– Как Карина… – Ивана Тиграновича?
– А знаете, Кокотов… – Жарынин глянул на соавтора с внимательной грустью, с какой обычно смотрят в морскую даль. – Историй, что я понарассказал за эти дни, вам хватит теперь до конца литературной жизни. Хоть бутылку бы поставили!
– Поставлю.
– Ладно, вернемся к художественной реальности! Итак, Сам, увидав своего подчиненного на выставке, буркнул: «А ты, Черевков, лучше бы не по вернисажам шлялся, а работал! Выгоню!» Любому руководителю кажется: подчиненные живут исключительно для того, чтобы выполнять возложенные на них обязанности. Если шеф обнаруживает у нижестоящего существа другие потребности, например эстетические, то приходит в изумление или ярость – в зависимости от склада характера.
– Погодите, – перебил писодей. – Но ведь вы сказали: Сам дружески кивнул Черевкову и дал ему поручение…
– Не будьте рабом сказанного. Я передумал. Черевков получил страшный нагоняй, и ему нужно срочно утешиться, снять стресс, но домой с вернисажа он возвращается не с Алсу, а с Юлией. Поняли?
– Что?
– А то! Дома он, преодолев благоговение перед красотой супруги, грубо удовлетворяет свой служебный невроз. И наша бедная девочка со слезами на глазах вынуждена ему уступить. Но это еще не все! Анита, возбужденная Шехтелем, хочет навязчивой лаской вернуть себе Кирилла. Впрочем, ему с трудом удается отбиться. Понимаете замысел? Зритель переносится то в скромную квартиру художника, где Анита навязывает ему свои спорные достоинства, то в роскошный пентхаус, где Черевков в постыдных ракурсах заламывает изысканное тело жены. Камера мечется туда-сюда, эпизоды становятся все короче, сливаясь в неразборчивое мелькание конечностей… Наконец мы видим двух плачущих женщин: одна невольно изменила любимому человеку с оголтелым мужем, вторая так и не смогла овладеть законным супругом. Горе обеих неподдельно. Кажется, я гений!
– Да, неплохо, – похвалил автор «Кентавра желаний». – И что же дальше?
– Вы меня спрашиваете? У вас есть совесть? Я вами просто восхищаюсь! Вы получили аванс и должны меня завалить придумками. А выходит наоборот! Как вам удается? Научите! Что у вас за талант такой?
– Уж какой есть, – подавляя тоску, буркнул писодей и постарался напустить на себя творческую деловитость. – А Черевков знает об измене жены?
– Еще нет, но скоро узнает.
– Откуда?
– Анита наябедничает. Она жаждет как можно скорее прекратить этот опасный роман и заняться обустройством особняка Шехтеля. Нет, вы только посмотрите, я снова ему докладываю, как на ковре. Умоляю, придумайте хоть что-нибудь! Я вас поколочу!
Андрей Львович вспомнил, как вероломная Вероника, всегда готовая с половецкими воплями погарцевать на своем «Коко», вдруг начала страдать нескончаемыми мигренями, коликами в животе и проблемными днями. Ради кого? Ради этого сдувшегося змеесоса Меделянского!
– Ну? – поторопил игровод.
– Черевков узнает об измене и хочет убить…
– Кого?
– Обоих.
– Каким же образом?
– Из ружья. Он собирает охотничьи ружья.
– Может, из арбалета?
– Да, пожалуй… А лучше из подводного ружья!
– Помилуйте, Андрей Львович, он у нас чиновник, государственный человек, а не убийца! Жену он по-своему любит и теперь будет гадко мстить ей с помощью внутрисемейных притеснений, а Кирилла просто подставит. У художника есть маленькая мастерская в центре Москвы, полученная от МОСХа. Знаете, если идти по Покровке в центр, справа, напротив «комода» Трубецких, есть незаметная проходная подворотня. Там маленькая дверь в бывшую дворницкую, где творится большое искусство… Так вот, Черевков одним росчерком пера отдает помещение кавказцам под хинкальную. Но при условии: с художником-арендатором они разберутся сами…
– Постойте! – возразил Кокотов. – Черевков у нас ведал, кажется, историко-культурной экспертизой…
– Ну что вы капризничаете! Его повысили: теперь он распределяет нежилые помещения в центре Москвы.
– Но ведь Сам пообещал Кириллу особняк Шехтеля. Зачем ему какая-то дворницкая?
– А кто вам сказал, что ручной олигарх Тибриков отдаст под какой-то вздорный музей свой любимый особняк? У него там дом свиданий. Он любит балерин и поэтому заказывает Кирилла знаменитому киллеру, чемпиону мира по биатлону. Так что теперь кто первым доберется – кавказцы или Биатлонист.
– Но мы же хотели обойтись без убийств!
– И обойдемся. Влюбленных предупредили.
– Кто?
– Элементарно: Алсу.
– Зачем?
– Это же так просто! Она собралась замуж за шефа, а для этого надо, чтобы Кирилл уцелел и увел у него жену. Сложнее с Тибриковым. Но и тут есть варианты. Допустим, олигарха охраняет омоновец Геннадий, который вырос с Кириллом в одном дворе, он-то и сообщает другу детства про Биатлониста. Но и это еще не все!
– Что еще?
