Он позвонил. Когда никто не ответил, он заглянул в щель для почты.
– Алло! – крикнул он. – Густав? – Он надеялся, что никто из соседей не наблюдает за ним в глазок.
Мартин толкнул дверь, скорее потому что так делают в фильмах, а не потому что надеялся, что не заперто.
Дверь открылась.
Жалюзи опущены. Очень душно, сильный запах табака и чего-то ещё, наверное, затхлого одиночества в квартире, где никто не живёт бо́льшую часть года. Запах остановившегося времени.
Он зажёг в прихожей свет и через миг заметил обувь – те же конверсы, в которых Густав был на вернисаже, воспринятые Мартином как нежелание признавать факт принадлежности к взрослому поколению. Мартин отметил эти кеды бессознательно, потому что за те несколько шагов, что соединяли прихожую и единственную комнату, его охватило неприятное предчувствие.
Там, в кресле.
Туловище, наклонённое вперёд.
А потом всё смешалось. Мартин что-то кричал. Трогал лоб и шею Густава. Прощупывал пульс. Тряс его и ругался. У него так сильно дрожали руки, что он чуть не уронил мобильный, а когда он прохрипел диспетчеру неотложной помощи своё имя и адрес, внутри у него всё перевернулось, и его вырвало.
35
Наступило утро следующего дня, Мартин лежал в кровати. Он мог двигать руками. Он мог двигать ногами. Он только встать не мог. Не мог пойти до ванной и принять душ. Мысль о завтраке казалась абсурдной. Звонил телефон. Мартин не отвечал. Телефон снова зазвонил. Он снова не ответил. Звук ему почти не мешал. К звуку он быстро привык. Резкие сигналы, между ними благословенные паузы. Он лежал в том же положении. Кто-то прислал эсэмэс. Он продолжал лежать. Подумал, сколько сейчас времени. Он плыл в полумгле безвременья. Он не знал, что проходит – минуты или часы.
Он снова проснулся. Сухость во рту, тяжёлое тело. С трудом встал с постели, пришлось опереться на дверной проем. Каждая мелочь в доме лежала там же, где и была, когда Мартин уходил из дома, чтобы встретиться с другом за ужином.
Он выпил воды. На лице остались следы подушки. Перед глазами прыгали цветные пятна. Часы на кухне показывали двадцать минут двенадцатого. В десять у него была назначена встреча. На полу в прихожей лежали утренние газеты. Густав на первой странице «Гётеборг постен», один из тех удачных чёрно-белых снимков. Фото: Стефан Веллтон. Мартин напомнил себе, что нужно сказать это Амиру. Рано или поздно возникает потребность в хорошем фотографе. Подумав об этом, Мартин на миг забыл факт, который обрушивался на него из утренней газеты: УМЕР ГЁТЕБОРГСКИЙ ХУДОЖНИК ГУСТАВ БЕККЕР. Густав Беккер, художник с мировым именем, род. в 1962-м, найден мёртвым вчера в своей квартире в Гётеборге. Причина смерти пока неизвестна. Слава пришла к Беккеру в связи с… В разделе культуры «Дагенс нюхетер» случившемуся был посвящён целый разворот. В тексте смешали всё, что можно.
Мартин положил газеты на кухонный стол заглавной страницей вниз.
Плеснул в лицо водой, почистил зубы.
Ему нужен его письменный стол. Он должен ответить: «Мартин Берг», если кто-нибудь позвонит. Он должен разобрать почту. Ему нужны стопки рукописей. Бумажки с напоминаниями. Писатели, которые придут, чтобы рассказать о своих последних проектах. Ему нужно спросить у Пера, что сказал аудитор, и заняться какими-нибудь восхитительно бессмысленными цифрами.
Он чуть не надел ту же одежду, в которой был вчера, но потом бросил её на пол, как будто обжёгшись.
Воздух под стальным и серым небом мог вот-вот взорваться от жары. Мартин появился в издательстве к обеду. Как только он переступил порог, повисла тишина. К нему подошёл Пер, совершенно бледный:
– Я знаю о Густаве…
Они попытались заставить его пойти домой. Санна обняла его за плечи, как ребёнка. Сказала, что сегодня не нужно работать. Надо пойти домой. Успокоиться, найти силы. Быть рядом с семьёй.
Мартин ушёл к себе в кабинет и запер дверь. Ноги его не держали, и он опустился на пол. Запустил пальцы в ворс ковра. Между настоящим и ненастоящим ковром огромная дистанция, утверждал Ларс Викнер.
Иди домой и будь рядом с семьёй.
– Мы приедем, как только сможем, – сказала вчера Ракель. Он всё ещё находился в квартире Густава. Он звонил всем, кому должен был позвонить. Таких было немного. Дети, семья фон Беккер. Номер Шарлотты он нашёл в записной книжке, которая лежала в кармане пиджака Густава. Ракель не сказала: мы выезжаем немедленно. Мы прилетим первым же рейсом. Её голос ни разу не дрогнул, в нём не было ни единой расщелины, где мог бы уместиться вопрос или намёк. Он был гладким, как мрамор.
В дверь постучал Пер, и Мартин с трудом переместился на стул у письменного стола, чтобы хоть сколько-нибудь достойно отреагировать на вопрос Пера о том, может ли он чем-то помочь. Сделать что-то, что нужно Мартину. Что угодно. Кому-нибудь позвонить? Принести обед?
