Батальон по приказу.
Сразу взрывы сверкнули,
И навстречу нам – пули
Зажужжали, запели,
Будто улей в июле.
И японцы – рядами
В ста шагах – перед нами,
Впереди суетится
Офицерик с усами.
Дал ему я напиться
Из железной криницы,
Дал ему привалиться
Мёртвым усом к землице.
Трёх – патрон за патроном —
Уложил по-над склоном.
А четвёртого поднял
На штыке на калёном:
Чтоб не лез не по чину,
Не орал без причины!
Подполковник Муртазин
Мне сказал: «Молодчина!»
Ну, вот так всё и было.
Шла вперёд наша сила —
Где винтовка сдавала,
Там плечо выносило!
Поправей Муданьцзяна,
На траве на росяной,
Восьмерых уложил я,
Брал по штык без изъяна.
Как снопы из овина,
Как жердинки из тына…
Шестерых ещё кончил
И дошёл до Харбина.
Ну, а тут – замиренье.
Может, скоро до дому —
К самовару, к варенью
Да к медку молодому.
Эх и мёд же, приятель,
Добрый в хуторе нашем!
Вы у нас побывайте,
Заезжайте – уважим.
Зря назвали тот хутор
Люди Плохотниками —
Заезжайте до кута
И увидите сами!
Клятва победителей
Крылатое слово «Победа»
Несётся по нашим рядам —
В лазурь уходящего лета,
К российским полям и садам.
Грохочут басами мортиры,
Ракеты свистят в облаках,
И полдень всемирного мира
Играет на наших штыках.
Мы долго об этом грустили,
Как только о доме грустят,
Железом дорогу мостили
И мстили, как воины мстят.
Годами страданий и риска
Оплачена жгучая страсть —
К подолу земли материнской
Своими губами припасть.
И вновь ей, не вымолвив слова,
Сыновнее сердце открыть,
И вновь ей поклясться, и снова
Присягу свою повторить:
– Твои перелески и реки,
Хлебов золотые поля
Да будут едины вовеки,
Святая, родная земля!
Да встанут весёлые дымы
Из мирных твоих очагов,
Да будут вовек нерушимы
Просторы твои для врагов!
Чтоб снова в лесах соловьиных
Звенела живая вода,
И девушки пели в долинах,
И жили в садах города.
Чтоб пахари шли бороздою,
Удачами славились дни,
Цвели под вечерней звездою
Твоих поселений огни.
Дробящим ударом тяжёлым
Последний твой враг поражён,
И мы никогда не позволим,
Чтоб вновь угрожал тебе он.
Служившие право и свято
Твоей великанской судьбе,
Твои сыновья и солдаты,
Мы в этом клянёмся тебе!
«Моя звезда» (1947)
…Что полюбил я в твоейКрасоте лебединой
I. Снежные костры
Живая песня
Есть город матросов,
Ночных контрабасов,
Мохнатых барбосов
И старых карбасов;
Зюйдвесток каляных
На вантах наклонных,
В ветрах окаянных
Рассолом калёных.
Там ворвани бочки —
Не моря подачки,
Грудасты там дочки,
Горласты рыбачки.
Ложатся там хмары
На снежные горы,
Там в бурю сквозь бары
Проходят поморы.
Я тундрой глухою
Летел под дохою:
Дорога – дугою
С одною вехою.
Я слышу поныне,
Как плачут гусыни
В апрельской теплыни,
В полярной пустыне.
И снится мне вешка —
Снегов поваляшка —
И с волчьей побежкой
Собачья упряжка.
И, сердце лаская
Отвагой мужскою, —
Дорога морская,
Карбасы с трескою…
Но, помню, от гула
Лапландского шквала
На Волгу тянуло,
В Задонщину звало.
Что сердце любило?
О чём тосковало?
Всё, кажется, было
И – как не бывало.
Героем – рассказу,
Помощником – чуду
Мне надо быть сразу
Всегда и повсюду,
И видеть воочью
Пространство и время:
Я их средоточье
За всех. Перед всеми.
У самого моря
Здесь облака до пояса
Не достают сосне,
Здесь льды – и те до полюса,
В тысячелетнем сне;
И даль – не даль, а невидаль —
Над нею день иссяк,
И полночь тянет неводом
Колючих звёзд косяк.
Какой из них отмечена
Судьба моя была?
