Влекло и вело, как призыв,
Назвали газетные строки,
Мечты мои вслух повторив.
Они мне родного роднее,
Как будто приказано им
Наполниться жизнью моею,
Любовью и гневом моим.
И смысл обретают отточья,
И мгла переходит в зарю,
Когда я со Сталиным ночью
Один на один говорю.
И словно сияющим светом
Омоет всю душу мою, —
И гибель во имя победы
Прекрасна, как песня, в бою.
Я вижу, минуя преграды,
Звездой путеводной вдали
Идёт Большевистская Правда —
Крылатая Совесть Земли.
И чем её враг остановит?
Не страшен ей смертный свинец,
Последнею каплею крови
Она – в миллионах сердец.
Из мрака подполья, из ссылок,
Из каторжной горькой тоски
Под солнце она выносила
Грядущей свободы ростки.
И знал приискатель на Лене,
И слышал якут в Бухтарме,
Что пишет,
Как думает Ленин
О воле народной в тюрьме.
Бессмертье, гремевшее в «Правде»
С широких, упрямых полос,
Октябрьской грозой в Петрограде
Сказалось и отозвалось!
И ныне оно, торжествуя
Над гибелью вражеских рот,
В апрельскую ночь штурмовую
С бойцами бок о бок идёт.
Чтоб снова, и снова, и снова,
Грозней, чем разящий металл,
Огонь большевистского слова
Над дымной землёй пролетал!
«Люди боя» (1944)
Снайпер
Уже червонеют листья,
Уже засыпают осы,
Осенних садов кочевье —
В бухарском цветном шитье,
Вина голубые кисти
К земле пригибают лозы,
Гранатовые деревья
Стоят в золотом литье.
О, медленный день Чимкента,
Далёкая Согдиана,
Вы – песенка колыбели,
Невнятная, словно сон…
А здесь угасает лето
В косых парусах тумана,
Оградой из чёрных елей
Плёс озера обнесён.
На той стороне – германцы,
Дымки земляных лежанок,
У проволок-паутинок
Ни тени не промелькнёт…
Не смеет с земли подняться
Чимкентец Аман Ижанов:
Двух снайперов поединок
Смертельной секунды ждёт.
В какой хитроумной щели
Немецкий стрелок укрылся?
Спокойный лесок в прицеле,
Прибрежные валуны…
Ижанов скользит по елям,
Косыми глазами рыси,
Пытает кусты и мели
В крутых гребешках волны.
По нашим уже неделю
Стреляет немецкий снайпер,
В траншеи пройдёшь с опаской
Лишь с вечера до утра,
А на день огнём смертельным
Фашист все подходы запер,
Над бруствером высунь каску,
Секунда – и в ней дыра.
И знает Аман Ижанов —
На первый выстрел надежда:
Свинец между глаз у фрица —
Спасенье, а промах – смерть.
Недвижнее истукана
Лежит он. В грязи одежда.
Натруженный глаз слезится,
И больно в прицел смотреть.
Но Родина – за плечами,
Памирских нагорий реки,
Смоленщины древней сёла,
Спалённый Мурманск – в золе, —
И он – вернётся под знамя
Иль опочи́т навеки
На каменной, невесёлой
И трижды родной земле.
И вот, тишине доверясь,
Фриц выглянул над травою
И встретил глазами вспышку —
Далёко, за полверсты,
И ткнулся в лиловый вереск
Пробитою головою,
И, как гробовая крышка,
Сомкнулись над ним кусты.
Опять на цветах у дзота
Мохнатых шмелей жужжанье,
Опять над передним краем
Карельский закат горит;
Шагает в родную роту
Чимкентец Аман Ижанов,
И солнцем, и птичьим граем
Весь мир для него открыт.
…С той осени миновало
Жестоких боёв немало —
Холодный прищур ресницы,
Оптическое стекло.
И семьдесят восемь молний
Коротких отполыхало,
И семьдесят восемь немцев
От снайперских пуль легло.
Старший лейтенант Мальцев
Отгорят в снегах зарницы,
Отгремят бои.
В тихий берег будут биться
Волны в забытьи.
Заровняет, скроет лето
Вражеский редут;
Сквозь германские скелеты
Травы прорастут.
Только там им не подняться
Много лет подряд,
Где прошёл с бойцами Мальцев —
Старший лейтенант.
Там стальной метелью, братцы,
День и ночь мело,
Там металла на два пальца
В землю залегло.
Но не спас огонь германцев:
Сквозь ревущий ад
В тыл врагу прорвался Мальцев —
Старший лейтенант.
Он поставил пулемёты
В низкие кусты,
Он закрыл пути отхода
Фрицам с высоты.
И когда ударил с фронта
Полк на тот бугор, —
Покатились фрицы к чёрту
Под огонь в упор.
Падай, немец, в снег примятый,
Тут тебе капут! —
Чисто режут автоматы,
Пулемёты – шьют!
Сколько было – сотня, больше?
Все вповал легли.
