– А что?
– Оторвал по случаю. Оптом дешево отдавали. Возьмешь в счет гонорара?
– Возьму, пожалуй, – ответил я, глянув на свою облупившуюся и мелко дрожащую «Бирюсу».
– Договорились. Даже-даже!
Через час в мою квартиру грузчики уже втаскивали белоснежный агрегат невероятных размеров – с таймером, встроенным миксером и морозилкой, вмещающей пару кабанчиков.
С Игорем у Долгова тогда, в середине 1990-х, был общий бизнес, закончившийся ссорой и серьезным конфликтом, вплоть до стрельбы. Кто виноват, не мне судить, но друг друга они стоили. Валера меня однажды сильно подвел, навсегда отбив охоту к предпринимательству, о чем я написал рассказ «Про чукчу». Капитализм решительно разделил всех советских людей на плотоядных и жвачных. Я оказался из жвачных… Жизнь давно развела меня с Долговым, но я успел позаимствовать у него странное присловье – «даже-даже», отдав его проходимцу Кошелькову, персонажу моей комедии «Хомо эректус». Выходя с премьеры, куда я его, конечно, пригласил, Валерий поеживался, а когда я спросил его: «Ну как тебе?» – он ответил после долгого молчания: «Даже-даже…»
Игорь Пьянков, одаренный от природы острым умом и бешеной энергией, тоже был из плотоядных. Его фирма занимала этаж в доме на Ленинградском шоссе, напротив метро «Динамо». Автомобилисты еще помнят, наверное, большую вертикальную надпись «Авиатика» на торце этого длинного белого здания. Не знаю, чем конкретно занималась фирма, но средства черпались в основном из столичного бюджета. Деньги Игорь вытягивал у власти мастерски. Однажды попросил меня с обаятельной картавинкой:
– Юра, я послезавтра иду на 60-летие Лужкова. У него на подписи лежит мой проект, без которого «Авиатика» прогорит. Помоги!
– Я? Как?
– Понимаешь, твой тезка Юрий Михайлович сам графоманит на досуге и обожает поздравления в стихах.
– И что?
– Выручай, напиши ему юбилейную оду!
– Даже не знаю…
– Юра, я – твой должник навек! Но учти, все будут поздравлять в стихах, наши должны быть лучше всех.
– Ладно, попробую, хотя ты как-то не по адресу…
Я лукавил, мои версификаторские навыки безжалостно эксплуатировались в школе, в институте, в армии, в комсомоле… Сколько стихов на случай я слепил – не сосчитать. Даже теща моя Любовь Федоровна как-то попросила сочинить поздравление к свадьбе сына своей высокопоставленной сослуживицы. Та, получив текст, удивилась:
– На редкость профессионально!
– Мой зять – член Союза писателей! – гордо ответила теща.
К условленному сроку я отдал Игорю рифмованный панегирик в полсотни строк. Память сохранила только последнюю строфу, в которой очевиден намек на президентские амбиции Лужкова, стоившие ему, в конечном счете, мэрского кресла:
Вы созидаете назло
Завистникам, успехи множа.
Москве с Лужковым повезло,
А значит, и России тоже!
После юбилея Пьянков позвонил в приподнятом настроении:
– Мы были лучше всех. Лужок меня обнял и обещал все подписать!
Игорь вырос в семье уральских инженеров-оборонщиков, был начитан, пассионарен и суров, даже жесток с людьми, что никак не вязалось с его внешностью. Хозяин «Авиатики» напоминал златокудрого розовощекого ангелочка с голубыми глазами в круглых близоруких очках. Лишь жесткая редкозубая улыбка выдавала его настоящий характер. Как и большинство тогдашних нуворишей, он был повернут на сексе, без устали используя все его разновидности: брачную, служебную, продажную, о чем любил рассказать за бутылкой, а пил он так, что наш общий доктор Саша Грицаюк периодический клал его под капельницу: печень не выдерживала жестоких перегрузок. Впрочем, в подобном режиме существовало тогда большинство «новых русских», ибо эпоха первичного накопления отличалась не только шальными деньгами и внезапными обогащениями, но и мгновенными изменениями участи: бизнес могли отжать, отобрать, а то и просто грохнуть упрямого владельца на пороге офиса или новой квартиры.
Сексуальный разгул был для внезапно разбогатевших мужчин своего рода атрибутом состоятельности, как бриллиантовые запонки или золотой «Ролекс». Первый признак больших денег – это возможность ни в чем себе не отказывать, есть и пить от пуза, а также по малейшему позыву переводить понравившуюся женщину из вертикального положения в горизонтальное. Впрочем, кое-кто из нуворишей раньше прочих озаботился здоровым образом жизни. Интересный разговор случился у меня с Владом Листьевым незадолго до его гибели. Он увлеченно рассказывал, как ему удалось, наконец, избавиться от запоев благодаря безалкогольному пиву.
– Но это же прямой путь к резиновой женщине! – возразил я, намекая на популярный в те годы анекдот.
– Не скажи! Понимаешь, когда у тебя много денег, приходится беречься, чтобы хватило сил на все желания, которые теперь можешь удовлетворить.
Через неделю Листьева нашли в подъезде с простреленной головой. Убийц и заказчика, ищут до сих пор.