Темным-темна неметчина,
Земля белым-бела:
Лиловая и снежная,
Приснившаяся вновь,
Суровая и нежная,
Как первая любовь…
Не попросту соседствовать
В окопе потесней —
Мне с нею вместе бедствовать
И радоваться с ней.
Её путём задебренным
Ходить – не пропадать,
К её ключам серебряным
Губами припадать…
И в дрожи боя близкого
Грозна она, светла,
Как сталь артиллерийского
Могучего ствола;
И только трепет зуммера,
И молнии стеной —
В наплыв германских сумерек,
В глухой позор земной,
Без отдыха, без промаха,
Чтобы навек была,
Как вешняя черёмуха,
Она белым-бела,
Рассветная, предзорная,
В резьбе сосновых крон,
Зелёная, озёрная,
Похожая на сон.
Карелия
Ни луга, ни синего вира —
Позёмка сечёт валуны,
Здесь хватит снегов на полмира,
На сотню пустынь – тишины.
Но с нами в морозных окопах
Живут в первозданной красе
Дубы на заоблачных тропах,
Степные ромашки в росе,
И Волга черёмухой машет,
И жимолость плещет в Орле:
Огромная Родина наша —
На снежной карельской земле.
Здесь гибель германских дивизий,
Здесь мщение ночью и днём,
Долины и вьюжные выси
Прикрыты гремучим огнём.
И нет ничего нам роднее,
Чем снежная эта земля,
И в сполохах небо над нею,
И реки ясней хрусталя.
Нам в жизни ещё доведётся
Под вишнями спать у плетней,
В ковыльной степи из колодца
Поить полудиких коней.
Но всем, побывавшим на Лице,
На Каменной лысой горе,
Когда-нибудь Север приснится,
Леса в ледяном серебре,
И свист настигающей стали,
Лыжни стовёрстная нить.
Суровые дальние дали.
Которых нельзя позабыть!
На Рыбачьем
Ветрами выбитый, рябой
Пятиаршинный снег,
Как бурей вспененный прибой,
Остановивший бег,
Он пожелтел, окаменев,
Как мамонтова кость,
В нём всех морозов тёмный гнев
И всех метелей злость.
И одинокий гул морей —
Пространств бездомных весть,
И равнодушье дикарей,
И ненависть в нём есть.
Сугробы – словно сундуки
С кощеевой казной,
Но вот встают из них дымки
И отдают сосной.
И звякает во тьме ведро,
Скрипит отвесный трап;
В землянке, вырытой хитро,
Домашний тёплый храп.
Сейчас – подъём, и самовар
Заплачет на столе,
Как в детстве, как в саду – комар,
Как где-нибудь в Орле,
Где дом шиповником пропах,
Где рожь и васильки…
Живут в сугробах, как в домах,
Орловцы-моряки.
Так кто сказал, что злобен снег,
Неласковы края?
Нет, врёшь, я – русский человек,
Здесь – Родина моя!
Дорога
Посвящаю генерал-полковнику Хренову
Колонный путь в сугробы замурован,
Жжёт добела железный ветер гор
На сорок вёрст в снегу пятиметровом
Сапёрами пробитый коридор.
В сыпучем фирне с головой зарыты,
Сапёры шли… И вдоль всего пути,
Как дьяволы, носились мессершмитты:
Из коридора не уйти.
Навстречу немцам били автоматы,
Позёмкою переметало кровь,
И вновь, скрипя, врезались в снег лопаты,
И тол дробил клыки гранита вновь.
Мостя незамерзающие реки,
Сапёры вброд настилы волокли, —
И ни костра, ни у́гля, ни застрехи,
Ночами – звёзды в ледяной пыли.
И как патроны в плотную обойму,
Пять суток улеглись плечо в плечо
В путь, пересёкший рощицы и поймы
И кровью орошённый горячо.
А на шестые, под метелью горбясь,
Внезапнее обвала и быстрей
Обрушился горнострелковый корпус
На левый фланг немецких егерей.
А там, на льду, не подостлав брезента,
Сапёр лежал, как мёртвый, у костра.
Над ним дымилась прожитой легендой
Воян-Ваара – голая гора.
Ненависть
Простор, запелёнутый в дикую стужу,
В пушных облаках до бровей, —
Прожжёт и разграбит весёлую душу
Одной пустотою своей.
