блондинка с сержантскими лычками-уголками, хмуря выщипанные бровки, внимательно сличала фотографию в паспорте с пассажиром весьма подозрительного вида. Куртка-аляска сидела на нем мешком, сам он был болезненно худ и бледен, отчего крупный, почти индейский нос хищно выделялся на его узком лице с обидчивым подбородком. Нервно скучая, гражданин разглядывал сержантскую грудь – такую высокую, что форменный галстучек лежал на ней ступенькой.
– Головной убор снимите, пожалуйста! – попросила пограничница и сунула развернутый паспорт с золотым двуглавым орлом в стоящий перед ней аппарат.
– Что? – не расслышал пассажир.
– Шапку, говорю, снимите!
– А-а-а… Пожалуйста!
Странный возвращенец стянул с головы черную вязаную ермолку с фирменной галочкой и предъявил лысину, покрытую еле заметной волосяной порослью, отчего сразу стал похож на рецидивиста.
– Откуда прилетели? – еще раз сверив снимок с оригиналом, ласково спросила она.
– Из Дюссельдорфа.
– Вы что ж, там почти полгода пробыли? – удивилась сержантка, листая паспорт.
– Да.
– Работали?
– Лечился. А в чем, собственно, дело?
– Не волнуйтесь, гражданин, все нормально! – успокоила она и незаметным движением нажала кнопку, вызывая старшего.
– Как погода в Дюссельдорфе?
– Тепло…
Пассажиры, томившиеся у красной черты, огорчились из-за внезапной остановки и зароптали, с завистью наблюдая, как соседние очереди бодро движутся вперед: только и слышен радостный лязг штемпельных машинок да веселый щелк металлических калиток, выпускающих счастливцев на волю. Раздосадованные задержкой, они сердито смотрели на лысого в «аляске», устроившего затор, и поглядывали на часы с таким нетерпением, словно могли непоправимо опоздать и, выйдя наружу, не найти там России, отчалившей черт знает куда.
Тем временем появился старший – молодцеватый майор, затянутый в форму, явно сшитую на заказ, а не выданную со склада. Он по-хозяйски зашел в кабинку и, склонясь к плечу полногрудой сержантки гораздо ближе, чем предполагает устав, исследовал подозрительный паспорт. Затем майор окинул бдительным взором проблемного пассажира, обменялся с подчиненной осведомленными гримасами и спросил:
– Что же вы так долго делали в Дюссельдорфе-то?
– Я уже объяснял: лечился!
– Не надо волноваться!
– Я не волнуюсь…
– Вот и хорошо! Какой-либо еще документ с собой имеется?
– Да, вот, возьмите… – лысый обиженно вынул из бокового кармана и просунул в щель под стеклом удостоверение в красных корочках.
– Угу… Вот оно что! – проговорил старший, одним глазом изучая «ксиву», а другим – ступенчатый галстук подчиненной. – Кокотов Андрей Львович. Член Союза писателей. Во как! Не слышал я что-то про такого писателя…
– Я пишу под псевдонимом.
– Под каким же?
– Не важно.
– Как раз – очень важно! – В голосе стража государственных рубежей послышалась державная строгость. – Под каким псевдонимом?
– Аннабель Ли…
– А разве?.. Надо же… – удивилась сержантка. – Это вы, значит, написали «Сумерки экстаза»?
– Я… – сознался автор, смущаясь.
– Ты читала? – с удивлением спросил старший.
– Читала… – Полногрудая прыснула и, краснея, шепнула что-то на ухо начальнику.
– Да ладно! – не поверил тот.
– Честное слово!
Майор с уважительным любопытством, словно заново, оглядел Кокотова и поинтересовался уже гораздо добродушнее:
– Допустим, вы сильно похудели из-за болезни. Бывает. Но что у вас… с носом-то, Андрей Львович?
– С носом?! Ах, с носом! – обрадовался писодей, догадавшись, чем вызвал подозрение. – Мне же сделали пластическую операцию.
– И справка у вас имеется?
– Имеется! – послышался строгий женский голос.
– А вы кто? – снова посуровел майор, рассматривая женщину в лисьей шубке, дожидавшуюся Кокотова по другую сторону барьера.
– Жена.
– Паспорт ваш можно?
– Я уже прошла контроль…
– Паспорт, пожалуйста!
Женщина вздохнула, пожала плечами и вынула из сумки документ.
– Валюшкина Нина Владимировна, – прочитал пограничник. – Ясно. Жена, значит. Почему фамилии разные?
– А. Что. Нельзя?
– Можно. И какая же у вас справка?
– Вот… – бывшая староста протянула длинный фирменный конверт, украшенный стилизованной готической надписью.
Майор вынул из него листок бумаги, сложенный по-европейски втрое, развернул, просмотрел, показал подчиненной и вернул:
– Все в порядке! С возвращением! Всего доброго! Пишите еще!
Сержантка, как по команде, лязгнула штемпелем и, отдавая паспорт, робко спросила:
– А что там у Аннабель Ли новенького?
– Она умерла… – грустно улыбнулся автор «Преданных объятий». – До свидания! – и толкнул коленом металлическую калитку.
II. Шантажистка Валюшкина
Наши герои вышли в зал выдачи багажа, такой маленький и обшарпанный, точно прибыли они не в столицу великой, хоть и обглоданной, державы, а в занюханный областной аэропорт, куда большое начальство из Москвы в последний раз залетало лет тридцать назад по пути на медвежью охоту. Вокруг разбитого зигзагообразного транспортера толпился в ожидании чемоданов летучий народ. Две дамы шумно схватились за единственную свободную тележку. По сторонам «зеленого коридора» стояли упитанные таможенники и с ленивым интересом наблюдали за ссорой пассажирок.
