Набирала обороты перестройка. Страна менялась, люди смелели, власть хотела соответствовать этим переменам. В основном на словах… В Театре-студии Табакова с большим успехом шел спектакль «Кресло» – инсценировка «ЧП…». В 1988-м прогремела экранизация Снежкина, который на следующий день после премьеры тоже проснулся знаменитым, так как ленту запретили для широкого показа.
А в 1991 году комсомол исчез вместе с «советской Атлантидой». Как и не было. В новой литературе герой прямо из роддома, минуя гнусные совковые учреждения: ясли, детский сад, школу, октябрятство, пионерию, комсомол, сразу попадал в диссидентское подполье. Но я продолжал писать о комсомоле и в романах, и в статьях, и в эфирных выступлениях. А к 80-летию ВЛКСМ написал нашумевшую статью «Поставим памятник комсомолу!», опубликованную в еженедельнике «Собеседник». Сейчас, когда идет подготовка к 100-летию ВЛКСМ, я вошел в центральный оргкомитет. Юбилей этой огромной и некогда могучей организации нужно отметить с размахом, хотя бы не слабее, чем 50-летие «Бульдозерной выставки»…
Меня иногда упрекают чуткие друзья: «Ну что тебя заклинило на комсомоле! Это теперь, понимаешь, не комильфо… Забудь ты о нем!» Я понимаю. Но понимаю я и другое: когда схлынет нетерпимость эпохи разрушения, вдумчивые люди захотят всерьез разобраться в том, чем была для России советская эра. Без гнева и пристрастия. Захотят взвесить грехи и добродетели ушедшей цивилизации на весах истории. Возможно, мои мысли о комсомоле, мое «ЧП районного масштаба» пригодятся и им. Пусть даже не как литературное произведение, а хотя бы как документ времени. Ведь понять, почему именно суетливый инструктор райкома комсомола с ленинским профилем на лацкане стал первым миллиардером в постсоветской России, значит понять очень многое…
Не так давно в Московском доме книги я подписывал читателям новый роман «Любовь в эпоху перемен». И вдруг паренек лет восемнадцати кладет передо мной для автографа свежее переиздание «ЧП районного масштаба».
– Молодой человек, вы, вероятно, ошиблись, – говорю я. – Это давняя моя повесть, про комсомол… Вам будет неинтересно…
– Нет, я не ошибся. Мне как раз интересно понять, что такое был комсомол. Да и вообще, что это было за время…
14. Молоденький учитель
«ЧП…» шумело по стране. Я мотался по городам и весям, рассказывая взволнованным читателям о том, как мне пришло в голову разоблачить комсомол. Кое-кто, выражаясь по-нынешнему, продвинутый осторожно интересовался на встречах: «А что там с запрещенными “Ста днями…”?» Я мученически возводил очи горе и жаловался на портупейное тупоумие военных. Потом, после окончания разговора с читателями, организаторы мероприятия, принадлежавшие, так сказать, к местной головке, вели меня ужинать и там, расслабившись, тоже начинали жаловаться. На жизнь. Я объехал множество областей и довольных своей жизнью почти не видел. Нет, это была не злость голодных людей, это больше напоминало глухое раздражение посетителей заводской столовой, которым надоели комплексные обеды. Хотелось иного…
Один умный старый писатель, следивший за моими успехами, как-то остановил меня в ЦДЛ, взял за пуговицу и сказал:
– Юра, поверь мне, старому литературному сычу, чем раньше ты забудешь о своем первом успехе, тем больше вероятность второго, третьего, четвертого успеха…
Потом мне не раз случалось наблюдать, как многолетнее упоение первичной славой губило таланты, что называется, на корню. И я сел за повесть «Работа над ошибками». Будучи уже профессиональным литератором, я даже провел несколько уроков в школе, чтобы вернуться в подзабытое учительское состояние духа. Учительство сильно влияет на человека, через несколько лет ты вдруг, не замечая того, даже с продавцом в гастрономе начинаешь разговаривать так, словно, положив на весы не тот кусок колбасы, он злостно нарушил дисциплину в классе или не выполнил домашнее задание. Любопытно, что на эту строгую учительскую интонацию продавцы, обычно нетерпимые к любому недовольству покупателей, не обижаются. Они ведь тоже в школе учились.
Как и всякому начинающему прозаику, мне хотелось прежде всего рассказать о том, что я знал, как теперь принято выражаться, «по жизни». Возможно, закончи я технический вуз и поработай, скажем, в НИИ, – я бы и написал о НИИ. Но я был, пусть недолго, учителем и написал о школе – третьей важнейшей основе советской цивилизации. Так случилось. Впрочем, в писательской судьбе случайностей не бывает.
