– Папец у вас?
– И папец у нас, и не папец у нас. Пойдем покажу тебе кое-кого! – ласково молвил Анатолич и повлек ее на кухню.
Дашка была одета не по-банковски, а по-домашнему – в черные джинсы, кроссовки и футболку. Она даже не накрасилась. Под мышками от жары расплылись темные полукружья.
– Коська, ты?! – полувопросительно воскликнула Дашка. – Ты откуда?
– Из Питера.
Он встал и оказался почти на полголовы выше ее. Они стояли и смотрели друг на друга. Башмаков готов был поклясться, что в этот момент от этих двух молодых стройных тел отделились колеблющиеся прозрачные силуэты, сблизились и осторожно, словно незнакомые аквариумные рыбки, несколько раз коснулись друг друга.
– Ты отлично выглядишь! – произнес наконец Костя.
– Спасибо. Ты тоже…
– Ребята, ну что вы все не по-русски говорите! – возмутился Анатолич. – «Ты отлично выглядишь!» Тьфу!
– А как надо? – спросил Костя.
– По-русски?
– По-русски.
– Какая, Даша, ты сегодня красивая! Вот как по-русски!
– Какая, Даша, ты сегодня красивая!
Дашка покраснела и потупилась, чего Башмаков за ней давно не замечал.
– Даш, ты на дачу поедешь? – спросил он.
– Я завтра приеду. У меня теннис сегодня.
– Те-еннис, – покачал головой Анатолич.
– Только не надо говорить, что городки лучше, – засмеялась Дашка.
– Городки? Лучше! – твердо сказал бывший настоящий полковник.
– Даш, а ты возьми с собой Костю! – посоветовал Башмаков.
– Ко-остю?
И по тому, как насупился лейтенант, стало ясно: то давнее Дашкино пренебрежение, та отроческая обида не забылись. Дашка это тоже почувствовала и спохватилась:
– Кость, конечно, пойдем! Конечно! Посмотришь, как я у стенки стою. А потом куда-нибудь сходим!
– А можно я тоже у стенки с тобой постою?
– Конечно, можно!
Через полчаса Дашка, одетая и причесанная так, словно собралась не на корт, а минимум на прием, увела Костю. Вскоре явилась Калерия и, как всегда, спокойно, но твердо прекратила несанкционированное дневное выпивание, забрав со стола ополовиненную бутылку «Залпа “Авроры”»:
– Ну и сколько было залпов?
– Один! – доложил Башмаков.
– Ско-олько?
– Полтора, – со вздохом признался Анатолич, не умевший врать жене.
Потом вернулась из школы Катя, собрала сумки, навьючила их на Башмакова, и они помчались на вокзал. Электричка была переполнена. Сдавленный со всех сторон, Олег Трудович потел, страдая от страшной духоты, впитавшей запахи жратвы, которую перли с собой дачники. К концу дороги Башмакову стало казаться, что его и без того поджарое тело умяли еще размера на два.
Зинаида Ивановна вместе с облезлым Маугли ожидала их у калитки. Она была свежа, бодра и сельскохозяйственно использовала каждую пядь своих шести соток, даже держала козью парочку Аллу и Филиппа. Зять с дочерью наведывались не часто, и теща заранее тщательно обдумывала фронт работ. Едва Башмаков отдышался после электрички, как получил почетное задание вычистить хлев.
– Картошечку завтра окучивать будем! – пообещала теща и отправилась на кухоньку варить вместе с Катей клубничное варенье.
Ужинали на зимней террасе под большой фотографией, запечатлевшей живого, улыбающегося Петра Никифоровича в обнимку с Нашумевшим Поэтом.
Дашка приехала на следующий день к обеду в сопровождении Кости. Он был одет не по форме, а в джинсы и майку. Лишь короткая стрижка и выправка выдавали в нем офицера. По тому, как они, дурашливо толкаясь, отпирали калитку, по тому, как шли по узкой дорожке к крыльцу, сплетя мизинцы, по тому, как дружно засмеялись, увидав Башмакова с тяпкой, стало ясно – за минувшие сутки случилось многое. Впрочем, Олег Трудович и в самом деле был смешон: семейные трусы в горошек, огромное сомбреро, подаренное еще покойному тестю композитором Тарикуэлловым, и тяпка в руках.
– Рабский труд на фазенде дона Пуэбло! – сказал Костя.
Дашка заливисто засмеялась. Зинаида Ивановна, надсматривавшая за качеством производимых работ, недовольно оглянулась.
– Бабушка, это – Костя! – представила внучка.
Лейтенант припал на колено и, к великому смущению Зинаиды Ивановны, почтительно поцеловал ее некогда холеную городскую, а теперь совсем уже деревенскую руку. Потом парочка скрылась в доме и через несколько минут выскочила на солнышко в совершенно пляжном виде. Костя, поигрывая молодыми, трепетными, как ноздри рысака, мускулами, отобрал у Башмакова орудие труда. Дашка взяла грабельки, и они направились в конец участка, где длинные грядки картошки вздымались, словно зеленые морские волны с бело-розовой пеной на гребнях. Работали весело, изредка озирая едва прикрытую наготу друг друга серьезными вспоминающими взглядами. Потом ушли купаться на пруд в сопровождении Маугли, полюбившего молодого лейтенанта с первого нюха. По возвращении Костя, благо в июле день долгий, навыполнял кучу заданий, которые едва успевала давать ему счастливая Зинаида Ивановна.