Ползучих берёзок безлистые кроны,
Как спутанные провода,
Тут отроду даже паршивой вороны
Никто не видал никогда.
Весной, когда солнце, во тьме обессилев,
Проглянет холодным зрачком, —
Трава не пробьётся на тихой могиле
Под звёздным армейским значком.
И милая сердцу её не отыщет,
А тундра о ней промолчит,
Лишь ветер стрелою лопарской просвищет,
Да град по камням простучит.
Но тысяча яростных дней миновала,
С тех пор как мы здесь залегли,
Горючая ненависть нас согревала
К обидчикам милой земли.
Мы вынесли всё, что другим не приснится,
До судороги на лице,
Лягушечью куртку проклятого фрица
Ловя на короткий прицел.
Когда каменело солдатское тело,
Ко льду примерзая пластом,
И только тяжёлое сердце звенело
В стремленье святом и простом:
Убей! – за тоску по весёлому солнцу,
За свой побелевший висок,
Вгони под орлиную каску тирольца
Свинца боевого кусок!
Припомни, как утром над городом тихим
Парят облака голубей,
Как пчёлы гудят по лиловой гречихе,
И вытерпи всё, и убей!
Не будет, не будет германцу пощады,
Земле не томиться в плену!
Шатает волна орудийного чада
Полярных ночей тишину.
И вновь в белокипенных шёлковых робах
Встаём мы у края земли
На лыжнях и тропах,
В окопах, в сугробах,
В смертельной метельной пыли!
Разгром
Кратерами сопка взрыта,
Чёрный дым над ней.
Синие «герои Крита»
Камня холодней.
Не согреет ром из фляжек,
И сквозь снег едва-едва
Готикою медных бляшек
Светят рукава.
Пленный смотрит на нашивки
Тихих мертвецов —
Видит медные оливки,
Слышит рокот бубенцов,
Средиземноморский вечер,
В гроздьях звёзд морское дно,
Скумбрия и сыр овечий,
Кипрское вино.
Да кофейник на мангале
Золотистей янтаря…
Знаменито воевали
Егеря!
Слабы руки у гречанок,
Если крепко заломить,
Рот заткнуть, чтоб не кричала,
Шалью ей глаза закрыть!
А уж если видеть очи —
Думать: уголёк горит…
«Юнкерсами» разворочен,
Неподвижен Крит.
…Грозной стужею подуло
От больших широт,
На глазах убитых мулов
Индевеет лёд.
Пленный сам с собой бормочет,
В небо вознося гранит,
«Илами» насквозь прострочен,
Кариквайвишь спит.
Берёза
Над гранитом костяк
Простирает берёза-старушка,
А уж скрючена как —
Не поймёшь, где нога, где макушка.
Полстолетья упрямо
Росла до аршинного роста,
Вся в морщинах и шрамах,
Почернела от стужи берёста.
А гвардейца ветра
Прожигали до самого сердца,
Холодней топора
Были синие руки гвардейца.
В неживые ладони
Зажав кое-как топорище,
Он нагнулся на склоне
Над этой берёзкою нищей.
И увидел у корня
Один поясок серебристый,
Там, где стали упорней
Ствол вгрызается в камень ребристый.
И увидел он – хату,
Дорогу под небом холстинным,
И крылами к закату —
Берёзу с гнездом аистиным.
И солдат распрямился.
Шли тучи тяжёлые с норда,
Ветер выл и крутился
В ущельях Варангер-фиорда,
И, срываясь с откоса,
Всё та же дорога бежала
От российской берёзы
В норвежские голые скалы.
Сага
Ещё я запомнил
Дорогу на Никель —
Ветра на вершинах,
Туманы в долине
И тёплые брызги,
Алей земляники,
На мёрзлой,
На гулкой, как колокол, глине.
Обстрел бушевал и кончался,
И снова,
Сложивши убитых
На ягель морозный,
Шли мимо —
Без песен и шума, сурово,
Одною колонною
Тридцативёрстной.
Клубилися дымы
Над дальней грядою,
И горы тряслись
От незримой работы,
И в толстые гулы
За хмарью седою
Вплетали
Свирепую дробь пулемёты.
Туда, где над сопкою,
В пламя одетой,
Сходились
Свинцовые трассы кривые,
На скорую встречу
С грядущей победой
Упрямо и страстно
Спешили живые.
