Завершив первую часть представления, он, ухмыляясь, приблизился к окну, держа шляпу в левой руке а скрипку под мышкой, и, не переводя дыхания, разразился долгой речью, расписывая свои достоинства и мастерство во всевозможных искусствах, которые он предлагал к нашим услугам, а также всяческие курьезы и развлечения, которые он готов нам продемонстрировать за умеренную мзду.
— Не пожелают ли любезные дамы купить амулет против упыря, который, как я слышал, волком рыщет в местных лесах? — спросил он, бросая шляпу на булыжники двора. — Упыри дохнут от него направо и налево, а чары этого амулета никогда не подводят. Достаточно пришпилить амулет к подушке, и вы сможете рассмеяться упырю в лицо.
Амулет оказался овальным кусочком пергамента, а его чары — кабаллистическими знаками и диаграммами.
Кармилла тут же купила амулет, и я тоже.
Горбун смотрел на нас снизу вверх, а мы улыбались ему из окна. Нам было весело — мне, во всяком случае, точно. Разглядывая нас проницательными глазами, горбун заметил нечто, привлекшее его внимание. Он тут же раскрыл кожаный футляр, где лежали всяческие стальные инструменты.
— Видите, миледи, — обратился он ко мне, показывая содержимое футляра, — кроме прочих, менее полезных искусств, я еще и зубной мастер. Чума побери эту собаку! — не выдержал он. — Молчать, псина! Он так воет, что ваша светлость ничего не слышит. У вашей благородной подруги, юной леди справа, очень острые зубы — длинные, тонкие и острые как шило, как иголки, ха-ха! А у меня, ваша светлость, глаза вдаль хорошо видят, и я как взглянул на нее, так сразу это и углядел. И коли эти зубки ранят юную леди, а сдается мне, что так оно и есть, так вот он я, и напильнички у меня есть, и долото, и щипчики. И коли ее светлость пожелает, я ей зубки подточу, и станут они не как у рыбы какой-нибудь, а какие полагаются юной красавице, а уж она-то как есть красавица. Эй! Никак юная леди недовольна? Нужто я распустил свой болтливый язык? Нужто оскорбил ее?
Юная леди и впрямь выглядела очень сердитой, отойдя от окна.
— Да как этот урод посмел меня оскорблять? Где твой отец? Я потребую от него извинений! Мой отец привязал бы этого негодяя к столбу, угостил кнутом, а потом прожег бы до костей нашим фамильным клеймом!
Она отошла от окна на шаг-другой, села, и едва она потеряла обидчика из виду, как гнев ее улетучился столь же быстро, как и вспыхнул. Постепенно к ней вернулось ее обычное настроение, и она, казалось, вовсе позабыла о горбуне и его предложении.
В тот вечер отец мой был не в духе. Войдя в гостиную, он поведал нам еще об одном случае, весьма сходном с двумя прежними, недавно завершившимися смертью. Сестра молодого крестьянина из нашего поместья, живущая всего в миле от нас, тяжело заболела. По ее словам, на нее тоже кто-то напал и стал душить, и теперь она медленно, но неуклонно угасает.
— Но все это, — добавил отец, — имеет строго естественные причины. Эти бедные люди заражают друг друга предрассудками и тем самым повторяют в воображении образы тех ужасов, что поразили их соседей.
— Но уже сами обстоятельства способны ужасно напугать человека, — сказала Кармилла.
— Как? — спросил отец.
— Я тоже боюсь представлять себе подобное. Мне кажется, что такие видения не менее страшны, чем реальность.
— Все мы в руках Божьих: ничто не случится без его воли, и те из нас, кто любит его, закончат свою жизнь хорошо. Он создатель наш, он сотворил нас всех и позаботится о нас.
— Создатель! Естество! — воскликнула Кармилла. — И эта болезнь, поразившая страну, тоже естественна. Это порождение природы. Все происходит из природы, разве не так? И все в небесах, на Земле и под землей живет и действует так, как повелевает природа! Я так считаю.
— Доктор сказал, что сегодня к нам приедет, — сказал отец, помолчав. — Мне захотелось узнать, что он об этом думает и как, по его мнению, нам лучше поступить.
— От докторов мне никогда не было никакой пользы, — сказала Кармилла.
— Так ты была больна? — спросила я.
— Гораздо сильнее, чем ты за всю свою жизнь.
— Давно?
— Да, давно. У меня была именно эта болезнь, но я позабыла все, кроме боли и слабости, а они были не столь ужасны, как при других болезнях.
— Ты тогда была очень молода?
— Да, очень. Но давай больше не говорить об этом. Ты ведь не хочешь огорчать подругу?
Она томно взглянула мне в глаза, нежно обняла за талию и вывела из гостиной. Отец, сидя у окна, уже склонился над какими-то бумагами.
— Почему твоему папе нравится нас пугать? — со вздохом спросила прелестная Кармилла.
— Он нас не пугает, дорогая Кармилла, ему даже в голову такое не приходило.
— А ты боишься, дражайшая моя?
— Я бы очень испугалась, если бы поверила, что и на меня могут напасть так же, как на тех несчастных.
— Ты боишься умереть?
— Да, ведь все этого боятся.