Пьянков тоже несколько раз оказывался на грани отстрела, скрывался некоторое время на тайных квартирах, и это не удивительно: с конкурентами он вел себя непримиримо, да и с партнерами не церемонился, если считал необходимым. Одно время его интересы в окружении мэра лоббировал летчик-испытатель Герой Советского Союза Валерий Меницкий. В свои пятьдесят лет знаменитый пилот, стройный, как атлет, еженедельно играл в футбол в команде Лужкова: градоначальник любил погонять подчиненных по зеленой травке с мячом, и многие важные вопросы решались в раздевалке, до или после матча, который неизменно выигрывал Юрий Михайлович. Именно на такое «мячегонное ристалище» как-то затащил меня Пьянков, а я описал это занятное времяпрепровождение чиновников в моем романе «Гипсовый трубач». Там почти всё правда, даже коллективное избиение на футбольном поле провинившегося столоначальника. Интересующиеся могут прочесть.
Но и с Меницким Игорь умудрился крупно поссориться, правда, до этого уговорил меня организовать литзапись воспоминаний выдающегося летчика, по слухам, внебрачного сына Чкалова, на которого Валерий был в самом деле очень похож. Мои друзья-журналисты Игорь Ядыкин и Елена Жернова долго расшифровывали и переносили на бумагу то, что Герой Советского Союза наговаривал на диктофон, а я потом прошелся рукой мастера, и получилась очень любопытная книжка «Моя небесная жизнь», по ней позже был снят 4-серийный фильм. Игорь, кажется, продюсировал эту ленту и так увлекся кино, что даже снял офис на «Мосфильме», где проводил кастинги для вымышленных проектов. Цель – поближе познакомиться с молодыми доверчивыми актрисами, готовыми ради роли почти на все. Иногда получалось. Некоторые его мимолетные пассии теперь знамениты…
При всем этом Пьянков был человеком думающим, иногда он выступал в прессе со статьями, некоторые публикации ему по дружбе устраивал я. Вот образчик нашего диалога «Долго ли будем делиться на своих и врагов?», опубликованного в газете «Труд» (1996, 12 июля):
«Игорь Пьянков: …Предпринимательская прослойка есть в любой стране. И она не столь уж широка. Да, это богатые люди. Но эти люди – локомотив экономики… Зюганов же отрицает особую роль предпринимательства… как в свое время Сталин, предполагает, что роль локомотива экономики выполнит государственная бюрократия. Тот еще локомотив! В степени уважения к личной свободе человека заключается главная разница между реформами Зюганова и Ельцина… И коммунисты-гаранты нам совершенно не нужны…
Юрий Поляков: …Не знаю, стала бы бюрократия локомотивом в случае победы Зюганова, но сегодня бюрократия – просто взяткосборочный комбайн. И давай оставим красно-белое мышление тем, кто за это получает деньги – бойцам предвыборных команд. Никто никого не зовет в прошлое. Речь идет о разных путях в будущее. В начале века все “цивилизованное человечество” верило в социализм, и большевики хотели его построить любой ценой. Сегодня все “цивилизованное человечество” верит в капитализм. И необольшевики строят его в России, не щадя ни стара ни млада…»
Однажды Игорь по секрету показал мне литературный набросок, то, что тогда называлось «пробой пера» – рассказ-воспоминание «Стерва» о своем бурном романе с роковой секретаршей Катериной. Это, конечно, была еще не проза, но в тексте имелись удивительно точные приметы, типажи и детали эпохи дикого капитализма. Я даже позавидовал и признался, что, обладая таким знанием механизмов первичного накопления, засел бы за новую вещь, вроде горьковского «Фомы Гордеева».
– Нравится?
– Нравится.
– Забирай! – махнул рукой Пьянков. – Я все равно ничего не напишу, а тебе пригодится.
– Может, в соавторстве? – засомневался я.
– Какое на х… соавторство? Меня в любое время могут грохнуть…
– Ну, спасибо.
Забегая вперед, скажу, что Пьянкова не отстрелили, хотя и пытались, но серьезный бизнес он все-таки потерял, отчасти из-за опалы Лужкова, отчасти из-за русской пагубы, печально соответствующей его фамилии.
5. Выбери меня, птица счастья завтрашнего дня!
Отойдя от большой политики и обретя сюжет, я наконец сел за работу, затворившись на «Зеленке» – так мы называли нашу дачу на станции Зеленоградская близ Софрина. Ее мы купили в 1987-м за 45 тысяч рублей – невероятную по тем временам для обычного советского человека сумму. На «фазенду», о которой мы с женой давно мечтали, ушли мои гонорары за две книги и три сценария, но все равно не хватило, и недостающие деньги добавила теща: от покойного тестя-летчика остались сбережения. Впрочем, финансовая реальность менялась прямо на глазах. Так, в мае 1988-го Сергей Снежкин «для поддержания штанов» выдал нам копию еще не допущенного в прокат фильма «ЧП районного масштаба». С консультантом ленты Валерой Павловым, в прошлом комсомольским работником, и актером Виталием Усановым, исполнившим роль заворга Чеснокова, мы поехали «бомбить» Астрахань. Фильм крутили в центральном кинотеатре целую неделю по шесть раз в день, но зал всякий раз был набит до отказа, а к кассе стояла гигантская очередь. Мы выступали перед каждым сеансом, да еще в конце отвечали на записки зрителей, кипевших от гнева, причем одни негодовали на «прогнивший комсомол», другие – на нас, съемочную группу, оболгавшую «верного помощника партии». Впрочем, вопросы, даже очень сердитые, не сильно отличались друг от друга, и наши ответы соответственно тоже разнообразием не страдали. От нервного перенапряжения и постоянного повторения одних и тех же слов в последний день с нами на сцене случилась самая настоящая истерика. Из-за нелепой оговорки Усанова на нас напал неудержимый смех, и минут десять мы, не в силах остановиться, до слез хохотали перед притихшим залом. Наконец, Павлов взял себя в руки (сказалась многолетняя аппаратная выучка) и, посерьезнев, объяснил зрителям, что