«Что ж это? Песнею сумной…»
Что ж это? Песнею сумной,
Той, от которой – рыдать,
Стаей хлебов белошумной
Ты мне приснилась опять.
Что ж это?
Бьют в подворотни
Кони, почуяв других;
Первые конные сотни
В зарослях скрылись тугих.
Только легла огородом
Тихая пыль,
Да вдали,
Где-то за яром, за бродом,
Песню навзрыд повели.
Срезана горечью жгучей,
В чёрном платке до бровей,
Словно
В тяжелой падучей,
Бьётся казачка в траве —
Страшная чёрная птица…
На стременах у коней
Тащится бабья станица
До полевых росстаней.
…Помолись за казака,
Белая голубка…
Песней-молитвой пред рубкой
Грянула степь на закат
И покатилась к Карпатам,
К прорвам Мазурских озёр.
Взмыв за курганом горбатым,
Беркут над старым штандартом
Крылья кривые простёр.
«Здесь льдины, как едкая щёлочь…»
Здесь льдины, как едкая щёлочь —
Разъела донская вода…
Вдыхать бы весеннюю горечь,
Стоять бы под ветром всегда.
И видеть, как падает полночь,
Как тает туман без следа.
Я долю иную не знаю —
Покрытый кустарником склон,
Да даль – голубая, сквозная,
Реки бормотанье сквозь сон —
Да степь, да заря вырезная.
Да хата с окном на загон.
Покамест на плёсы гагарьи,
Сгоняя с песка глупыша —
Рыбацкие выйдут байдары,
Камыш прошлогодний круша,
И ветер азовский ударит
Навстречу, мешая дышать, —
Пропахнувший вербой и лесом,
Солёный и крепкий, как бром.
Кто большего счастья попросит,
Чем парус, поставив ребром, —
Стряхнуть на песок под откосом
Фунтовых язей серебро.
И песню, звенящую славой,
О том повести высоко,
Что лягут дорогой кровавой
Отряды фашистских стрелков,
Что вслед им за дымной заставой
Застонет земля от подков,
Залитая страшною лавой
Летучих казачьих полков.
«Парус» (1940)
Посвящаю Елене Лунц
Надпись на книге
Вам снилось когда-нибудь море
В безводном степном городке,
Где сохнет бельё на заборе,
И спит под кустом в холодке
Семья поросят терпеливых,
И – в белом огне небосвод?..
…Вам снился ль
В далёких проливах
Бесшумного паруса взлёт?
Его в ураганах кружило
И рва́ло в клочки на лету,
С ним бедное детство дружило,
В крылатую веря мечту.
Упрямо вперёд устремлённый,
Из бездны взлетая на вал,
Он в мир предрассветный, зелёный
Манил за собою и звал.
Пусть буду я стариться дома,
Пусть стану, как пепел, седой,
Но парус, к рассвету ведомый
Исканий тревожной звездой,
Запомню, как единоверца…
…И смерти наступит черёд,
Когда не останется в сердце
Простого стремленья вперёд.
Ленинградские стихи
«Ещё октябрь…»
Ещё октябрь,
И на иголках сосен
Туман, как марля,
Гнётся и шуршит:
В пустых логах
Умрёт сегодня осень,
И будет ей
Прозрачный саван сшит.
И сонный день —
Проспектами,
Невой ли —
До тихих комнат наших донесёт
В печальных листьях
Отзвук дикой воли,
Как запах мёда от истлевших сот.
Так надвое ломается природа,
И осень к нам
Торит пути.
Их два:
Одним – она приходит как работа,
Другим – примета,
Видная едва.
Вот рыбакам —
Осенняя путина:
Баркас и ночь.
И в скалах – моря гром.
А у меня на стёклах
Паутина
Чеканена огнём и серебром.
И город,
Задремавший на рассвете,
Над ним —
Седая северная мгла.
Хранимый в злобной темноте столетий
Всей силой
Материнского тепла,
Он вырос здесь,
Как вырастают дети,
И смерть
Его коснуться не смогла.
Не золотых кормушек прихлебатель —
Сюда,
В болота,
В дьявольский мороз,
Один народ, творец и созидатель,
Такую кровь,
Как пламя в жилах, нёс.
И столько было здесь утрат безмерных,
Что если б
Кровь соединилась та,
Её тепла хватило бы, наверно,
Чтоб мы бессмертны стали навсегда!
Истории свидетелем я не был.
Но есть один печальный день —
Он мой:
Декабрьское заплаканное небо
И Ленинград, от горести немой.
