Но Катя ничего не увидела.
– А знаешь, что я тебе купила? Мы остановились на трассе, а там целый базар. Догадайся!
– Не знаю.
– Та-апочкин, подумай!
– Не знаю, – ответил Башмаков, совершенно отупевший от чувства вины и страха разоблачения.
– Эх ты, Тапочкин, я тебе купила домашние тапочки на настоящем беличьем меху. Дед сказал, до старости не сносишь!
В понедельник, отправляясь на работу, Олег Трудович столкнулся в лифте с пенсионеркой, жившей этажом ниже.
– Вас давеча какая-то девушка спрашивала! Нашла?
– Нашла…
«С этим надо заканчивать!» – мысленно твердил он себе по пути в банк, понимая, что ничего закончить уже невозможно.
Все только начинается. И он когда-нибудь просто разорвется между этими двумя женщинами пополам. И каждая из них с отвращением отшвырнет доставшуюся ей половинку.
– Чтой-то всего пол-ложечки? – сердилась, смеясь, покойница бабушка Дуня. – Аль ты половинкин внук?
– Нет, я не половинкин! – обижался мальчик Башмаков и, давясь, съедал целую ложку манной каши.
А все-таки, выходит, половинкин…
Они снова почему-то стали обедать вчетвером, всей комнатой. Гена, захлебываясь, обычно рассказывал какую-нибудь дурацкую историю. Например, про то, как посреди Лондона умные парни установили хитренький банкомат, который денег не выдавал, зато запоминал все данные засунутых в него карточек, а также секретные «пины», набранные на клавиатуре доверчивыми клиентами. Сделав свое черное дело, хитрый банкомат возвращал ничего не подозревавшему лоху карточку с извинениями, мол, «сори, бамбино, валюту не завезли!». Простоял он всего один день, потом его тихо убрали – так, что даже бдительные полицейские не обратили внимания. Дальше умные парни нашлепали копии всех этих лоховских карточек (дело нехитрое), а главное, зная секретные «пины», выдоили из настоящих банкоматов хренову тучу денег!
– Поймали? – спросил Башмаков.
– Не-а!
– Поймают, – пообещала Тамара Саидовна.
– Трудыч, может, рискнем? – предложил Игнашечкин, подмигивая.
Вета смеялась над этой историей громче всех – у нее даже тушь с ресниц потекла. Но когда Башмаков поймал ее взгляд, он понял: тушь потекла вовсе не от веселых слез. Вета вообще в последнее время вдруг стала тихой, покорной и нетребовательной. Она лежала, как мышка, перебирала тонкими пальчиками волосы на его груди и просила рассказывать про детство, про бабушек Дуню и Лизу, про институт, про армию, про «Альдебаран», даже про Дашкины детские проказы…
– Давай сегодня просто полежим… Расскажи мне про Егорьевск!
Но «просто полежать», конечно, так ни разу и не получилось. Как-то, возвращаясь с Плющихи домой и мысленно продолжая рассказывать Вете про детство, Башмаков вдруг понял, зачем она его расспрашивает, и даже вскочил от неожиданности, точно проехал свою остановку. Ну конечно, умненькая девочка просто хочет сравняться в знании о нем с Катей! Да, с Катей…
В конце апреля шел снег. В мансарде было холодно, и Вета, кутаясь в одеяло, наблюдала, как Башмаков торопливо одевается, чтобы ехать домой.
– Вот ты уйдешь, а я замерзну. Вернешься, а от меня ледышка останется…
– Я тебя растоплю.
– Нет, не растопишь… Ты майку наизнанку надел!
– Вот черт! Спасибо!
– Олешек!
– Что?
– Я все рассказала…
– Кому?
– Папе.
– Зачем?
– Надо же мне было с кем-нибудь посоветоваться. Подруг у меня нет. Только ты. Но с тобой об этом советоваться бесполезно…
– И что сказал папа?
– Он сказал, что я маленькая дура и что теперь…
33
Эскейпер вздрогнул всем телом – ему показалось, что входной звонок затилибомкал у него прямо в сердце. Часто-часто… Полудыша, он подкрался к двери и заглянул в глазок. Так и есть! Водитель «Газели», и без того мужик несуразный, а теперь еще искаженный сторожевой оптикой, превратился в один огромный живот с надписью «Монтана». Внезапно из-за живота высунулась пятерня, стремительно увеличиваясь в размерах, приблизилась к башмаковскому глазу и скрылась из поля зрения. Нескончаемый «тили-бом» снова сотряс квартиру. Потом из-за живота, но уже с другого бока, выскочил кулак – и эскейпер еле успел отпрянуть от содрогнувшейся двери. Ухнуло еще несколько стенобитных ударов, а затем водитель громко выбранился по-матерному. Ругань представляла собой довольно неожиданно и не без остроумия вывернутое слово «заказчик». Башмаков слушал, не шевелясь, потом снова решился заглянуть в глазок: водитель, быстро уменьшаясь в размерах, точно сдуваясь, уходил к лифту.
Сердце все еще громко стучало, будто в нем продолжал колотиться этот проклятый звонок. Эскейпер, щупая пульс, выскользнул на балкон и посмотрел вниз. «Газель», похожая на коробку, была припаркована прямо за стареньким «Фордом». Из подъезда злобно вышел водитель и направился прямо к Анатоличу, все так же утопавшему в моторе. Бывший полковник выпрямился и, вытирая руки тряпкой, стал слушать водителя. Слов было не разобрать, но возмущенный клекот долетал до одиннадцатого этажа. Анатолич вдруг показал рукой на башмаковский балкон, и Олег Трудович еле успел присесть. Когда через минуту-другую он выглянул, из-под капота «Форда» торчали уже две задницы – тощая Анатолича и огромная двустульная – «газельщика».
