Но демгородковская общественность настойчиво пыталась легализовать также и траурные собрания в день смерти, а для начала замыслила получить разрешение выносить тело из дома в открытом гробу. Тридцати метров от крыльца до «санитарки» достаточно для того, чтобы попрощаться и высказать свои чувства к ушедшему из жизни. Но генерал Калманов предупредил пришедших к нему на прием посетителей, что если они еще раз вякнут по этому поводу, то он прикажет отправлять покойников в крематорий вообще на вертолете. Общественность несколько дней гадала над смыслом этой угрозы и пришла к выводу: комендант прозрачно намекнул им на скандальную историю, когда за экс-ПРЕЗИДЕНТОМ, собравшимся поохотиться, в Кремль подали военный вертолет и пилот по неуклюжести срубил винтом крест на Благовещенском соборе. В конце концов общественность постановила, что генерал Калманов – зоологический антисемит, а траурные митинги в день смерти можно проводить без тела…
– Миша! Помоги мне! – вдруг громко, почти истерично крикнула Лена.
Решив, что ей стало плохо, Курылев бросился к кровати и схватил Лену за плечи. Только тут он заметил, что веки у покойника сомкнуты неплотно – и поэтому кажется, будто он незаметно подсматривает за ними, как давеча сам Мишка подглядывал за Ренатом.
– Ми-иша! Ты должен мне помочь! – повторила она. – Я здесь больше не могу… Я боюсь… Они убьют нашего ребенка!
– Почему ты мне раньше ничего не сказала? Почему о нашем ребенке мне говорит Хузин? – с обидой спросил Курылев.
– Я боялась…
– Чего?
– Я всего боялась…
– И меня тоже?
– И тебя… Ты простишь?
– А Рената ты не боялась?
– Нет, он – друг…
Лена выпустила отцовскую ладонь, и Курылев, оторопев от подтвердившегося страшного предчувствия, увидел, что безымянный палец мертвой руки согнут в масонский крючок. Мишка так уставился на этот коченеющий знак чужой тайны, что даже не заметил, как Лена встала с кровати и положила ему голову на плечо.
– Они убьют… – прошептала она.
– Кого? – очнулся Курылев.
– Сначала нашего ребенка. Потом нас…
– За что? В крайнем случае сделают тебе операцию…
– В крайнем случае… – горько передразнила Лена. – Я думала, ты сильный и смелый!
– Чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда! Меня и моего будущего ребенка…
– Нашего ребенка, – угрюмо поправил Мишка.
– Да… Конечно… Прости! Ми-ишка, я так хочу, чтобы мы с тобой отсюда уехали! Я люблю тебя…
– Лена! Ленхен! – Курылев обнял ее. – Что ты такое говоришь?! Ты же не девочка. Как я увезу тебя отсюда? Как? Я же не Бог… и не полубог…
– Ренат знает – как, – быстро ответила она и требовательно посмотрела Мишке в глаза.
– А кто он такой? Бог или полубог?
– Он друг, он все знает и все подготовил! – горячо зашептала Лена. – Мы уедем в Англию. Ми-ишка, ты даже не знаешь, как хорошо в Англии! Там везде газоны и лужайки! А травка такая нежная, как… как… – Она расстегнула его рубашку и провела пальцами по волосатой курылевской груди.
– Хорошо, уедем, – кивнул он. – Но сначала ты мне скажешь, кто такой Ренат.
– Я не могу.
– Я тоже не могу доверить тебя и маленького, – он положил ладонь ей на живот, – этому полугвардейцу.
Лена порывисто обняла Мишку и притянула к себе. Он думал, она просто хочет его поцеловать, но вместо поцелуя она прошептала ему на ухо три слова, которые решили всё.
– Я согласен! – ответил Мишка и сам поцеловал Лену. – Я по тебе жутко соскучился!
– Ми-ишка… – чуть слышно ответила она. – Ми-ишка, у меня больше нет папы… Понимаешь, Ми-ишка, моего папы у меня больше нет…
Вломившаяся в комнату изолянтка № 524 выхватила плачущую Лену из курылевских объятий и велела ему немедленно убираться.
– Ишь, нашел время приставать! Лучше воду на огонь поставь! – распорядилась она и сделала рукой свое цирковое движение – оп-ля!
В кухне, ставя на огонь воду, Мишка, которому никогда не приходилось обмывать покойника, стал думать о том, что мертвым, собственно, все равно, какой водой их обмывают – теплой или ледяной. Это живым не все равно, это им кажется, будто безответная плоть усопшего может от холодной воды покрыться гусиной кожей или застывшие пальцы сложатся вдруг в какой-нибудь тайносекретный знак… «Ладно, кончай мозгами вихлять! – зло приказал себе Мишка. – Надо быть спокойным. Надо быть абсолютно спокойным. А то вот и попадешься на этот самый крючок!»
У забора уже толпились изолянты, пришедшие на несанкционированный траурный митинг. Чуть в стороне стоял № 62 с пластыревыми наклейками на лице и с большой адидасовской сумкой в руке. Очевидно, он решил к открытию прошмыгнуть в «Осинку», но узнал о смерти 55-го и задержался. Мордочка у человека-крота была грустная и виноватая…
– Давайте-ка начнем, пожалуй… – предложил, поозиравшись, изолянт № 86, главный редактор «Голоса».