И лишь капель —
Слезой с еловых лапок.
И лишь Шопен —
Почти навзрыд,
Сквозь креп.
И тысячи в молчании, без шапок,
Шатаясь, шли,
Как будто каждый – слеп,
Как будто город
Снова мостовыми
Повёл людей,
Чтоб убедить – затем, —
Как далеки
Вождя живое имя
И гроб
В лесу холодных хризантем.
Так день войны прошёл.
И юность наша
За краткий миг прощанья и тоски,
Как после битвы смертной,
Стала старше,
И изморозь подёрнула виски.
Но город мой
Растёт всё выше, выше!
У чистых вод
Шумят его сады.
И край снегов
Весенним солнцем дышит
Под этим небом,
Северным
Седым.
«Здесь на диво смеркается рано…»
Здесь на диво смеркается рано,
И за парком,
скользящим во тьму,
Лишь заката
пунцовая рана
Червонеет
и меркнет в дыму.
Этой ночью,
почти бесконечной,
От застывших плашкотов до рей
Будет сумрак клубиться
под млечной
Теплотой луговых фонарей.
И огромен
и странно нечёток,
Словно пляшущих смерчей загон,
Хлынет парк,
сквозь узоры решёток
С четырёх прорываясь сторон.
Там
все ветры запутались, вея,
Там осенним прудам на ладонь,
Бурей скручены в штопор,
деревья
Осыпают холодный огонь.
И над лужицей, тонкой
как бритва,
Всё кипит
в моросящей пыли
Непогод молчаливая битва
С убывающей
силой земли.
Оттого ль,
что средь листьев белесых
Свет и сумрак
сошлись вперекрёст,
Ожил мрамор,
и тень Геркулеса
Ночь выводит
на Кировский мост.
Следом,
следом —
воскресшие мифы,
Шум ристалищ, чтоб лёг поперёк
Злому бегу
сатира и нимфы
Дискобола могучий рывок!
И уже не раскопки,
не холод
Кукол мраморных —
там, в темноте,
Весь он,
строгий и ласковый,
город
В непорочной своей красоте.
Стрелы улиц,
прямых и широких,
Великанский
размах площадей —
Всё
как мысль,
пережившая сроки
Мелкой жизни
и славы
людей.
Но во имя семьи нашей тесной,
На земле
продолжая их род,
Мы найдём их,
погибших безвестно
В липком гное
вонючих болот.
Всех,
кого заносило ночами
Ржавой пеной
подземных ключей,
Подпирающих город плечами —
Новгородцев,
курян,
псковичей…
Средь кронверков
и взорванных шанцев
Их борьба,
отлетев на века,
Грандиозней,
чем битвы троянцев,
И,
как эллинский миф,
далека.
Выйдем в ночь.
У седых бастионов
Свищут волны,
свиваясь в кольцо.
Голубые огни стадионов
Повторяются
в окнах дворцов.
И сквозь мрак,
по-осеннему горький,
Рвётся к солнцу
от чёрных теней
Аполлон
с озверевшей четвёркой
Улетающих
в небо
коней.
И поймём мы,
что здесь,
над домами,
В каждом камне
и звоне подков
Тихо дышит
творимая нами
Золотая легенда веков.
«Так вот она, Охта…»
<Очень весёлые вышли похороны.(Записная книжка)>
Так вот она, Охта!
В заплатах
Бревенчатых домиков ряд.
В полнеба речные закаты
На маленьких окнах горят.
И в этом
несмелом повторе
Стеклом
облаков кочевых
Всё та же тоска о просторе
Проулков и улиц кривых.
И это —
Не город могучий,
В граните и заревах весь,
Не поле
Под ветром и тучей,
А так… невесёлая смесь,
Где двор
подорожником вышит
И вечен пейзаж мостовой:
Коза
у облезлой афиши,
Скворечня,
ларёк,
постовой.
Лишь сумерки всхлипнут гитарой,
Да, вторя любви у ворот,
Извозчик
Порожнею тарой
По мокрым камням громыхнёт.
И всё тут…
Вся жизнь…
Словно кокон,
Убогий домашний уют
Буран
спеленает до окон,
Косые снега заметут.
И Охта задремлет,
И плоский
Трактир ей приснится сквозь дым,
Где бредит в тоске Помяловский,
Последним запоем томим;
И ждёт проститутка декокта.
И зол
одичавший орган…
Такою,
живучая Охта,
Я видел тебя сквозь туман.
Я думал,
Что в новых квартирах
Мы всё позабыли,
юнцы,
О тухлых,
заплёванных дырах,
В которых ютились отцы.