– Нет, нет, спасибо. Я скоро уйду. Я только… – Он сделал жест в сторону стола, заваленного бумагой, этой вечной бумагой. Вездесущей бумагой. Мириадами прочитанных слов. А что он, собственно, помнит? Некоторые цитаты, которыми активно пользовался в те времена, когда получал удовольствие от цитирования наизусть целых абзацев. Если присвоить слова себе, облечь их в плоть, включить в структуру души, они действительно могут стать чем-то большим, чем просто слова. Но это редкость. Читать нужно много и внимательно. И без усилий здесь не обойтись.
Он перебирал стопки с рукописями, некоторые названия были удачнее самого текста, некоторые придумывались явно начинающими авторами, третьи создавались с учётом всех алгоритмов саспенса. Девочка/мальчик/мужчина/женщина, предлог, место действия.
Пер кивнул, его озабоченное лицо исчезло, дверь снова закрылась.
– Когда похороны? – спросила Санна. Она не спускала с него глаз, смотрела на него так, словно он в любую минуту мог упасть навзничь. Он хотел сказать ей, что с ним всё нормально, но его отвлёк вопрос о похоронах. Он не знал. Смертью распоряжаются кровные узы. Смерть отсылает к сёстрам фон Беккер, которые умеют сохранять мину и носить маску. Там будет море белых лилий и хор, и скорбные лица, оттенённые широкими полями шляп. Чёрные платья и костюмы, и анонимные речи, провозглашающие, что Густав, один из Великих Современников Швеции, покинул нас слишком рано.
Он послал сообщение Шарлотте фон Беккер.
Когда он позвонил ей вчера из квартиры Густава, она ответила запыхавшимся голосом. Он спросил, где она. На тренировке, сообщила она с подозрительной интонацией. Образ женщины, с которой Мартин говорил по телефону, как бы расслоился, превратившись в двух одетых в балетные пачки девочек, встреченных однажды в холле семейства фон Беккер.
– Я у Густава, – сказал он. – Он мёртв.
Мартин услышал стон, за которым последовало долгое молчание.
– О господи, – произнесла в конце концов Шарлотта.
– Да, – сказал Мартин.
– Чёрт… – проговорила Шарлотта.
– Да, – сказал Мартин.
– Ужасно говорить такое, но это был лишь вопрос времени, – вздохнула Шарлотта.
Сейчас она ответила сразу же, написав: «Пока не решено. Позвоню, как только будет ясность. Береги себя». И ряд сердечек.
Когда Мартин вернулся домой, было ещё рано. Под кожей покалывало. Вечер простирался в бескрайнем временном поле. Он собрал было сумку на тренировку, но потом силы его оставили. Он не смог встать с дивана. Просидев минут десять, включил телевизор, но громкость резанула слух, и, убрав звук, Мартин просто смотрел на мелькающие и мерцающие в вечернем освещении картинки.
Потом он всё же с трудом встал, чтобы порыться в ящиках письменного стола Элиса. Да, так и есть: пачка «Лаки страйк». Нашёл коробок спичек, открыл окно в кухне и наполнил лёгкие дымом.
Снова зазвонил телефон. Журналисты, чьи имена он тут же забывал. Он может прокомментировать случившееся? Один сообщил, что планирует написать книгу о Густаве Беккере, биографию, впрочем, не чистую биографию, это будет широкая панорама шведского искусства в восьмидесятых и девяностых, но с творчеством Густава Беккера в качестве отправной точки. Энтузиазм в голосе нарастал, но потом будущий автор слегка одумался, откашлялся и сбавил обороты. Не согласится ли Мартин дать интервью?
Не ответив, Мартин завершил разговор.
Позвонил старый приятель из «Гётеборг постен» с вопросом, не хочет ли Мартин написать некролог.
– Я пойму, если нет… но я подумал, ты же, наверное, знаешь его лучше всех, так что… но если не хочешь, никаких проблем, мы тогда…
Мартин направился к компьютеру. Дедлайн в 22:00. Дедлайн – это точка, за которую можно держаться в хаосе, где других точек нет. Неотрывный взгляд на мигающий курсор, и тебя не унесёт в водовороты и завихрения времени.
Он набрал одно слово. Потом ещё одно. И ещё несколько, довольно быстро. Прочёл написанное. И удалил одним кликом. Начал сначала. Одно слово. Ещё одно. Нужны две тысячи пятьсот знаков с пробелами.
Он начал рыться в ящиках в поисках старой фотографии. Он собирался поставить её в рамку. Где-то она должна быть.
Сердце стучало, пока он её не нашёл. Чёрно-белый снимок троих. В тот год ему и Густаву исполнилось двадцать пять. Они сидели на земле у стены дома. Мартин в середине. Длинные волосы, лицо открытое и юное. Рубашка с абстрактным узором. Сесилия справа, с вытянутыми в сторону ногами. Она единственная не смотрит в объектив; похоже, она что-то говорит, у неё подняты руки. Густав слева, в покосившихся очках и куртке «Хелли Хансен», смеётся.
Мартин не смог встать. Он прислонился к стене и закрыл глаза.
Некролог он закончил и перечитал его ещё раз. Когда зазвонил телефон, он так сильно вздрогнул, что расплескал половину бокала вина, которое, как он надеялся, могло перенести его на тенистую территорию сна.
Сесилия. Но уже через долю секунды он отбросил эту мысль, заменив её более вероятной альтернативой. Его мать. Нет, с ней он уже поговорил, она показалась ему искренне потрясённой. Он был хорошим мальчиком, сказала Биргитта. Ракель или Элис? Но на дисплее светился незнакомый номер, и Мартин автоматически ответил.