Но, естественно, никаких мелочных подробностей в пьесе «Всплытие» вы не найдете, ибо теперь все эти детали – достояние историков. Поделенная на губернии, как встарь, Россия расцвела в полном национальном симбиозе и позабыла о горькой поре Второй политико-экономической раздробленности (ВПЭР). В пьесе же мы просто видим красочную костюмированную сцену, когда посланники всех народов (их играют бывшие национальные лидеры) слетелись в Москву, чтобы подписать трактат о вечном братстве. И лишь как легкое напоминание о трудностях и невзгодах ВСРЗ звучат слова белорусского посланца:
Лишь кровные братья умеют так ссориться крепко,
Лишь кровные братья мириться умеют навек!
Премьера спектакля на телевидении состоялась в День очередной годовщины Избавления Отечества, и, надо сказать, ведущие театральные критики довольно скептически оценили сцену подписания трактата, указывая на ее «художественную недотянутость». Зато единодушный восторг вызвала сцена так называемой «голой демонстрации». Придя к власти, адмирал Рык, упаси бог, не запретил ни одной партии, которых к тому времени в стране насчитывалось более четырехсот. Нет, он просто издал указ: гражданин, состоящий в какой-либо политической организации, обязан уплачивать в фонд Возрождения Отечества 75 % своего заработка. Вот почему под гомерический хохот на сцене появляется группа едва прикрытых людей, несущих транспаранты «Демократическая Россия» и «Коммунисты России». Как тут не вспомнить вещие слова Избавителя Отечества: «Народу, у которого соборность в крови, партии не нужны!»
Но Мишке Курылеву во всем этом спектакле была интересна лишь одна сцена, где появляется роскошно одетая Лена, изображающая аристократическую девицу. По мысли автора, эта якобы студентка Кембриджа на самом деле прожигала жизнь и бездумно транжирила деньги, уворованные ее коварным отцом у доверчивого народа.
Появлялась Лена в сопровождении своры пьяных плейбоев (активистов драмкружка), и один из них, развязно приставая, спрашивал:
Откуда деньги у тебя, май бэби,
Когда народ ваш на воде и хлебе?
А Лена, оказавшаяся, к удивлению Курылева, очень талантливой актрисой, отвечала, мессалинисто хохоча:
Когда б вы знали, сколько в банках ваших
Хранится втайне миллионов наших,
Вы б обалдели б…
7
– Только ты должен быть очень осторожным! – прошептала Лена.
– Почему? – глупо спросил Мишка.
– Потому что по-настоящему у меня никого еще не было… – ответила она и посмотрела на него так, точно призналась в какой-то неловкой, даже стыдной вещи.
– А Кембридж?
– При чем тут Кембридж, глупенький?.. – еле слышно засмеялась Лена и прижалась щекой к волосатой курылевской груди.
Мишка запомнил на всю жизнь: в тот вечер, когда они наконец перешагнули черту, вдоль которой на ощупь бродили вот уже четыре месяца, он не чувствовал никакого вожделения, а только мучительную, испепеляющую нежность и даже на миг по-ребячески испугался, что эта неподъемная нежность вдруг сделает его плоть беспомощной и бессильной…
– Здорово, влюбленный андрогин! – на следующий день, увидав Курылева на третьем КПП, сказал, усмехаясь, Ренат.
– Привет, – отозвался Мишка, напуская на себя деловитую озабоченность.
– Ну, если ты теперь решил стать конспиратором, тогда не светись! – тихо, но зло посоветовал сержант.
Наверное, и в самом деле со стороны Курылев выглядел вызывающе счастливым, да он и сам чувствовал во всем теле головокружительную клубящуюся память о Лене. В конце концов, подавая машину назад, он снес забор у домика № 479, где проживал видный деятель коммунистического и рабочего движения, угодивший в Демгородок за то, что попытался оценить переворот адмирала Рыка с точки зрения теории классовой борьбы.
Смотреть на поваленный забор сбежалось полпоселка. Пришел, борясь с одышкой, и № 55, Ленин отец. Он дождался, пока одуревшая от бессобытийного существования публика вдоволь наохается, и подошел к Курылеву, который, по своему обыкновению, сидел на подножке «дерьмовоза», покуривая «Шипку».
– Здравствуйте, Миша! – сказал старик.
– Здравствуйте, № 55! – ответил Курылев, высунувшись из облака воспоминаний ровно настолько, чтобы прочитать номер на «джинсовке» приблизившегося изолянта с удочкой в руках.
– Меня зовут Борис Александрович, но это неважно… Я просто хочу поблагодарить вас за Лену! Спасибо…
Потом, после всего, она попросила его не оборачиваться и пальцем начертила на влажной Мишкиной спине какое-то слово. Это было так приятно, что он сначала различил кожей всего лишь один восклицательный знак. «Понял?» – спросила она.
«Нет, еще!» И она снова повела ноготком по вздрагивающим курылевским лопаткам. «Понял?» – «Нет, еще, еще!» – просил Мишка, хотя все уже давно понял. А она опять и опять писала пальцем по его дрожащей коже: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!..»
