Парень грозно подошел к ошарашенному Дергачеву и протянул руку:
– Витек.
– Дергачев! – облегченно отрекомендовался режиссер.
Роковая женщина захохотала.
– Отдохнуть приехали? – спросил Витек. – Правильно. Правда, рыбалка теперь хреновая стала, но воздух у нас в Елоховске…
– Знаю, можно резать и на экспорт… – усмехнулся труженик сцены.
– Те-о-о-плая! – Лиза опустила ладонь в рыжую воду лесного озера. – Леха, иди сюда!
И она, поглядывая на Дергачева, начала медленно раздеваться, сначала оставалась в купальнике, но потом, улыбнувшись, сняла и его. Режиссер стоял на берегу и следил за тем, как Лиза не спеша входит в озеро.
– Лиза, – позвал Дергачев. – Я хочу задать тебе дурацкий вопрос! Можно?
– Можно.
– Скажи, как ты представляешь нашу дальнейшую жизнь?
– Очень просто. Ты будешь ставить гениальные спектакли, а я буду ждать тебя дома усталого, капризного, любимого… Буду кормить тебя и смотреть, как ты ешь, и слушать тебя. Заметано?
– Заметано, да не верится, – покачал головой Дергачев. – Насмотрелся я на руководящих дам! У тебя на семью и времени-то не хватит. Это мне придется ждать тебя с разогретым ужином. У тебя и ребенка-то родить времени не найдется…
– Сыщем! – с улыбкой ответила Лиза. Она стояла по грудь в воде. – Только с одним условием: девять месяцев делим пополам. Первую половину я ребенка вынашиваю, вторую – ты. Равноправие!
– Дорогая моя, – проговорил Дергачев. – На черта оно! Из-за этого равноправия женщины потеряли самое главное – всемогущую беззащитность! Из хранительниц очага они превращаются в акул с мертвой хваткой… А потом жалуются, что мужчины от них бегут, как от чудовищ.
– Ты от меня убежишь?!
– Не шути! Я хочу иметь ласковый дом, с заботливой хозяйкой, с детскими голосами, с размеренным ходом жизни. – Он говорил все увереннее, проникновеннее, вживаясь в образ семьянина. – Считают, будто расхристанный, богемный быт полезен для творчества… Дураки! Для настоящего искусства необходима счастливая семья… Устроенный тыл. Коли есть покой – воли не нужно!
– Знаешь, – проговорила Лиза. – Вот я в воде, ты на суше, а я чувствую, что ты меня обнимаешь… Иди ко мне!
И он, как был, в джинсах, бросился в озеро.
– Вот сумасшедший! – крикнула радостно счастливая женщина.
Лиза и Дергачев шли по пыльному проселку. Дорога раздваивалась: один рукав, наезженный, вел в город; второй, заросший, уходил в лес. На заросшей дороге встретился старичок с продуктовой кошелкой.
– Дедушка, вы из Селищ идете? – спросила Лиза.
Но старик молча прошаркал мимо.
– А что там? – кивнул Дергачев на заросший проселок.
– Деревня… Брошенная. Ни души… Давай пойдем!
– Интересно! – оживился Дергачев. – Никогда не бывал в брошенной деревне…
Он решительно свернул в лес, Лиза, постояв немного, двинулась за ним следом.
Дома в Селищах стояли заколоченные. Несколько лет назад последние жители переехали в центральную усадьбу колхоза. Кругом валялся мусор, осколки посуды, дырявые кастрюли, обрывки матрацев. Тишина.
Дергачев поддал ногой прохудившуюся кастрюлю, и звон прошел по всей деревне. Над заброшенным погостом взвилась черная, шумная стая ворон. Лиза вздрогнула:
– Леха, давай вернемся, – попросила она. – Я боюсь пустых домов.
– Потрясающе! – вдохновенно бормотал Дергачев, заходя в ближайшую избу.
Лиза, присев над большим пластмассовым голышом с вывернутыми руками и ногами, расправила куклу и прижала к груди, как ребенка.
Режиссер возник в распахнутом окне.
– Я понял! Я все понял! Финальная сцена будет в покинутом городе! – вдохновенно бормотал он. – Вот это будет ход! – Постановщик скрылся в глубине дома и вскоре опять появился, показывая Лизе большой фотопортрет Сталина и Мао Цзедуна. – Бедные Йорики! Они тоже будут в том городе!
Над брошенной деревней метались вороны. Надвигались сумерки.
– Пойдем, пойдем домой! – жалобно просила Лиза.
– Погоди. А может, заночуем?
– Домой! – умоляла она.
– Давай останемся. Тут есть кровати… Ночь в пустоте! – в восторге воскликнул Дергачев.
– Папа! – укоризненно качала головой Лиза. – Зачем? У нас в городе на каждом шагу помидоры и огурцы…
– Ничего-ничего, со своего огорода вкуснее! – отвечал Андрей Титович, сгибаясь под тяжестью сумки.
Они торопились к пристани.
– Огорчили вы меня! – сетовал отец. – Может, останетесь?
– Папа, нам завтра на работу, – увещевала его дочь.
– Понятно… Это у меня, пенсионера, все в голове перемешалось… Может, на выходные приедете?
– Не получится: я дежурю по райкому, а у Леши репетиции начнутся, – с огорчением отвечала Лиза.
Они стояли на пристани и ждали, когда пришвартуется «Ракета».
– Алексей Леонидович, – со значением произнес отец. – Я ведь о нашем вчерашнем разговоре целый день думал!
– О каком разговоре? – не понял Дергачев.