– Смотри, Тунеядыч, какие мужья бывают! – вздохнула Катя.
– А Костя еще ничей не муж, – сообщила Дашка. – Вот возьму и выйду за него!
– После суточного знакомства? – Катя усмехнулась.
– Здра-асте! Мы с ним знакомы с детства! – Дашка высунулась по пояс в окно. – Ко-ость, сколько мы с тобой знакомы?
– Тринадцать лет, десять месяцев и двадцать шесть дней! – крикнул он.
– Вот, у Кости все посчитано.
Ужин прошел за рассказами о том, что случилось в теннисном клубе. А случилось вот что. Дашка, как всегда, встала у стенки вместе с длинной Валей и начала отрабатывать удары. Тренер, злой как собака, не обращал на них никакого внимания. Он надел новый теннисный костюм, высветлил и уложил волосы, а чертова Вета позвонила и сообщила, что на тренировку приехать не сможет… Костя поначалу просто наблюдал за Дашкой, а потом взял ракетку и стал показывать, как правильно стоять у стенки.
– Почему на корте посторонние?! – заорал тренер.
– Это со мной! – ответила Дашка.
– У нас вход платный!
– Сколько? – спросил Костя.
– Десять долларов.
И тут на глазах изумленной Дашки Костя достал десять баксов, протянул тренеру и спросил:
– А сколько стоит с вами покидать?
– Двадцать долларов в час!
Дашка попыталась увести Костю, но не тут-то было. Он заплатил за два часа, взял у Дашки ракетку, вышел на корт и в конце концов обыграл тренера, который от ярости расколотил ракетку об пол…
– Я же не знала, что Коська был чемпионом училища! – захлебывалась от восторга Дашка. – А какая у тренера была прическа в конце! Кость, покажи!
Лейтенант взлохматил свою короткую стрижку и скроил совершенно идиотскую гримасу:
– Дураков надо учить!
Все засмеялись, а Зинаида Ивановна даже схватилась за сердце.
Вечером Костя и Дашка ушли гулять в поселок. Башмаков проводил их до калитки. Теплая июльская темень пахла медом. Освещенная решетчатая веранда, где Зинаида Ивановна и Катя накрывали стол к вечернему чаю, отсюда, из ночного сада, напоминала огромный фонарь, где поселились гномы. Олег Трудович подумал вдруг о том, что если бы человеку (человеку, а не заводной мыши!) после смерти предлагался на выбор любой способ вечностьпрепровождения, он, Башмаков, выбрал бы, наверное, вот этот: стоять в ночном саду на тропинке, ведущей к дому, вдыхать всей грудью медовую темень и смотреть, как на освещенной веранде накрывают стол к вечернему чаю…
Молодежь вернулась. Дашка восторженно рассказывала про то, как возле пожарного пруда к ним привязался известный дачный хулиган, обхамивший ее давеча по пути на станцию. Костя надавал ему по шее и скинул в воду к пиявкам.
– У них, оказывается, в училище и у-шу преподают! – благоговейно сообщила Дашка.
– Дураков надо учить! – потирая ушибленный локоть, скромно улыбнулся героический лейтенант.
Всеобщее ликование не разделила лишь Зинаида Ивановна, пробормотав, что хулиганье за такие вещи и дачу спалить может.
– Костя, – спросила Катя, – вас случайно не на секретного агента готовили?
– В известной степени. Но пока это никому не нужно.
– А может, и правильно? – предположил Башмаков. – Человечество вступило в эру вечного мира.
– Вечного мира не бывает, бывают только затянувшиеся перемирия, – серьезно ответил Костя.
– Вы так думаете? – внимательно посмотрела на него Катя.
– Да, я так думаю. И Жириновский тоже.
Некоторое время сидели молча, и было слышно, как под потолком мотыльки стрекочут крылышками вокруг горящей лампы.
– Покойный Петр Никифорович, – вдруг нарушила тишину Зинаида Ивановна, – ремонтировал на Ходынке квартиру одному разведчику. Генералу. У Гитлера был список наших самых опасных диверсантов. И генерал значился в этом списке на третьем месте. Петр Никифорович из уважения настелил ему дубовый паркет. Специально достал, выменял на импортную сантехнику. А генерал-то не поверил, что паркет дубовый, и накладную затребовал. А какая накладная? Петр Никифорович так расстроился, так расстроился… Он ведь из уважения!
– Кость, а скажи что-нибудь по-китайски! – попросила Дашка.
– По-китайски? – Он улыбнулся.
Глаза его сузились, губы резиново растянулись, и не своим, а совершенно иным, высоким переливчатым голосом лейтенант протенькал что-то очень красивое.
– И что это значит? – поинтересовалась Катя.
– Это из Ли Бо. В переводе звучит примерно так:
За яшмовою шторой,
В одиночестве,
Красавица застыла
У окна.
Глаза ее влажны,
Печальны взоры.
О ком она тоскует – Кто ж ответит?
– Костя, а трудно было учить китайский?
– Трудно. Но человек, не знающий языков, – калека.
– Значит, я калека, – вздохнул Башмаков.
– А еще что-нибудь прочти! – попросила Дашка.
– Может, из Ду Фу? – предложил Костя.