«НЕДОРОСЛЬ»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Аксон Михеич.
Улита Абакумовна, жена его.
Иванушка, сын их.
Добромыслов, дворянин.
Миловид, сын его.
Федул, слуга Аксенов.
Митька, слуга Иванушкин.
Две служанки Аксеновы.
ДЕЙСТВИЕ I
Аз, а, а, б, в, г, д, е. Очень я есть хочу. Мама, давай же мне поесть-та.
Тотчас, батюшка. Прочти еще разок, так и покушаешь.
Я не хочу больше читать. Я есть хочу. Да и тут написано что? Есть.
Да учись же. Я тотчас и прутом ашерашу.
И, батька свет, не замай его. Пускай покушает на здоровье. (К Ванюшке.) Прочитай еще, дитятко, разок, так и блинок дам. Да и посмотри-тка, какие блинки-та поджаренные.
Не хочу. Дай блина, так буду учиться.
Ну, умница, изволь — покушай.
Что бредит как — покушай. Еще ничего сегодня не выучил. (К Ивану.) Учись!
Небось не слушай его, а возьми блинок да кушай на здоровье. (Умакает блин в масло и подает. Иванушка ест.) Ну, теперь прочитай же еще, умница дорогая.
Ж, з, и, i, к. (Сжав брюхо.) Пусти, я ка...
Что ты, свет мой, не страмись, бог с тобой.
Тьфу, пропасть какая! Докудова ж докормить.
Так, мой свет, тебе он поперек горла стал. Был бы он хорош, ежоли б в твои руки попался.
Тьфу, дура. Бес.
Накушался ли, умница моя дорогая? Или я еще велю принесть.
Полно, не могу уж больше есть. Теперь пойду. (Встает и уходит.)
Поди, бог с тобой — поиграй.
Что ты бредишь — поиграй. Когда ж учиться-то будет? Однако таким манером он ничего не будет знать.
И-и, батька свет, кого и учить-то? Ведь еще ребенок. Бог даст выучится.
Да, ребенок! В его пору уже давно в полках служат.
Неужли-то мучить? Сохрани нас боже и помилуй. Я не дам синего волоса на него пасть.
С тобою и говорить не можно. Я совсем не о мученье говорю, а об учении. Какое же учение — что слово скажет, а другое блином забьет.
А как же?
А по-моему, так надлежит: часа три, от книги не вставая, учиться, а блинам тут не мешаться. Кушать есть время за обедом да за ужином.
Так, мой свет, чтоб с голоду его уморить? Не сделаю я того.
Мама, есть еще блины?
Есть, дитятко. Однако поучись еще, так и дам блинки.
Ну (берет книгу), а, б, в, г, д, е, ж, з, и, i, к, л, м, н, о, п. Полно. (Закрывает книгу.)
Ну еще прочитай.
Да не дура ль ты, ведь видишь, что тут написано, чтоб дать покой? А она свое мелет.
Ну, ладно, перестань же, умница моя дорогая.
Как перестать? Не успел книги в руки взять, — она и перестать велит. Уже как я примусь, так у меня не так пойдет. Забудешь уже прихотливить.
Коли тебя слушать, так и дитя уморим. Кушай, дитятко, не смотри на него. Возьми-тка посмотри, блинок-та какой хороший.
Будет. Уже выучен таким манером. А по-моему, таки бы я прутом да и дубину снес — вот такой был.
Покушай, свет мой. Ну я велю еще принести. (Умакав в масло.)
Да помажь более. Экая она — масла жалеет.
Изволь, мой батюшка, я ничего для тебя, мой свет, не жалею.
Помазал бы дубиной по спине. (Громко.) Смотри — его снова рвать станет.
Ата, батька свет, Христос с ним. К чему такие слова — ведь так изурочить можно. (Крестит Иванушку.) Ангел хранитель с тобою.
Читай же, а не то так худо будет.
Экой проказник какой. Он и ушел. Да пускай погуляет — час ему добрый.
Однако, Улитушка душенька, мы много воли нашему Иванушке даем.
И-и, душенька. Ведь еще ребячье дело. Теперь-то ему и повеселиться, а уже как в службу пойдет, так и все его веселье пропадет.
Да как же его на службу отпустить? Детине 20 лет, а грамоты еще не знает.
Так, мой свет, грамоте... Так что ж в том диковинки — лишь бы был жив — бог с ним.
Да кто о том говорит, ведь и я желаю ему здоровья. Да только надобно, чтоб не был дурак.
Небось будет хорош, Христос с ним.
А я так опасаюсь, чтоб от неги твоей не был бы негодницей.
Тьфу, какая беда! Что прорекует. Никак ты, батька, с ума сошел? Против своей крови такие словеса мелешь, чего и сущий злодей не скажет. Никак он тебе не надобен.
Ата, какая дура проклятая, согрешил грешный! Не даст слова сказать. Экая збалмошная баба! Да можно ли тебе без сердца со мною говорить? Да как и я вспыхну — так худо будет; ведь плеть обуха не перешибет.
И-и, Михеич, свет мой, ты и разгневался. Ведь я еще ничего тебе худого не сделала.
Еще сделать, — довольно того, что и слова твои меня трогают, которые, однако ж, я недолго буду сносить — тотчас перестанешь огрызаться, как собака.