И чтобы
любой из нас
дважды
Небес полюбил синеву,
Я очень хотел бы,
Чтоб каждый
Успел посмотреть
наяву
Чахоточный,
скривленный ельник
И Охту
в разливе работ,
Как сказку
О бедных в сочельник,
Которая завтра умрёт!
«Мы там эту ночь повстречали…»
Мы там эту ночь повстречали,
Где, моя огнём острова,
Заря на коротком причале,
Как парус, качалась едва.
И словно лишённые веса,
Так бабочки к лампе летят,
Сквозь алого света завесу
Стремились суда на закат.
Такая звенящая воля
В крылатом скольженье была,
Что нам до обиды, до боли
Земля показалась мала.
Недвижность, её превосходство,
Уже отвергает река,
И выгиб Чугунного моста —
Рывок от земли в облака.
А если уж суши величье
Работа в полёт повела,
То нам бы два звонких по-птичьи,
Два трепетно-тёплых крыла!
«Распев петушиный…»
Распев петушиный,
сосновые дачи,
Звезда
над приморским шоссе.
И волны,
и ветер рыбацкой удачи,
Как дым
на песчаной косе.
И, ночь пробродив
по зыбучим наносам,
В разгон несмолкающих вод
Светло и просторно,
как смотрят матросы,
Глядит пожилой счетовод.
Его увести
от широкой постели
Ещё оказались вольны
Безлунное взморье,
откосы,
и мели,
И вечная юность волны.
Пусть завтра он станет
опять близоруким,
Пусть
дребезгом мира всего
Забьёт арифмометр,
охрипший от скуки,
Оглохшие уши его, —
Сегодня он мальчик,
студент-первокурсник,
И где-то
вот здесь,
горяча,
Появится, лёгкая,
белый бурнусик
Скользнёт с молодого плеча…
И милые руки —
как сон,
и короче
И чаще дыханье её…
Черемухой
пахнут прозрачные ночи,
В глубокое впав забытьё.
И, может, залив
так серебряно светел
И воздух
затем только рус,
Чтоб здесь
счетовод пожилой
не заметил,
Что он
поседел и обрюзг,
Что прожита жизнь… —
Как и я не замечу,
В потёртый пиджак
до утра
Заботливо кутая девичьи плечи,
Что нам
расставаться пора,
Что лёгкие тучи
в узорчатых плахтах,
В венках заревого огня
Плывут…
И уже просыпается Лахта,
Молочным бидоном звеня.
«Стоял сентябрь в аллеях Петергофа…»
Стоял сентябрь в аллеях Петергофа.
И где-то в травах,
Слышимый едва,
Дышал прибой,
Опять слагая в строфы
Веками позабытые слова.
Всё было сном:
Фонтаны и трава,
Леса в огне,
Подобные закату.
Лишь яхта,
Убегавшая к Кронштадту,
Крылатая, одна была жива.
И я тогда подумал о тебе,
Единственной
и в радости
и в горе,
Что стало так,
И ты в моей судьбе —
Как эта яхта в предвечернем море,
Совсем одна живёшь…
Но целый свет
Мне повторяет голос твой стоусто,
Пока ты – здесь,
Уйдёшь – и станет пусто,
Как там,
Где – помнишь? – парус был
и – нет…
«Всё те же львы из темноты…»
Всё те же львы из темноты,
И море,
И скамья на месте.
A ты… Куда девалась ты?
Лишь день – как час,
И мы – не вместе.
Здесь – помнишь? – таяла листва
В пруду, червонном от заката,
И меркла осень,
И куда-то —
На полночь —
Плыли Острова.
О чём ты думала тогда,
Кого ты вспоминала, плача?
На день,
на час ли,
на года —
Была на двух одна удача
И сердца стук —
один на двух.
Ты не могла забыть такое,
Ты помнишь!
Почему ж покоем
Наполнен день
И вечер – глух?
И разве так любовь горда,
И ты мне всё уже сказала,
В молчанье
Канув навсегда
С последней
вспышкою
вокзала?
«И снова зима…»
И снова зима.
И лепечущий сонно
Снежок в синеве,
в тишине,
в облаках.
И снова
В дыму мостовые кессоны,
Прозрачный и ломкий
ледок на быках.
Как будто
Вздыхает волынка слепая
И ей колыбельный напев не найти.
Полмира,
В бреду снеговом засыпая,
Позёмкою
переметает
пути.