– Анита, которая уже раскатала силиконовые губы на особняк Шехтеля, хочет расправиться с соперницей надежным бабьим способом – при помощи старой доброй серной кислоты. Но об этом случайно узнает Кирилл. Он ищет в книжном шкафу заначку, чтобы повести любимую в японский ресторан «Суши весла», и натыкается на спрятанный за томиками Шекспира пузырек со страшной жидкостью, способной навеки смыть милые черты. Художник выливает кислоту в раковину и заполняет емкость водой. А через день взволнованная Юля рассказывает о странном происшествии. Она ждала его, как обычно, на лавочке в «Аптекарском огороде», как вдруг пробегавший мимо цыганенок пустил ей в лицо прицельную струю из водяного пистолета. Тогда художник сообщает ей о страшной находке за томиками старика Вильяма. Молодая женщина потрясена, но при этом не забывает проинформировать возлюбленного о звонке Алсу и кавказской угрозе. Кирилл в свою очередь ставит ее в известность о Биатлонисте, нанятом Тибриковым. В общем, их обложили со всех сторон. Как сказал Сен-Жон Перс в поэме «Створы», «им смерть грозила отовсюду!». Долгожданная любовь обернулась опасной жутью. Конечно, можно, можно провести последнюю безумную ночь и навек расстаться – во избежание… Однако наши герои не таковы, нет, не таковы! Ну, и что же дальше, мой авансированный друг?
– Не знаю… – сознался Кокотов. – Наверное, им лучше спрятаться…
– Неужели? Где?
– Где-нибудь, – рассеянно отозвался автор «Кандалов страсти», почувствовав, как в кармане булькнула «Моторола».
– Конкретнее! Где они прячутся? – начал раздражаться игровод.
– Да хоть где… – отмахнулся писодей, пытаясь незаметно вынуть из кармана телефон.
– Не отвлекайтесь! – пресек его попытку режиссер. – Где?
– Да хоть в «Ипокренине»! – в сердцах брякнул Андрей Львович.
– В «Ипокренине»? А что! – Жарынин совершил губами пробующее движение, словно этот сюжетный поворот имел вкус. – Неплохо! Да, они скрываются в Доме ветеранов. У кого? Кто там живет?
– Ну, допустим, отец Юлии… – вздохнул Кокотов.
– Нет, отец не годится. Ему едва за пятьдесят. К тому же он умер. Лучше дед. Юля устраивает смотрины, хочет показать своего окончательного мужчину любимому дедушке, качавшему ее в колыбели.
– Обычно все-таки показывают родителям… – мстительно заметил писодей.
– Дались вам эти родители! – взорвался игровод. – Они погибли. Разбились на машине. Довольны? Сироту вырастил дед. Генерал. Грушник!
– Яблочник, – поддел Андрей Львович, изнемогая от желания прочитать эсэмэску.
– Запомните: грушник не может быть яблочником. «Яблоко» – партия агентов влияния.
– Какого влияния?
– Американского! – строго ответил Жарынин. – Вы знаете, как называют Нью-Йорк?
– Как?
– «Биг эппл». Большое яблоко. А у нас в Москве – «маленькое яблоко». Вам все ясно? Итак, дедушка – генерал-лейтенант в отставке, в прошлом начальник сверхсекретного отдела ГРУ. Как его зовут?
– Степан Петрович.
– Тепло! Но давайте рассуждать! Он настоящий советский генерал, а не какой-нибудь там мебельщик, он поднялся на командные высоты из толщи народной жизни, его отец пахал землю, растил хлеб – и поэтому Юлиного дедушку мы назовем Степаном Митрофановичем. Как вам – Степан Митрофанович?
– Изумительно! Но если мне не изменяет память, – едко заметил Кокотов, – мать Юлии – Анна Ивановна – жива-здорова и даже настаивала на браке дочери с Черевковым.
– Эх вы, аудиторская душонка! Слушайте и запоминайте: отец Юлии, талантливый молодой ученый Игорь Степанович, женился в студенчестве вопреки воле отца на свистушке-однокурснице, был несчастен в браке. Однажды, узнав об очередной курортной измене жены, он помчался выяснять отношения в Сухум и сорвался в пропасть на Военно-Грузинской дороге. Генерал проклял сноху и никогда с ней не общался. Такой вариант вас устраивает?
– Вполне. Но если Степан Митрофанович – генерал, то почему у него такая бедная внучка?
– М-да… Есть в вас какая-то либеральная паскудинка. Не знаю уж, наследственная или приобретенная! Ну какие особые богатства мог скопить советский генерал на службе отечеству, если не продавал американцам секреты, а чеченцам – ракеты «земля – воздух»? Вспомните перестройку, несчастного маршала Ахромеева, которого журналюги опозорили, раззвонив, что у него на даче целых два холодильника. Целых два в то время, как у простых советских людей – по одному. Не выдержав позора, полководец повесился в своем кремлевском кабинете. А вы про богатства! Откуда? С чего? У Степана Митрофановича была хорошая зарплата, премии за удачные операции, паек, лечебные – и все. Слышите, все! В 1991-м его вышибли в отставку вместе с Шебаршиным, сбережения сожрал свинья Гайдар, а дачу в Кратове сожгли риелторы…
– Как у особиста Скотина? – деликатно уточнил Кокотов.
– Представьте себе! Большую генеральскую квартиру в сталинском доме на улице Алабяна он честно сдал в фонд Дома ветеранов невидимого фронта (ДВНФ)…
– Как Ласунская?
– Именно… – тяжко вздохнул игровод.
– Не соглашается Вера Витольдовна? – участливо спросил писодей.
– Пока нет, но я кое-что предпринял. Надеюсь, подействует.