Эскейпер вернулся в комнату, с тоской оглядел приготовленные к побегу вещи и вновь подумал о том, что правильнее всего было бы разложить их сейчас по местам и переждать. Жизнь вообще лучше всего пережидать, а не переживать… Но, укладываясь, он словно заново мучительно пережил всю свою жизнь, и проживать ее вновь – только в обратном порядке – у него уже не было сил. Да и пути обратного теперь не было. Не было…
Наутро после разговора с Ветой Башмаков приехал в банк в тяжелом настроении. Он чувствовал себя так, словно его нога оказалась зажатой между рельсов (в кино почему-то очень любят такие ситуации) и на него с воем несется, хлеща потоками света, страшный поезд перемен, а он даже не может сдвинуться с места – и уже волосы шевелятся на голове от горячего железного ветра.
– Ты чего сегодня такой? – участливо спросил Игнашечкин.
– Какой?
– Печальный, как кастрированный Пьеро!
Гранатуллина засмеялась и уткнулась в свои фальшивые купюры. Башмаков сел за стол, поковырялся в бумагах и нашел присланный счет за ремонт банкомата. Машина была еще гарантийная, но фирма отказалась делать бесплатный ремонт, потому что клиент, взбешенный заглотом карточки, шарахнул по корпусу чем-то тяжелым. «Говорил, надо бронированный брать!» – вздохнул Олег Трудович и направился к выходу.
– Если меня будут спрашивать, я у главного бухгалтера.
– А что у тебя к ней?
– Счет подписать.
Гена заглянул в календарь, что-то подсчитал, загибая пальцы, и посоветовал:
– Не ходи! У нее как раз месячные… Все равно не подпишет. Может и скоросшивателем в тебя запустить.
– Ты-то откуда знаешь?
– Это весь банк знает. Наполеон из-за насморка Ватерлоо проиграл, а у нас из-за Нины Ивановны весь банк на неделю вырубается…
Потом Башмакова вызвал Корсаков.
– Как он? – спросил Олег Трудович у длинной Вали, выкрашенной теперь в огненно-рыжий цвет.
– Плохо. Не растут…
Директор департамента сидел за столом, обхватив лысую голову руками. Но это только так казалось на первый взгляд. На самом же деле он держал ладони на расстоянии всего сантиметра от черепа. По слухам, Корсаков в последнее время посещал очень дорогого экстрасенса, специализирующегося на восстановлении волосяного покрова за счет перераспределения энергетических полей организма.
Увидев подчиненного, Корсаков погладил себя по лысине и вышел навстречу Башмакову из-за стола, чего давно уже не делал.
– Ну и как дела? – спросил он непривычно душевно.
– Работаем. С «Оливетти», конечно, проблемы. Не хотят по гарантии чинить. Придираются. Нарушение правил эксплуатации выискивают и все такое…
– А нарушаем?
– Бывает. Вот я тут один счетик захватил, хорошо бы у Нины Ивановны подписать.
– Давайте счет! – Корсаков несколько минут изучал бумаги. – Подпишем. Дней через пять и подпишем. Да бог с ней, с «Оливетти»… Вообще-то как жизнь – нормально?
– Нормально.
– Думаю, Олег Трудович, засиделись вы у нас в старших специалистах. Пора – в ведущие. Посолиднее, да и денег побольше.
– Спасибо.
– Не за что. Как дочь?
– Ждет ребенка.
– Смелая она у вас! Молодец. Я вот на свою смотрю – как лапша…
– А сколько вашей?
– Шестнадцать. – Корсаков повлажнел глазами. – Шестнадцать. И никакой жизненной энергии. Хотя волосы в мать – густые и жесткие. У вашей дочери какие волосы?
– Обыкновенные, – ответил Башмаков, вспоминая почему-то Ветины волосы, черные и суровые, точно конская грива.
– Что значит – обыкновенные? Густые?
– Не очень.
– Мягкие?
– Вроде бы.
– У вас тоже как будто не очень жесткие. М-да, не сходится…
– Что не сходится?
– Все не сходится. И не растут… Хотя теория великолепная – биополе связано с космополем через волосы. Самсон и Далила. И человек он очень интересный, хотя, конечно, берет дорого…
– Кто?
– Экстрасенс. Чернецкий. Слышали?
– Слышал, – вздрогнул Башмаков.
– Да, конечно, человек он известный. Но ведь не растут…
Вернувшись в комнату, Башмаков сообщил, что его повышают, и даже в общих чертах пересказал странный разговор с Корсаковым. Гена как-то нехорошо засмеялся и переглянулся с Тамарой Саидовной.
– Эдак ты через год вице-президентом станешь!
Перед обедом в комнату влетел Герке:
– Олег, ты мне очень нужен. Очень!
Герке был в строгом черном костюме с маленьким серебряным дворянским гербом на лацкане. Он завел Башмакова в кафетерий, в этот час еще пустой, и усадил за самый дальний столик. Оглянулся по сторонам и тихо сообщил:
– Тобой интересуется Аварцев!
– В каком смысле?
– Во всех! Смотрел твои документы. Меня расспрашивал.