Вдосталь вам хватило, боши,
Северной земли!
Даже некому добраться
В чёртов фатерланд,
Рассказать, как бил вас Мальцев —
Старший лейтенант!
Солдатская слава
Наверное, бранная слава
Не снилась ему никогда…
Всходила над сонным джайляу
Шолпан – голубая звезда,
Дымились глубокие травы,
Дремали в лощинах стада,
И тихое небо гостило
В кувшинках степного пруда.
Прищуренный глаз скотовода
По тропам заоблачным брёл,
По дальней черте небосвода,
Где стадо проводит козёл,
И видел, как в тучах восхода
Кружится ягнятник-орёл,
И шмелей в цветковых напёрстках,
И дымы пшеничные сёл.
Но всё, чем душа человека
Бывает в работе полна,
Сжигает от века до века
Проклятое слово «война»!
Где розовый пепел ночлега,
Полынных ночей тишина? —
Винтовка в руках узловатых
Отныне и дом, и жена.
Григорий Красильников, где ты?
Обуглены руки садов,
Тротиловым дымом одеты
Проулки родных городов.
Готов ли ты сердцем к ответу
За счастье семей и родов,
За Родину – к смерти и к славе?
И он отвечает: «Готов!»
Тропинки, бегущие слепо,
Как лисьи подходы к норе,
Стучащие в низкое небо
Леса в ледяном серебре,
И где-то, без света и хлеба,
Забытый теплом в январе,
Пронизанный вспышками город
Плывёт на туманной заре.
Там ветры Балтийского моря
Клубятся пургою со льдов,
Там столько упорства и горя,
Что хватит на сто городов…
– Готов ты ударить, Григорий,
В железо германских рядов,
В огонь многопушечных дзотов? —
И он отвечает: «Готов!»
Взревели над рощею Круглой
И свистнули сталью столбы,
И чёрным полотнищем вспухла
Земля, становясь на дыбы,
И тусклое солнце потухло,
И ржавых высоток горбы
До самой Невы шевельнулись
От артиллерийской стрельбы.
Снаряды германские дзоты
Вывёртывали из нутра,
И рушась, давили расчёты
Одна и другая нора;
И вот поднялася пехота,
И сердце сказало: «Пора!»
Бежал с бронебойкой Григорий
За ноющим криком «ура!».
Земля, уподобясь качелям,
Шатала его на ходу,
Как бил он по дзотам, по щелям,
Припав к покрасневшему льду,
Как нёс он к расщепленным елям,
К завалам, таящим беду,
Кипящее бешенством сердце,
Упрямое слово «Пройду!»
Уже огоньком самокрутки
Казался ему под конец
Когда-то неверный и жуткий
Трассирующий свинец:
Проклятые белые куртки,
Лягушечий френч по крестец —
Лишь вашу поганую шкуру
В сражении ищет боец!
Горят блиндажи, словно свечи,
Дымок на морозе кудряв,
А помощь бандитам – далече…
И вот из дренажных канав
Их двадцать выходит навстречу,
Дрожащие руки подняв…
– Рвани эту падаль гранатой!
– Хотел бы… да помню устав.
Вот если б не сдались – капут им!..
…Но там ещё бьёт пулемёт,
Колючей спиралью опутан
Под землю упрятанный дзот;
Затишье ловя по минутам,
Боец к амбразуре ползёт,
Но мина пришла роковая
С окутанных дымом высот.
…Как тихо,
Как в окнах туманно,
Как эти минуты длинны!
– Что рана? – залечится рана,
А мне бы немного войны!
А мне отдыхать ещё рано,
Понять-то вы это должны?
Ну, доктор!
…А доктор уходит —
И снова часы тишины.
И снился ему многовёрстный
Степей акмолинских простор,
Где ветер по россыпи росной
Вприпрыжку бежит на костёр;
И вдруг – не костёр —
Перекрёстный
Огонь, и германцы – в упор.
И только о бое, о бое
Красильников думал с тех пор.
И стало, как сердце хотело:
До судороги на лице
Желанье солдата глядело
В оптический точный прицел;
И вот приподнялся несмело
Над серой травой офицер —
Немецкая грязная сволочь
И трижды желанная цель.
И больше ни злобы, ни злости —
Расплата наступит сейчас,
Прицела сошлось перекрестье
У длинного немца меж глаз,
Мгновенье – и в лобные кости,
Под самую каску как раз,
Ценой справедливой бандиту
Свинцовая долька пришлась.
С зелёных задебренных склонов
Фашистам назад не уйти, —
Всего лишь подсумка патронов
Хватило ещё двадцати.
И это – за сорок пять суток,
А сколько ещё впереди!
В снегу засыпают дубравы,
Декабрьская полночь черна,
Ни искры – ни слева, ни справа,
Но снайпера пуля верна,
Недаром же с орденом Славы
Его повенчала страна!
Разведчик Лыков говорит
О чём я вспомню в этот день?
Разведка – жизнь и смерть,