Утренний свет
В том городе, где жили мы с тобой,
К заборам ник подсолнечник рябой,
И журавли, спеша на водопой,
Вплетались в сон предзорною трубой.
Потом скрипел на все лады обоз,
Ругал кобылу сонный водовоз,
И рыболов катился под откос,
Гремя ведром, седобород и бос.
А утро разгоралось всё смелей
В голубоватых кронах тополей,
И запах мёда долетал с полей
На крыльях ос и золотых шмелей.
Мы в сад входили. От незримых дел
Он, словно улей, целый день гудел:
Дрались жуки, за мухой стриж летел,
Шли муравьи войной в чужой предел.
Давным-давно, ветрами обнесён,
Замолк тот сад. Но, памятью спасён,
Как первый вздох,
Как звон струны сквозь сон,
В моей душе не умолкает он.
И, может быть, счастливый я такой
Затем, что где-то, за степной лукой,
Есть городок над тихою Окой,
Одетый в синий полевой покой.
«Розовые свечи на каштанах…»
Розовые свечи на каштанах,
Розовые мальвы на баштанах,
Вечера, наполненные светом
Наших встреч, тревожных и нежданных…
Может, это снова мне приснится:
Звёздный свет, упавший на ресницы,
Холодок зубов и отзыв стоном
Трепетного горла певчей птицы.
И, повитый хмелем ночи чёрной,
Выгиб тела, лёгкий и покорный,
И в зрачках расширенных мерцанье
Жадности, угрюмой и упорной…
Соловьиный месяц, как он долог!
Промелькнули годы, словно сполох,
Но дыханье юности влюблённой
До сих пор осталось в майских долах.
И всю ночь брожу я по левадам,
Будто где-то здесь, за лунным садом,
Сам себя увижу, как бывало,
Мальчиком – в цветах – с тобою рядом.
«Санная дорога до Чернавска…»
Санная дорога до Чернавска.
Вьётся,
Вьётся снежная пыльца;
Свист саней от самого Ельца,
Ветер – у лица. И – даль. И пляска
Тонкого поддужного кольца…
А в снегах – без края, без конца —
Древняя, дремучая побаска,
Всё звенит, всё бредит детской лаской,
Лепетом младенца-бубенца;
До зари вечерней опояска
Где-то там, у отчего крыльца.
Дальнозоркой памятью увижу
За сто вёрст отсюда на закат
Низкую соломенную крышу,
Вровень с ней – сугробы, а повыше —
Дым над черепичною трубою:
Башенкой белёсо-голубою
В небо он уходит, языкат…
У отца на это свой загад:
Дым высокий – будет день хороший,
Утро ляжет лёгкою порошей…
Он коня выводит на раскат,
К проруби на речке, к водопою.
Ловит воду, заступив в ушат,
Конь стоялый бархатной губою.
Дома —
Шкуры волчьи на распялках,
Веники сухого чабреца,
Кадка взвару,
Мёду полкорца,
Печь – в полхаты, в петухах и галках
Цвета молодого огурца —
Мудрое художество отца…
Ночь.
Зелёный месяц на прогалках
Стёкол, в рамах тяжелей свинца,
Тёплая, дремотная ленца,
Отсвет лампы на дубовых балках.
А селом —
Гармоника с Донца,
Песни, песни – ничего не жалко!
Кони – в лентах, сани – в бубенцах,
Девушки в пуховых полушалках, —
Встреться,
И не вспомнишь об иных! —
Только
Звёздный свет в глазах у них,
Только губы – запах пьяных вишен…
И навеки станет сердцу слышен
Лёгкий бег кошёвок расписных.
Родина! В подробностях простых
Для меня открылась ты однажды,
И тебе я внял кровинкой каждой
И навек запомнил, словно стих.
Сверстница
Ты здесь жила,
под окнами,
внизу
Пел городок
торговкой на возу,
И жимолость шумела,
и в канал
Вечерний тополь
листья окунал.
Ты здесь жила.
Июньской светлой ночью
Две девушки прощались. Спали сфинксы.