Образование – основа основ любой социальной системы. И базовый советский миф закладывался в головы юных граждан именно в школе. Впрочем, при любом строе, за исключением дурацкого, царившего у нас в 1990-е, учитель, в особенности преподаватель словесности или истории, волей-неволей становится бойцом идеологического фронта. И хорошо, если он сидит в наших окопах. В 1990-е даже иные высшие чины Минобра воевали порой на той стороне. Я в какой-то статье даже дал обобщающую кличку этому явлению – «асмоловщина», по фамилии одного из членов гайдаровской команды, тогдашнего заместителя министра образования Асмолова, который настаивал на том, что школа вообще не должна воспитывать, а только давать сумму знаний, необходимых для практической жизни. Воспитывать и формировать должна семья. Вероятно, по этой причине его собственный сын, пока папа рулил российским просвещением, служил офицером в чужеземной армии, о чем радостно сообщало НТВ, принадлежавшее в те годы Гусинскому. Я, как вы понимаете, не имею ничего против свободного выбора места проживания. Но мне почему-то кажется, что российская школа должна помогать семье воспитывать мужчину, который потом будет служить в российской армии. Или я неправ?
Но тогда, в 1980-е, проблема заключалась в том, что в своем большинстве бойцы идеологического фронта давно уже сами не верили в советский миф. Фронт держали, но не верили. Уточню: на протяжении всех этих заметок я употребляю слово «миф» не в осудительном смысле, но обозначаю им совокупность идеальных представлений общества о себе. Миф всегда далек от реальности. Например, американцы всегда считали себя самой свободной страной, даже когда у них было махровое плантаторское рабство. Миф необходим человеку и обществу, но миф, которому перестали верить, а точнее – доверять, это уже предрассудок. Парадокс, а может, и закономерность увядания советского мифа, заключался в том, что люди начинали ненавидеть его совсем не за то, что он звал к братству, равенству и социальной справедливости (как это пытаются представить ныне), а как раз наоборот – за то, что братства, равенства и справедливости в жизни становилось все меньше. Именно потому разрушение советской цивилизации началось под лозунгом «Больше социализма!».
И громче всех требовал социальной справедливости именно тот, кто уже нацелился на куски общенародной собственности и, едва выпал шанс, отхватил без колебаний. «Демократ» первой волны, возмущавшийся тем, что в багажнике черной райкомовской «Волги» нашли пять батонов колбасы, потом тихо за бесценок купил флагман советской металлургии, так же тихо продал его в миллион раз дороже и отбыл на ПМЖ в Ниццу. Жаль, что его тогда не заставили сожрать все пять батонов. Может, подавился бы…
Заметьте, никто из экономистов, манивших нас в обильный рынок, никто из политиков, звавших в демократию и цивилизованный мир, потом, когда надежды и ожидания большинства не сбылись, даже не подумали повиниться. Почему бы это? Ведь явно ошиблись. Нет, как раз не ошиблись: их личные надежды и ожидания исполнились с лихвой. А народ… Ну, знаете ли, все до одного богатыми стать не могут. Такова простая арифметика жизни. А равенство в бедности вам самим не нравилось. Вы же не хотите назад, в социализм? Да как сказать… В советскую школу, например, хочу.
Тут я должен сделать небольшое отступление. В моей жизни школа сыграла огромную роль. Собственно, благодаря ей я, мальчик из заводского общежития, из семьи, где поначалу имелась одна-единственная книга «О вкусной и здоровой пище», смог развиться в мыслящего человека и подготовиться к поступлению на литфак пединститута, став первым в нашем роду человеком с высшим образованием. Обе мои бабушки, рязанские крестьянки, были неграмотными. И я, пионер, организовал на дому ликбез, учил их по букварю читать и писать. Не очень, правда, успешно.
Вспоминая учителей моей 348-й школы, я могу сказать: у этих очень разных педагогов было одно общее качество – бескорыстие. Во всяком случае, мне они помогали совершенно бескорыстно, то есть даром. Покойная ныне директор нашей школы Анна Марковна Ноткина даже ходила со мной на вступительные экзамены, чтобы никто не обидел ее выпускника. Удивительная женщина! Но сначала немного о том, как я сам стал работать учителем.
В 27-й школе я получил девятый класс, где после трудового дня «догоняли» полное среднее образование люди разных возрастов и судеб. Были почти сорокалетние работяги, которым аттестат требовался, чтобы, скажем, получить должность мастера. Они относились к учению серьезно, слушали внимательно, занятия пропускали только по уважительной причине, перебрав в дни аванса и получки. Были юные шалопаи, их родители загнали в «вечерку», потому что в дневной школе они всех достали. Были и жертвы плана по повышению образовательного уровня рабочего класса, который спускали в предприятия из райкома. Эти прогуливали при каждом удобном случае, частенько приходили выпившими и дерзили. С ними я не связывался. Большинство учеников мало что помнили из курса восьмилетки, мы занимались в основном повторением и ликбезом, поэтому к урокам я особенно не готовился. Главное – «борьба за контингент». В случае злостных прогулов надо звонить начальнику нерадивого ученика, а то и в профком или даже в партком. Не помогает – ловить по месту жительства и взывать к совести. Каждый урок начинался допросом прогульщиков: почему пропустили уроки? Была у меня одна семейная пара лет тридцати.
– Иванов, – строго спрашиваю. – Где ваша супруга?
– Отсутствует.
– Вижу, что отсутствует. Не слепой. Почему?