Над ними,
Крестом распростёрт на мгновенье,
Мелькал истребитель
Летучею тенью,
Как будто бы Родина
Им посылала
Своё материнское благословенье.
Удар на Петсамо
Много лет
Егеря
Обживали крутые высоты,
Понастроили дотов,
Пробили в граните ходы,
Пулемётные гнёзда
Лепились по кручам,
Как соты,
Пушки пялились хмуро
В долинную даль с высоты.
Долго жить собирались
Германцы на нашем пороге,
Но по нашим часам
Солнце
В наши приходит края,
И в урочное время
Приказа короткие строки
Обрубили все сроки
Постылого их бытия.
И обычней обычного
Серенький день коротался:
Раздували лежанки
В своих блиндажах егеря,
Шёл стеклянный снежок,
Часовой на дорожке топтался,
Налетал из-за туч
Ледяной ветерок октября.
А на русских часах
Передвинулись стрелки на волос,
Натянулись шнуры,
На исходные вышла броня,
И в обвальном гуденье
На части
Земля раскололась,
Рваный воздух завыл
На зазубренных
Бивнях огня.
Словно бешеных мамонтов
Тёмное, дикое стадо,
Разминая окопы,
Стирая в труху блиндажи,
Разнося Кариквайвишь,
Топтались, ревели снаряды,
Раскалённые пули
Кричали в дыму, как стрижи.
Миномётов гвардейских
До звёзд долетающий голос,
И мелькнувшие с визгом
Кровавые стаи комет,
И ещё на часах
Передвинулись стрелки
На волос,
И горбатые «Илы»
Пошли по указке ракет.
И уже не хватало
Дыханья,
И воздух с разбега
Налетал и валил,
И глушил,
И звенел о штыки…
Вот когда Мерецков
По осеннему талому снегу,
На прорыв и погоню
Железные двинул полки.
В Киркенесе
Был дом. Была с наивной верой
Подкова врезана в порог.
Но пал на камни пепел серый,
А дом бегущий немец сжёг.
Рыбачья грубая бахила
Валяется… Хозяев – нет.
А может, это их могила —
Из щебня холмик без примет?
Лишь у рябины обгорелой
Над вечной, медленной водой
Сидит один котёнок белый…
Не белый, может, а седой?
На стуже не задремлешь, нежась,
Но он не дрогнул, как ни звал, —
А может, всё-таки – норвежец —
По-русски он не понимал?
Или безумье приковало
Его к скале? – Он всё забыл.
И только помнит, что, бывало,
Хозяин с моря приходил.
У Варангер-фиорда
Угрюма ночь. Не спят солдаты.
Костёр под ветром не зачах.
Овчины, светлые, как латы,
Коробятся на их плечах.
Они сошли не славы ради
В окоченевшей этой мгле,
Грустить об избах в Нове-Граде,
Серпейске, Руссе иль Орле,
А чтоб оспорить в смертном споре
Земли родной и эту пядь:
Над полуночным Русским Морем
Германским ордам не стоять!
О том, как сталью в сталь врубаться
Умели мы, круша врага, —
Молчат прусса́ки и баварцы:
Над ними ветер и снега.
И сумерки варяжской стари
Мерцают слабо сквозь пургу
На диком пепле Луостари,
На Киркенесском берегу.
Гвардия
Опять горят костры напропалую,
И угли червонеют, как дукаты,
И песенку про молодость былую
Поют сквозь сон усталые солдаты.
Давно над ними жёны отрыдали,
И голосят теперь одни осколки:
Штыки и каски, шрамы и медали,
Пилотки на бровях, как треуголки.
А сапоги до голенищ сносились,
А седина в усах осела хмуро:
Они ещё под Куннерсдорфом бились,
Шли, не сгибаясь, в пламя Порт-Артура.
А может быть, они ещё древнее
И подлинны, как грубый миф Эллады,
И в их морщинах залегла, темнея,
Святая пыль развалин Сталинграда.
Пакет
Не подвигались стрелки «Мозера».
И ЗИС, казалось, в землю врос.
И лишь летело мимо озера
Шоссе с откоса на откос.
От напряжения, от страха ли —
Шофёр застыл, чугунным став,
А за спиной снаряды крякали,
На полсекунды опоздав.