– Вы знаете, – продолжал № 55, – если бы во время этих жутких сеансов вы не прятали Ленхен у себя, я бы определенно сошел с ума! Даже опытным людям нелегко, а она у меня ведь совсем несовременная девушка. Вы понимаете?
– Понимаю…
– Я бы пригласил вас к нам в дом, – не умолкал старик, – но я знаю: нельзя. Если б раньше! У нас была чудная казенная дача в Барвихе. Покойная жена разводила изумительные розы… Ленхен вся в нее. Прошлым летом вырастила такой прекрасный кабачок, а в конкурсе участвовать постеснялась…
– А раньше мы бы и не познакомились, – вставил Мишка.
– В самом деле… Извините, – вздохнул старик и переложил удочку на другое плечо.
– Ленхен говорит, вам тоже нравится Уайльд?
– Местами… – отозвался Курылев и краем глаза проверил, не вызвала ли их подзатянувшаяся беседа постороннего интереса.
– Вы знаете, я так жалею, что она не закончила диссертацию! – дрожащим голосом воскликнул № 55. – Я так сожалею, что она приехала сюда! Я был категорически против, чтоб вы знали… Ведь ее отсюда не выпустят, даже если я умру…
– Ну что вы! – оптимистично возразил Мишка.
– Ах, бросьте! Еще приступ, от силы два – и конец… За все глупости, которые я совершил на своем веку, в следующем воплощении я буду в лучшем случае ослом! А может быть, ее все-таки отпустят, как вы думаете, Миша? – Старик спросил его с той жалобной пытливостью, с какой обращаются к санитару после того, как врач поставил смертельный диагноз.
– Вы, Борис Александрович, живите! Так для всех будет лучше… – ответил Курылев и, не попрощавшись, пошел включать насос.
С самого начала знакомства Лена просто замучила Мишку рассказами об Англии, о Кембридже, об Уайльде. Наверное, так ей было легче. «Ты знаешь, – восторженно говорила она, – меня постоянно принимали за леди! Я даже однажды слышала, как меня за глаза называли «эта юная леди». Представляешь? А один очень известный профессор-лингвист очень долго ко мне приглядывался и потом сознался, что никак не может определить по произношению, из какого я графства… Когда ему сказали, что я из России, он просто обалдел!.. Представляешь?» – «Представляю», – кивал Мишка. «А однажды меня пригласили на заседание Уайльдовского общества. Я делала там доклад о русских переводах «Баллады Редингской тюрьмы». Ну, сам понимаешь: Чуковский, Брюсов, Топоров…» – «Понимаю», – кивал Мишка. «Всем очень понравилось. Потом за ужином в готическом зале при свечах лорд Уиндерфильд сказал мне, что восхищен моим знанием Уайльда, но полагает, по-настоящему этого писателя может понять лишь тот, кто вкусил несвободу. А я ответила, что есть такая русская поговорка: «От сумы и от тюрьмы…», и даже пошутила, что ради Уайльда готова посидеть немного в тюрьме. Он тоже засмеялся и предложил рекомендательное письмо своему близкому другу – начальнику образцовой Ливерпульской тюрьмы…»
– Ты, значит, из-за Уайльда в Демгородок приехала? – язвительно полюбопытствовал Курылев.
– Ну почему тебе так нравится меня обижать? Я же не спрашиваю, почему ты здесь служишь!
– А потому, что очень кушать хочется. Потому, что у меня дома на стенке висят «Мишки» из «Огонька», а не Сислей!..
– Ты даже это знаешь? – упавшим голосом спросила Лена.
– Информируют, чтоб знали, кого стережем…
Он довольно быстро сообразил, что принцесса в душе стесняется своей жизни с окнами на Новодевичий, своего спецшкольного детства и юности на Британских островах, что «эта юная леди» совершенно искренне испытывает чувство вины перед теми, кому выпала не такая заманчивая судьба. А чувство вины – очень опасное чувство, ибо на огне благородства в первую очередь сгорает вера в себя. Это было слабое место принцессы, а свинопас оказался догадливым малым.
– Ми-ша, только не злись! Иначе я больше не смогу принимать твои приглашения. Лучше давай я покажу, как здороваются масоны! Хочешь?
– Думаешь, понадобится? – хмуро улыбнулся Курылев.
– Как знать, как знать! – подхватила она, радуясь его отходчивости. – Вот смотри…
Лена осторожно взяла мозолистую курылевскую руку и согнула крючком его безымянный палец, потом то же самое проделала и со своим безымянным пальчиком, а затем вложила узкую ладошку в бугристую Мишкину ладонищу, но таким образом, что их согнутые пальцы сцепились как бы в знак примирения. А со стороны все это выглядело так, будто два человека просто-напросто пожимают друг другу руки.
– На самом-то деле мы установили с тобой тайную братскую связь! – свистящим шепотом сказала Лена. – Правда, здорово?
– А твой отец действительно масон? – спросил Мишка.
– Господи ты боже мой! – Она вырвала свою руку из этой вольнокаменщицкой сцепки. – Это же шутка! Вы ничего не поняли…
Только совсем недавно и с большим трудом Курылев склонил ее к тому, чтобы говорить друг другу «ты», вернее, чтобы она говорила ему «ты». И вот вдруг это ледяное «вы». Дело прошлое, в ту минуту Мишка перепугался.