И в окнах Академии художеств
Заря вливалась, как вино в бокалы, —
Зеленовато-розовым огнём.
Одна сказала: «Вот и всё. Прощай!
Обидно: снова будут в Ленинграде
Бессонные и трепетные ночи,
И клумбы будут пахнуть резедою,
И в Первом медицинском институте
Окончатся экзамены. Подруги,
Как мы с тобой, расстанутся под утро,
А нас не будет. Вот и всё. Не плачь».
Она пошла, и косы золотые,
Как два луча, сквозь утреннюю дымку
Светились далеко на тёмном платье.
Ты здесь жила —
в бревенчатом дому,
Родная и понятная ему,
Как запах яблок,
мёда и ромашек,
Как вышивка подстилки из замашек…
Ты здесь жила.
Шёл дождь шестые сутки.
Шестые сутки дьявольской тайгой
Мы шли по бурелому, с головою
Проваливаясь в прелые стволы.
И до того нам это надоело —
Выуживать лощинами из гнили
Набитые трухою сапоги,
И выгонять из брюк, из-под рубах,
Как тигры, лютых рыжих муравьёв,
И до того невыносимо стало,
На сквозняке бельё своё развесив,
Выделывать от холода на хвое
Разбитыми ногами гопака,
Что мы, все трое, выругались разом,
И спать легли в великолепной луже,
Назло дождю, на зло самим себе.
Но Яшка Квич, прошедший все широты,
Лихой матрос и несусветный враль,
Вдруг выпучил глаза: «Гляди-ка – баба!..»
Разинул рот в великом изумленье
И, поперхнувшись, скрылся под водой.
А женщина, действительно, стояла
У нашей лужи, складывая зонтик.
И вдруг спросила: «Вы – на побережье?
Спешите. Пароход пришёл вчера».
И, как во сне, мы подняли мешки
И тронулись. И только взгляд её
Такой спокойной, гордою печалью
Меня по сердцу полоснул, что я
Остановился. И она сказала:
«Теперь у нас в Орловщине поля —
В цвету – как дым… Быть может,
Вам случится
Быть в городке на берегу Оки?
Там, над каналом, домик деревянный
И тополь под окном…
Скажите маме,
Что я… что Маша, дочь её, жива.
Ну и что – врач она. А лучше… нет,
Не надо. Ничего не говорите.
А к побережью здесь идти нельзя.
Здесь – лепрозорий. Видите зарубки? —
По ним – к заливу – торная тропа».
Она пошла. И косы золотые,
Как два луча, сквозь моросящий дождик
Светились далеко на тёмном платье.
Ты здесь жила.
Две золотые пряди
В зелёной ученический тетради,
Пенал и ранец,
и пустушки-бусы.
В младенчестве
берёзы были – русы,
Степной рассвет – широк,
и сад – дремуч.
И славкой щёлкал под горою ключ.
И так легко девчонке голоногой
Бежалось травянистою разлогой.
Так весело плескалася Ока
На мягких косах чистого песка,
Как будто ты
для них
сама была
Живой частицей света и тепла.
Как мне понять,
откуда ты такая?
Что,
твоему решенью потакая,
Вело тебя,
пока простой душой
Постигла ты
полёт мечты большой:
Жить, помогать отверженным от века,
Всё превозмочь
во имя человека?
Но, словно свет, присутствовала ты
В делах людей, в непостижимой вере,
Людского сердца
ясной чистоты.
И был в своей обычности безмерен
Июньский день, —
седой от непогод
Крошился
под папанинцами
лёд.
И смены ждал радист на Ванкувере,
И Чкалов вёл
на полюс
самолёт.
Танец девушки-невесты
Ты летучий розовый листок,
Тёплый свет зари в карагачах,
Засыпает утренний восток
Тонкой шалью на твоих плечах.
А кругом, куда ни посмотри,
Ни садов не видно, ни зари.
Только мглу сметает с низких звёзд
Облачка ночного лисий хвост.
Смолк овцой пропахнувший аул.
Ишачок проплакал и уснул.