Прижавшись к дверце липкой прядкою,
Чтобы шофёру не мешать,
Фельдъегерь всхлипывал украдкою
И вновь переставал дышать.
И из виска, совсем беззвучная,
Темно-вишнёвая на цвет,
Текла, текла струя сургучная
На штемпелёванный пакет.
Тоска
Далёко-далёко отсюда
Свирепая катится Лица,
Зимы ледяная посуда
На розовых камнях дробится.
Играет вода молодая,
Кричит молодым жеребёнком,
И крутится пена седая
По бурым бегучим воронкам.
Я прожил там зиму и лето
В землянке, похожей на улей,
И немца свалил из секрета
Одною весёлою пулей.
И, верно, добыл бы другого,
Скрутил уж верёвкой мочальной,
Да фрица не вышло живого,
А вышел мне госпиталь дальний.
Теперь уж не то что досада,
Тоска, понимаешь, заела —
Брожу по вишнёвому саду
Совсем безо всякого дела.
А тут до рассвета не спится:
Вот только закрою ресницы,
Мне эта проклятая Лица
Без всякого повода снится.
И чувствую каждой кровинкой
Тот берег, бегущий несмело:
Ни деревца там, ни травинки
Такой, чтобы сердце согрела.
А небо большое-большое,
И плачет вода без приюта…
И хочется сразу душою
Ту горькую землю окутать.
Сады насадить бы по склонам,
Запрятать в смородине хаты,
Чтоб золотом шили по клёнам
Резные речные закаты.
Я срыл бы своими руками,
Отнёс бы туда это поле
С пшеницею и васильками,
И перепелами на воле.
И сердце моё замирает
С глухой, беспощадною силой:
Вода вороная играет,
И вереск качается хилый,
И роет гранитные гряды,
И плачет угрюмая Лица…
Мне надо, мне до́ смерти надо
На те берега воротиться!
Солдаты Заполярья
Валы окаменелой грязи
В полкилометра высотой,
Богатые в однообразье
Мучительною пустотой.
И путь один средь тысяч сопок,
И тот – в огне, и тот – сквозь смерть,
Коль ты воистину не робок —
Решись его преодолеть!
Ползи к вершине от подножья
И, задыхаясь, не забудь,
Что есть ещё и бездорожье,
А это всё же торный путь.
Но кто расскажет, где кривые
Пути обходов пролегли?
Там наш солдат прошёл впервые
От сотворения земли.
Там, посиневшими руками
Сложив ячейки поскорей,
Вжимались роты в голый камень,
Подстерегая егерей.
Их жгли навылет, сквозь шинели,
Сквозь плоть и кожу, до нутра,
Семидесятой параллели
Невыносимые ветра.
Мороз пушился на гранитах,
А люди ждали – пусть трясёт, —
Чтоб на германцев недобитых
С пустых обрушиться высот.
Зарниц гремучих полыханье,
Летучий, хищный блеск штыков…
И это всё – уже преданье
И достояние веков.
Родина
Дикие расстояния,
Страшные расстояния,
Северного сияния
Трепетные стояния.
Русским горящим городом
Смотрит из облаков оно;
Светлым могучим холодом
Звёздное небо ковано.
У ледяного терема
Бродит буран стреноженный,
Горы в снегу затеряны —
Малые, как горошины.
Здесь валуны, как грамоты, —
Далей пещерных вестники,
В мёрзлых гробницах – мамонты,
Этой земли ровесники.
В сопках, морозом выжженных,
Робкое сердце выстынет.
Только бесстрашный выживет,
Только могучий выстоит.
Русские, непокорные
Люди кремневой крепости,
Топчут вершины горные,
Белые от свирепости,
Далями великанскими
Маются, земли хозяева,
С бурями океанскими
Злые встречают зарева.
Лыжи спешат без отдыха,
Лодок скрипят уключины,
Груди не ищут продыха,
Мышцы узлами скручены.
Злобные смяты карлики,
Вбиты в могилы жёсткие,
Пьяные кровью Нарвика
Чёрные псы заморские.
Где им пустыми душами,
Лапами их паучьими
Править снегами-стужами,
Вольных владений кручами!
Вон побережья Мурмана,
Стонут гудками гавани,
Дымы летят, как турманы,
Спутники дальних плаваний.
В силах любого ворога
Встретить и побороть она,
Смуглая вся от пороха,
Снежная наша Родина!