— Но ведь можно умереть как любовники — умереть вместе, чтобы жить вместе. Пока девушки живут в этом мире, они всего лишь гусеницы, и им суждено превратиться в бабочек, когда придет лето. А до этого, как ты сама понимаешь, им еще надо побыть куколками и личинками — и у каждой есть свои пристрастия и потребности. Так пишет мсье Бюффон в своей толстой книге, что лежит в соседней комнате.
В тот же день, ближе к вечеру, приехал доктор и на некоторое время уединился с отцом. Доктор был человек опытный, ему перевалило за шестьдесят, он носил напудренные парики, а бледное лицо выбривал до гладкости тыквенной кожицы. Он и отец вышли из комнаты вместе; я услышала, как отец рассмеялся и сказал:
— Просто поразительно слышать такое от столь мудрого человека. Что вы там говорили про гиппогрифов и драконов?
Доктор улыбался и ответил, покачав головой:
— Тем не менее жизнь, как и смерть, есть состояние таинственное, и мы мало что знаем о ресурсах как одного, так и другого.
Они пошли дальше, и дальнейший их разговор я не слышала. Тогда я не знала, что имел в виду доктор, но теперь, кажется, я это поняла.
Глава 5. Поразительное сходство
В тот же вечер из Граца приехал хмурый и неразговорчивый сын чистильщика картин, привезя с собой два больших сундука, цабитых картинами. Он проделал путь в десять лиг, а всякий раз,’когда из Граца, нашей местной столицы, в замок приезжал посыльный, мы собирались вокруг него в зале послушать новости.
Его же приезд стал для нашей уединенной глубинки настоящим событием. Сундуки оставили стоять в зале, а послыльного предоставили заботам слуг, которые повели его ужинать. Затем, сопровождаемый помощниками с молотками, долотами и буравами, он вернулся в зал, где уже собрались все обитатели замка, с нетерпением ожидая распаковки сундуков.
Кармилла сидела, равнодушно глядя перед собой, пока из сундуков одну за другой извлекали возвращенные после реставрации старинные картины — почти все они были портретами. Моя мать происходила из старинного венгерского рода, и большая часть этих картин, которым предстояло вернуться на прежние места, досталась нам от нее.
Отец держал в руке список, зачитывая его вслух, а художник доставал из сундука соответствующую картину. Не знаю, насколько они были хороши, но, несомненно, очень стары, а некоторые и весьма любопытны. По большей части они имели для меня одно достоинство — можно сказать, что я их увидела впервые, потому что прежние изображения на них почти исчезли под многолетним слоем копоти и пыли.
— Вот картина, которую я прежде не видел, — .сказал отец, — В верхнем углу на ней написано имя, кажется, «Марсия Карнштейн», и дата: «1698». Мне самому любопытно, что же на ней изображено.
Я вспомнила эту картину: цримерно полтора фута высотой, почти квадратная и без рамки. Она настолько потемнела от времени, что я ничего не могла на ней разобрать.
Художник достал картину из сундука, не скрывая гордости за результат своих трудов. Картина воистину оказалась не только замечательной, но и поразительной. На ней была изображена Кармилла!
— Кармилла, дорогая, это же чудо! Смотри, это же ты — живая, улыбающаяся, готовая заговорить. Какая красота, правда, папа? И смотри, нарисована даже родинка на шее!
Отец рассмеялся.
— Сходство, несомненно, поразительное, — подтвердил он, отведя взгляд и, к моему удивлению, выглядя почему-то немного потрясенным этим сходством. Отец подошел к чистильщику картин и со знанием дела завел разговор о других портретах и картинах с художником, чье мастерство вернуло им яркость и цвета. Я же, разглядывая портрет, все больше и больше им восхищалась.
— Папа, ты позволишь повесить его в моей комнате? — спросила я.
— Конечно, дорогая, — с улыбкой ответил он, — Я очень рад, что он так тебе понравился. Портрет оказался даже красивее, чем я его представлял.
Кармилла точно не заметила и не услышала наш разговор. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, задумчиво разглядывая меня из-под длинных полуприкрытых ресниц и радостно улыбаясь.
— И теперь можно четко прочесть написанное в углу имя. Не «Марсия», а «Миркалла», графиня Карнштейн. И еще над и под цифрой 1698 есть две маленькие короны. Я происхожу из рода Карнштейнов, по материнской линии.
— Ах, — апатично произнесла Кармилла, — так и я тоже, кажется, очень отдаленный и очень древний потомок Карнштейнов. Из этого рода сейчас кто-нибудь жив?
— Из тех, кто носит эту фамилию, полагаю, никто. Род этот угас очень давно во время одной из гражданских войн. Но руины их замка всего в трех милях отсюда.
— Как интересно, — вяло проговорила Кармилла. — Но взгляни, как чудесно светит луна! — Она бросила взгляд через приоткрытую дверь зала, — Не хочешь ли прогуляться по двору, полюбоваться на дорогу и реку?
— Очень похоже на ту ночь, когда ты появилась у нас, — заметила я.
Она вздохнула и улыбнулась.
Кармилла встала, и мы, обнявшись за талии, вышли в мощеный двор замка, а потом, молча и неторопливо, дошли до подъемного моста, с которого перед нами открылся замечательный вид.