Лишь у нас костра не гасит мрак:
Есть ещё кумыс и бишбармак,
Есть любовь и жадные глаза.
И, давая зрелищу почин,
Чинно распустили пояса
Тихие, как ночь, бородачи.
Ты дрожишь, как скрученная сталь
Вызову ответившей струны.
Меркнет пеной розовой волны
За плечами шёлковая шаль.
Но уже в тиши, оторопев,
Еле слышный рокотнул напев,
Или ветер дунул, чуть дыша,
В тонкие тростинки камыша?
Так поют летучие пески,
Стебли трав по берегам реки…
Но взвилась и осенила даль
Крыльями распахнутыми шаль, —
Это не пески, не волн игра,
Это только робкая домбра,
Вздрогнув, повела…
И вместе с ней
Ты пошла по кругу в полусне;
Тени покачнулись на песке,
Звякнул бубен в маленькой руке.
Медленный напев далёк и тих,
Медленно качанье рук твоих;
В отблесках кизячного костра
Ты плывёшь, и в бубен бьёт ладонь.
Так струится к пороху огонь
Мякотью запального шнура,
Чтобы, грохнув, в свисте и в пыли
На полнеба маки расцвели.
Вот уже, в круженье охмелев,
Зло и дробно зазвенел напев,
Пригоршней живого серебра
Об песок ударила домбра,
И совсем не видно кос и рук,
Ноет бубен тонким голоском,
Ты ли низко-низко над песком
Алой птицей облетаешь круг,
Или это крутится, звеня,
В три струи завитый смерч огня?
Нестерпимо,
бешено быстра,
Бьётся. Рассыпается домбра;
Красный вихрь обносит темноту,
Жжёт ресницы…
Прочь с дороги, прочь!
Он до звёзд пройдёт сквозь эту ночь
И кометой канет в пустоту.
Нависает тяжкая жара,
Душный ветер горек и упруг,
Где-то под землёй журчит домбра,
Брошен бубен под ноги…
И вдруг
Резкая, как выстрел, тишина.
Шелестит полынью сонный луг,
Песенка кузнечика слышна…
Даль светлеет, и костёр зачах.
Ты одна, как розовый листок,
В звёздных переменчивых лучах.
Засыпает утренний восток
Тонкой шалью на твоих плечах.
«Навстречу стремнине, бредущие вброд…»
Навстречу стремнине, бредущие вброд,
До дна – бородатые кряжи,
Вздымают столбы известковых пород,
Как вбитые намертво ряжи.
И степь в синеву окунулась по рот,
И ветер бродяжий – протяжен.
И Дон берега подрывает, как крот,
В татарки и маки обряжен;
И там, где щербатый им выгрызен грот,
Возвысясь бессонною стражей,
Глядит за далёкий речной поворот
Курган, словно череп варяжий;
Его ни износ, ни измор не берёт,
И славен, и горд он, и седобород, —
Повитый туманною пряжей.
Над ним, берегущим свой лыцарский сан,
Лишь клёкот разгневанный орлий,
Да молнией бьёт из-под тучи сапсан
Навстречу волне белогорлой.
Такие ж, наверное, зарыты под ним —
В овчинных штанах и папахах —
Летучие всадники, зорям степным
В траве оставлявшие медленный дым
Да крови отворенной запах.
Давно обрела ненавистный покой
По жилам игравшая брага,
Но травы подня́лись над дикой рекой
Из тёмного, ярого праха.
И ходят, шипя, как пески-зыбуны,
Пьянея от края до края;
По ним, к берегам, лошадей табуны
Плывут, словно чёлны, ныряя.
Какая судьба мою душу взяла
И с этой землёй побратала —
Забытых ли праотцев прах и зола,
Иль воля, достойная крыльев орла,
Бездомная грусть краснотала?
Я донную рыбу ловлю в Ильмене,
Ночую в кустах за колодцем,
Земля и репьи – на моём чекмене,
И волосы выжжены солнцем.
Но доли иной для себя – не хочу,
Земля моя, правда и сила, —
Все вороги были тебе по плечу,
И милости ты не просила!