Сегодня
всему Ленинграду приснится,
Что в пимах скрипучих,
Пройдя по дворам,
Дремотный,
серебряный Север
глядится
В двойные глаза
замороженных рам:
Всё тот же ль в них мох
И стаканчики те ли?
И тут я почувствую
из уголка,
Из самого сердца туманной метели,
Как ты от меня в этот час
далека!
Но дружба у нас
Началась не с улыбки,
И в горький,
И в трудный рождённая час,
Простая любовь твоя
Голосом скрипки
Ко мне долетит,
Теплотою лучась.
И снова ты девочка,
Снова – Олеся,
И солнечный мир,
словно в детстве,
широк,
Как некогда
там,
над Лиманом,
в Одессе,
Где ты повторяла
свой первый урок.
«Заоконных полночных теней…»
Заоконных полночных теней
Мимолётный узор вырезной
Отмерцает на белой стене
Лунной, трепетной голубизной.
И останется город – как есть,
Переполненный жизнью другой:
Весь летящий и каменный, весь
Воплощение мысли нагой.
Непривычный к его языку,
Ты сойди в тишину и застынь:
Словно спины коней на скаку
Над Невой изогнулись мосты.
Что в них? – радуги искристый смех,
Небосвод над твоей головой,
И безудержный улиц разбег
За пределы земли – по кривой,
Человек над водой их простёр,
Выгнул в плавное полукольцо,
Чтобы хлынул безумный простор
Мглой, и светом, и ветром в лицо.
Пусть безвестен строитель, но ты,
Как наследник, поймёшь, породнясь,
Красоту его давней мечты,
Воплощённой в чугунную вязь…
Далека и в деталях – нища
Созиданья живая пора,
Но живёт в постаревших вещах
Всё, чем грезили их мастера.
«Всё, чем жили…»
Всё, чем жили,
Перешло в рассказы, —
Словно я дневник читаю свой,
Снова встретив город,
галок,
вязы,
Ветреные ночи над Невой;
Если б им заговорить однажды —
Спутникам
Больших моих дорог,
Я тогда бы в мире прожил дважды,
Полон горя, счастья и тревог.
И, о запятых не беспокоясь,
Встретил бы в природе,
наяву,
Мною не написанную повесть —
Ту, которой жил я и живу.
Ты говоришь, Ленинград
I
Наверное, это был голос твой
Над гулкою мостовой,
Когда ракета
На горизонт
Скатилась дугой кривой,
И берег потряс орудийный рёв,
И дым,
От огня багров,
Дохнул из многодюймовых жерл
С замерших крейсеров.
Наверное, это был голос твой,
Когда пролетел Невой
Торпедных
Бесчисленных катеров
Свистящий, бешеный вой,
И гибельной скоростью взметена
На воздух с речного дна,
В белых,
Пузырящихся буграх,
Шипела, крутясь, волна.
Наверное, это был голос твой,
Грозно зовущий в бой,
Когда самолёты
Взошли вдали
Тучею грозовой;
Над ними солнце катилось в зенит,
Но стыла земля в тени:
С востока до запада
На полдня
Закрыли солнце они.
Но радость наполнила голос твой,
Когда площадей покой
Подёрнулся трепетною,
Сквозной
Вечернею синевой,
И песни,
Негаснущие вовек,
Как птицы, взлетели вверх,
К звёздам,
Где морем цветных огней,
Сверкая, плыл фейерверк.
II
Дым не дым – синеватая гарь.
Прошёл автобус, потом
Фонарь загорелся,
И стал фонарь
В воде голубым столбом.
Белая ночь срезает углы
Тяжёлых домов,
И вот
Сказочный город над морем мглы,
Покачиваясь, плывёт.
Не берег —
Ветер крылья простёр,
Дикою волей горд.
Не волны Невы —
Океанский простор
Стучится в гранитный борт.
Крепче ноги!
Полночь несёт
Звёзды над головой.
Палубу-улицу глухо трясёт
Ход двухсотузловой.
«Полный!» —
Командует капитан
С башни броневика.
И голос его – за ночь, за туман
Уходит греметь в века.
«Так держать!» —
Капитан говорит.
«Есть!» —
Отвечаем мы.
Высоко наш пламенный стяг горит,
И ветер стонет почти навзрыд,
И пена летит с кормы.
– Трудно? Ночь? —
Ничего, держись!
Уже заалел рассвет.
Город врывается в солнце, в жизнь,
В праздник на сотни лет.
И он никогда не уйдёт назад,
И нет для него преград,
Ибо гордое имя его – Ленинград,
Прислушайся: Ленинград.