– Я же тебе говорил! – упрекнул Кокотов жену.
– Так лучше, глупый! – Она нежно провела пальцем по его новому носу, орлиному, как у Жарынина.
– Теперь надо будет паспорт менять…
– Поменяем!
– Я недавно менял. В сорок пять.
– Котик, ты такой у меня красивый! Не злись!
В глубине души Андрей Львович знал, что его лицо с новым носом стало интереснее, мужественнее, но Нинке старался этого не показывать, чтобы не загордилась: он и так был обязан ей слишком многим. Лента, громыхнув, наконец дернулась, поехала, люди теснее сгрудились вокруг конвейера, следя за тем, как из прямоугольного лаза выныривает кладь и ползет по извиву транспортера. Голубой Нинкин «Самсонит» появился одним из первых, писодей потянулся к ручке, но Валюшкина опередила, оберегая мужа от тяжестей. Он все же сумел настоять на своей полноценности и помог ей поставить багаж на пол. Оставалось дождаться коричневого с черной окантовкой чемодана, купленного перед отлетом вместо старого – неприлично ободранного. Кокотов вглядывался в движущиеся мимо баулы, коробки, кофры, сумки, и в нем нарастала плаксивая уверенность, что как раз его-то новенький чемодан обязательно затеряется.
Прошло минут пять. Проплыл мимо огромный плюшевый верблюд, обернутый целлофаном, словно оледеневший. Чемодана все не было. А ведь они с Валюшкиной зарегистрировались и сдали багаж одновременно.
«Ладно, подождем…» – успокоил себя Андрей Львович.
…И вспомнил почему-то своего соседа по двухместной палате Мишу Зиборова, веселого газовика из Ямбурга. Тот любил повторять: «За вас, за нас, за газ!» – поднимая кружку нефильтрованного пива, которое хлебал литрами, несмотря на строгий запрет доктора. А ведь и в клинику они поступили одновременно, и диагноз у них был почти одинаковый… И где он теперь, Миша Зиборов? Пропал, как чемодан…
Писодей нервничал, удивляясь, что после всего пережитого его еще могут волновать такие дорожные мелочи. Но если багаж улетел куда-нибудь другим рейсом, значит, надо идти в службу розыска, где, конечно, спросят паспорт, а в паспорте – старый нос. Вызовут милицию… Надо снова объясняться, предъявлять справку, рассказывать про Аннабель Ли… Зачем он только согласился?!
В клинике Метцегера Кокотова вел доктор Теодор-Иоганн Шульце. На самом деле Федор Иванович Шульц – поволжский немец из Джамбула. Еще в Казахстане, при советской власти, он разработал новый, собственный метод лечения одной из самых агрессивных форм рака, но ему не давали хода, пока он не пригласил в соавторы члена-корреспондента Тутамбаева. В результате один стал академиком, а второй – кандидатом наук. Но тут наивная Советская империя зашаталась под тяжестью дружбы с Америкой и рухнула. В 1992-м научно-исследовательскую лабораторию закрыли. Шульц едва успел унести домой документацию и образцы чудодейственного препарата. Оставшись без работы, он вслед за родней, отъехавшей еще в конце 80-х в ФРГ, подался в фатерланд, помыкался и устроился в клинику Метцегера чуть ли не санитаром из милости: советские дипломы не признавали. А могли бы, сволочи, признать хотя бы за то, что мы им ГДР подарили – до кучи! Со временем Теодор-Иоганн подучил язык предков, сдал экзамены, достиг полноценной должности и даже внедрил в клиническую практику свой комплексный метод лечения, получивший в мировой онкологии название «чудо доктора Метцегера».
Федор Иванович сразу объяснил: при удалении первичной опухоли нос сильно пострадает, поэтому надо бы сразу подумать о восстановительной пластике. Эту услугу за сравнительно невысокую плату могут оказать прямо здесь – в клинике есть профильное отделение. «Там вам, батенька, любой паяльник пришпандорят!» Легковерный Кокотов воодушевился, ведь если лечащий врач беспокоится о будущей внешности пациента, значит, выздоровление неизбежно. Валюшкина возликовала и потребовала для изучения красочный каталог вероятных носов, расположенных, так сказать, по возрастающей: от затерянных между щек пипок до шнобелей, какими обычно карикатуристы-антисемиты наделяют евреев-банкиров. Нинка нашла в каталоге свою мечту и показала мужу. Андрей Львович пытался протестовать. Куда там! Валюшкина глянула умоляющими глазами: «Котик. Я. Тебя. Прошу!» Ну как он мог отказать? Ведь это же она нашла деньги на лечение. А кто платит, тот и заказывает нос…
Бывшая староста совсем не случайно интересовалась загранпаспортом Кокотова – по совету Оклякшина она уже вела переговоры с клиникой. Выяснилось, метод доктора Метцегера пользуется невероятной популярностью, тяжелые пациенты едут со всего мира. Очередь! Ей так и ответили: «Мест нет, но мы включим вас в лист ожидания. Оставьте на всякий случай координаты!» Вскоре пришла счастливая весть: пациент-очередник из Австралии умер по пути в Дюссельдорф. Освободилось место. Можно вылетать, переведя предварительно на счет всего лишь треть суммы, которая до сих пор не укладывалась в бережливой голове писодея. Остальное потом.