Я горем и кровью своей заплачу,
Чтоб ты не сдалась ни огню, ни мечу
И власти чужой не сносила.
Я лягу мостом на дороге твоей,
Убью и умру для живого, —
Здесь вся моя жизнь, и не надобно ей
Ни доли, ни счастья иного!
Август
В первый раз за столько лет
Вечер дрёмою согрет!
На дворе, на сонной мяте,
Красноватый лунный свет.
Спать – на сани, в половень,
Подо мною мой чекмень,
Предо мною, под луною,
В тополях родной курень.
В окна слышен храп отца,
В сенцах кашляет овца,
Вот он, снившийся в походах,
Мир и отдых, дом бойца.
Всю ночь гроза гремела зло,
Сновали молнии всё ниже,
В саду антоновку трясло —
Стучали яблоки по крыше.
И каждый яростный раскат
Вослед за вспышкою летучей,
Дробясь, обрушивался в сад
Всей щедростью отверстой тучи.
А на заре свирель слышна,
И небо – в облачках рябое,
И благостная тишина,
Спокойная, как после боя.
Грянул в тучах багровый сполох,
Застонала земля в ночи,
Кличут зорю в далёких сёлах
Запылённые трубачи.
Свистнул ветер стрелой пернатой
С астраханских солончаков, —
Звон подков, да в траве примятой
Пламя кованых арчаков.
Там промчались степные кони,
Брызнул вдребезги млечный мост,
Дымно-сизым степям в ладони
Льются белые стаи звёзд.
И бесшумное их паденье —
Боя дальний переполох —
Быль и будущее, виденье,
Послесловие и пролог.
Осень
I
Сюда не достало
Немецким снарядом.
Сад плещет устало
Осенним нарядом;
Сад льётся – неслышней
Дождя над травою —
Богатой, и лишней,
И нищей листвою.
И этою ночью
В холодном горенье
Он видел воочью
Своё разоренье —
Как листья не могут
С плодами расстаться,
Их кличут в дорогу
То сёстры, то братцы, —
И в шёпот, и в шорох
Листвы повивало
Антоновок ворох,
Апорта навалы…
От жизни большой,
От великого братства
Я тоже душой
Не могу оторваться.
Как лист от плода
Отделиться не может,
Птенец – от гнезда —
И я тоже, я тоже!
И где я ни буду —
С врагом моим биться,
Мне будет повсюду
Земля моя сниться:
Зелёная озимь
Полей безбороздых,
Одонья в колхозе
И яблочный воздух.
II
<М. М. Пришвину>
Да здравствует осени
Промельк утиный,
Заснувший на озими
День паутинный,
Лесная дорожка,
Дрозды на рябине,
И заячья лёжка
В полынной ложбине!
Просторы родные!
Видал за войну я
Приметы иные
И землю иную —
Нарядней, быть может,
Цветистей, быть может,
Но сердце мне
Память о них не тревожит.
А вы и ночами
Мерещились, снились,
Кричали грачами,
Ручьями светились…
Пунцовою
Тетеревиною бровью
Заря пламенеет
В лесах Подмосковья,
Берёзы над гатью —
Серебряным братством,
И снова богат я
Несметным богатством! —
Разносит щеглёнок
Репей по ворсинке,
А сколько опёнок!
А сколько брусники!
А листьев кленовых
В садах непочатых —
Оранжевых, новых,
Гусиных перчаток!
III
Открою под вечер
Окно в листопад:
Вишнёвые свечи
Затеплил закат.
Кусты у сарая,
Дубы в стороне
Горят, не сгорая,
В вишнёвом огне.
Резная, точёная
Даль над травой
Из алого в чёрное
Льётся листвой.
И тучи суровые —
Тусклой парчи,
И чёрно-багровые
Вьются грачи.
И смеркнет. И ночь
Вознесёт от полей
Над золотом рощ
Серебро журавлей.
И листья незримые —
В сон, в забытьё:
Часы мои, дни мои,
Сердце моё!