– Ну, о правде. Вспомнили? Так вот, полная нужна правда! Без синтетики. А в особенности промеж мужчиной и женщиной. – Андрей Титович покосился на дочь, отошедшую к краю пристани. – Не обижайте Лизу! Она ведь у меня только с виду начальник…
– Я очень люблю вашу дочь, – тихо отозвался Дергачев.
Когда режиссер с тяжелой сумкой ступил на покачивающийся трап, Лиза быстро вернулась к отцу. Он обнял её и тихо сказал:
– Если Кольку увидишь, скажи, чтоб заезжал… За грибами пойдем!
Прошел год или больше.
Было солнечное утро. Горожане торопились на службу. На остановках автобусов выстроились длинные очереди.
Молодая женщина осторожно катила сквозь толпу детскую коляску.
Один из прохожих, словно ждавший появления женщины, крикнул:
– Лиза!
Она оглянулась. Это и в самом деле была Мельникова. Она сильно изменилась: волосы по-домашнему убраны под косынку.
– Здравствуй, Лизанька, – проговорил Николай (а это был он), подойдя к своей бывшей жене.
– Здравствуй, – спокойно ответила она.
– Лизанька! – с нежностью начал он, беря Лизу за руку.
– Коля, – строго проговорила она, отнимая руку. – Ты меня знаешь. Я тебе уже объяснила: ничего сначала мы начинать не будем… Ничего!
– Послушай, – горячо перебил он. – У нас на заводе сегодня продовольственный заказ… фруктово-овощной… Я привезу!
– Не надо. У меня все есть.
– Я все равно привезу. И потом, надо рамы у тебя законопатить. Похолодание обещали!
Лиза слушала и грустно качала головой.
Детская молочная кухня. Наша героиня привычным движением положила в сумку бутылочки с молоком и кефиром, в специальную пластмассовую коробочку определила брикет творога и вышла на улицу. Когда она спускалась по лестнице к оставленной коляске, ее снова окликнули:
– Какая встреча, Елизавета Андреевна! – Перед ней, улыбаясь, стоял пенсионного вида мужчина с авоськой, отдаленно напоминающий былого Федора Федоровича Пыжова. – А я еще вчера приглядывался: вы или не вы? Материнство, знаете, меняет женщину.
– Как меняет? – спросила она, подавая руку.
– Успокаивает. Рад вас видеть. В самом деле рад! Я ведь, знаете, теперь даже благодарен вам за то, что меня сняли. Такой груз с плеч! Сначала, конечно, нервничал, даже в больницу угодил с сердечным приступом…
– Как сейчас со здоровьем? – участливо спросила Лиза.
– Утряслось. Много гуляю, вот внучке за молоком каждое утро бегаю, вместо зарядки. А у вас кто? – он кивнул на коляску.
– Дочка.
– Это хорошо. Отцы хотят сыновей, а любят дочерей. Сколько ей?
– Три месяца.
– А моей – четыре с половиной. Из декрета вам, значит, нескоро? Ну и правильно: женщина должна сидеть дома! Дома хорошо. Я вот книжку об электронике писать начал. Всю жизнь собирался, а теперь напишу, ЕБЖ.
– Что?
– Если буду жив. ЕБЖ. Толстой так говорил. Уважал судьбу Лев Николаевич. Кстати, я недавно в «Алгоритм» заглядывал…
– Ну, и как там дела? – полюбопытствовала Лиза.
– Как всегда! Ничего не изменилось, – махнул рукой бывший директор. – Нет, вы не подумайте, я не со зла! Просто если одно поколение в стену уперлось, это еще не значит, что новое поколение в ней брешь пробьет. Молодость – это не стенобитная машина. Это всего лишь – молодость, мое-то поколение худо-бедно страну через войну провело, восстановило после разрухи, в космос запустило… А что вы сумеете сделать, мы еще поглядим!
– Поглядите… – согласилась она и грустно призналась: – А я, честно говоря, очень рассчитывала на Луковникова. Энергичный, непримиримый…
– Был! Но какое это имеет значение? Беда в том, что мы с вами только на словах материалисты, а на деле – махровые идеалисты! Верим, что один человек, если его начальником назначили, может что-то изменить.
– А разве нет?
– Дорогая моя! Мы все вертимся в одном гигантском хороводе. Если хочешь что-нибудь сделать, сначала нужно освободить руки, но тогда сразу же выпадаешь из круга, и твое место занимает другой. Вот так, Елизавета Андреевна!
– Любопытная мысль! – отозвалась она. – Федор Федорович, дело прошлое, скажите, почему вы так поддерживали Колюжного?
– Колюжного? Он человек уважительный. Видите ли, в периоды сломов и потрясений уважительных не ценят, но когда приходит время восстанавливать развороченное, им цены нет! Они умеют быть незаметными, но незаменимыми. Не то что крикуны! Кстати, в Колюжном я не ошибся: его в Москву, в министерство забрали.
– Любопытно! – задумчиво повторила Лиза.
– Не столько любопытно, сколько правильно! – улыбнулся Пыжов. – Я прожил немало. Поменялись дома, лозунги, одежда, а люди остались прежними. Поверьте мне: учитесь быть незаметной и незаменимой. Когда вернетесь из декрета в райком, неприятности подзабудутся…
Она молча катила перед собой коляску.
– …Позабудутся, – настойчиво повторил он. – Научитесь уважать ладей. А то ведь Пыжова скинете, Марченко подсидите, а потом и вас начнут подсиживать и в конце концов удалят, как больной зуб! Стабильность нужна всем. Человеку страшно просыпаться утром и не знать, что с ним будет вечером. Понимаете? Отсюда тяга к семье. Во времена моей юности женщины в анкетах в графе «семейное положение» писали: холоста! С гордостью. А теперь, если без мужа, скрывают. Стыдно…