. Будущего у этих двоих нет.