– Конечно, давайте начнем, – тихим скорбным хором согласились поселенцы. – Наверное, никто больше не придет…
– Господа… – произнес № 86 и сделал многозначительную паузу, – …рищи, нас привела к порогу этого дома тяжелая потеря. Ушел из жизни наш друг и соратник. Невыносимая утрата! – возвысил он голос, явно намекая на бурбонскую неуступчивость генерала Калманова. – Слово предоставляется большому другу усопшего…
– Простите великодушно! – перебил его вкрадчивым голосом изолянт № 102, в прошлом пресс-секретарь. – Разрешите мне первому! Я оглашу личное послание Президента! Понимаете, мне нужно домой – у меня кран течет… Я слесаря вызвал…
– Ну конечно! Какие проблемы! Пожалуйста! – печально закивали собравшиеся, ибо каждый из них знал мелочную вредность демгородковского слесаря – бывшего министра печати.
Изолянт № 102 благодарно кивнул, машинально проверил рукой постепенно превращающийся в лысину пробор и, кашлянув, начал:
– «Потрясен, получив весть о безвременной кончине глубокоуважаемого Бориса Александровича! – Произнося имя-отчество и понимая, что нарушает внутренний устав, пресс-секретарь понизил голос. – Мы потеряли кристально честного человека, энциклопедически образованного ученого, владевшего пятью языками, наконец, подлинного борца за общечеловеческие ценности. Демократа по духу и по судьбе!..»
Поселенцы слушали, недовольно переглядываясь, так как личное послание Президента точь-в-точь повторяло текст полугодичной давности, составленный по поводу кончины бывшего директора московской студии радио «Свобода». Кстати, оттуда и приплыли «пять языков», которых нынешний покойник и знать не знал.
Тем временем спецнацгвардейцы под командованием Рената притащили со склада большой гроб, обитый сатином цвета «хаки», точно хоронить собирались отставного прапорщика. Кстати, это был один из тех редких случаев, когда Избавитель Отечества не сдержал своего слова. Поначалу он обещал «демокрадов, сделавших погребение самым дорогим в жизни удовольствием, хоронить, как цыплят, в целлофане». Отходчив русский человек…
– Пр-р-ропустить ритуальные принадлежности! – раскатисто крикнул сержант Хузин.
Два спецнацгвардейца, расталкивая траурно митингующих, потащили гроб к дверям. За ними шагал третий и нес черный несвежий костюм и пару ботинок-мокасин. При виде всего этого изолянты окончательно отвлеклись от прощальных слов и начали перешептываться. Ходили упорные слухи, будто каждый раз демгородковских покойников в крематории раздевают, а одежду и гроб возвращают назад, дабы сэкономить народные деньги.
– Сбоку, сбоку посмотрите, – зашептал кто-то. – Я очки забыл. На правом ботинке должна быть царапина! Я в прошлый раз специально гвоздиком…
– «…И сегодня, когда колесо истории вращается вспять, – торопливо дочитывал № 102, – когда Россия снова уклонилась от столбовой дороги мировой цивилизации, мы верим, что наступит день…»
Мишка курил, сидя на траве, и потому сначала увидел только здоровенные десантные башмаки подошедшего к нему Хузина.
– Ну, Болдуин? – молвил Ренат, и в этом вопросе была вся Мишкина жизнь.
– Думаешь, запряг? – спросил Мишка, поднимая глаза на Рената.
– Давно уже. Осталось покататься. Поедешь?
– Поеду…
– Молодец, смелый ты парень! Проверь машину! С таким грузом мы заглохнуть не имеем права…
Поднимаясь с травы, Мишка подумал, что сержант здоров как бык да еще наверняка занимался карате или илья-муромкой – исконно славянской борьбой, введенной в армии по приказу Избавителя Отечества. Если что, один на один с Хузиным не справиться…
– …Творец создал человека свободным. Он вдохнул в него душу, жаждущую равенства и братства, и поселил в райских кущах. – Теперь уже речь держал № 617, тот самый драчливый попик, растративший кассу. – Но змей тоталитаризма не дремал. Он был хитрее всех зверей полевых…
«В раю демократом быть легко», – вздохнул Мишка.
На крыльцо вышла изолянтка № 524 и выплеснула остатки воды под куст пионов.
10
Из армии Курылева и вправду погнали по женскому поводу. Дело было так. К начальнику штаба полка из Санкт-Петленбурга прибыла погостить племянница – выпускница колледжа с резко гуманитарным уклоном. Когда в первый же день она пошла прогуляться по гарнизону, то сразу сорвала строевой смотр, так как солдатики перестали воспринимать команду «равняйсь!», а равнялись исключительно на приезжую девчонку. Ничего удивительного в этом нет: еще в седьмом классе она тайком от родителей поучаствовала в конкурсе «Мисс Грудь», организованном еженедельником «Демократическая семья», и получила поощрительный приз «За перспективность» – классный двухкассетник. Родителям она, конечно, наврала, будто магнитофон ей дала послушать подружка. Наверное, все это так и осталось бы ее маленькой девичьей тайной, если б однажды во время чинного домашнего ужина при включенном телевизоре на экране не возникли наиболее выдающиеся участницы конкурса, включая и обладательницу поощрительного приза «За перспективность».
Разумеется, она ожидала чудовищной взбучки и отлучения от мороженого на невообразимо длительный период, однако взвинченным родителям было не до нее – они до хрипоты, до взаимных оскорблений спорили о том, кто из них в этой ситуации должен уволиться с работы и полностью посвятить себя дочери. Победила-таки мать и оперативно помогла дочке получить приглашение на конкурсы «Таллинская наяда» и «Сибирские ягодицы»…