Воля твоя — что хочешь, то и делай. Я вся твоя и слова теперь не скажу. О господи, господи, под старость дал бог радость. Хи, хи, хи. (Плачет.)
Ну, Улита Абакумовна, не плачь же, не плачь. Помиримся, душенька; поди ж сюда.
Мама, о чем ты плачешь?.. Что ж молчишь — скажи. Конешно, тебя батька обидел.
Да, я. А все за тебя, дурака.
Как за меня? (Тихо.) Не видал я того.
Ба! ты уже, дурачина, против меня идешь?
Бранит, старый черт; лишь тронь — то чертом перековеркаю.
Что ты не отвечаешь? Ба, да ты еще и бранишь! Так постой...
Ох, о-ох, косточки все переломал. Вот тебе блинки твои. Ништо, еще не то будет. (Встает потихоньку.)
Ведь он, дитятко, за меня вступился.
Совершенная ты дура. Да что с тобою говорить! (Ушел.)
ДЕЙСТВИЕ II
Ну, брат Митька, как же я батьку-то цапнул ажио как пласт на пол растянулся.
Да за что так, барин?
Как же не так: матку обидел, ажно она заплакала.
Ну так за дело ж.
Да и матке-то досталось на кисель — ажио взвыла голосом.
Так ты, сударь, обоих отбезделавал? Ладно, барин! Смирнее будут. Однако что вам за то от них было?
Я не дождался, ушел и с тех пор их не видал. Да чему ж быть? Неужли-то меня бить будут?
Да ведь не поклонятся — чистехонько таки высекут и плакать не велят.
Никак не боюсь того. Я с обоими справлюсь, — посмотри-тка, какая у меня сила. (Берет за ворот Митьку и повертывает.) Потянись-ка со мной на палки.
Извольте. Да неужли-то вы меня перетянете? Изволь, сударь.
Эх, барин, на какие забавы ты время тратишь, а о книге, сударь, не помышляешь. Извольте-ка батюшке-то показаться. Разбил, сударь, стариков так, что с места не встают. Хорошее ли дело? И день-деньской вы их не видите. Да и в нашем быту то непростительно.
А ты что за учитель пришел? Когда батьке я не спустил, то тебе и подавно. (Подымает палку, Федул отходит, Иванушка в него палку бросает.)
Хорошенько его, сударь, эдакого указчика! Как он смеет с вами говорить. Дай ему, сударь, знать, что и ты такой же господин, что и старый-то хрен.
Выслушайте, сударь, моих простых речей и не замайте меня, покудова их не окончаю.
Ну, говори — я тебя ничем не трону.
Извольте ж выслать этого плута и обманщика. Мне при нем нельзя говорить.
Поди на час от меня.
Я вижу, барин, что он на меня вам наговаривать будет. (Уходит.)
Вы знаете, сударь, что я служил вашему дедушке и батюшке, и всегда служба была моя верна; а когда бог не сошлет по душу, то и вам буду служить, да и думаю, что и по летам вашим пора и в службу вам вступить, а кроме меня вам некого с собою взять. Я бывал в походах и знаю, как там поступать; так не рассердитесь, что я стану говорить.
Нет, не буду, право.
И прикажете смело говорить?
Ивaнушка
Говори, что хочешь.
Ну, сударь. Я хочу у вас спросить, имеете ли вы намерение в службу вступить?
Как же без того; а другое дело, и сам не знаю, как батька хочет.
Так я вам доношу, что то необходимо должно быть и того государь требует; однако вы мало изволите о том помышлять, а по летам вашим уже и время прошло. Ох, сударь, слезы не дают мне говорить. (Плачет.) Что нам, сударь, делать? Вы теперь в таких летах, что моложе вас уже офицерами, а вы и в службу еще не вступили, да и надежды нет иметь хорошие ранги.
Да почему же так?
Простите ль моей усердной грубости, если что скажу?
Я уж тебе сказал, что все говори, что хочешь.
Милостивый государь! Не от хотения язык мой мелет, а от жалости, видев, что вы себя к погибели готовите.
Как к погибели?
Да как же, сударь, не так? Рассудите милостиво: выучили ль вы грамоте и знаете ль писать? Ведь, сударь, уж бороду бреете. Господина Добромыслова сын, сказывают, уже и иностранными языками говорит и давно уже офицер.
А что тебе до того нужды?
Ежели бы нужды не было, то я и не плакал бы. Ведь и нам весело, когда господа хороши да умны. Послушайте моего глупого совету и пойдите к батюшке, и попросите у него прощения, да начните учиться поскорее, чтоб вам со временем не плакать было.
Небось никогда не заплачу. (Хочет идти.)
Ну, барин, увидишь и меня вспомянешь. А куда изволишь идти, не к батюшке ли?
Вот тебе. (И с тем уходит.)
Как горох к стене не льнет, так-то ему слова. Вот какая честь отцу. Да ништо, зачем волю давал. Правда пословица говорится, что ученье свет, а неученье тьма. (Уходит.)
Видел ли ты нашего дитятку Иванушку?
Видел, сударь. Он сейчас изволил отсель выйти. Я и звал к вам, но никак не хочет идти.
Однако к столу придет ужо?
Не думаю, сударь, чтоб пошел. Он так на вас рассердился, что и вспомнить не дает, за что меня чуть до смерти не убил.
Так где же он кушать-то будет?
Не знаю, сударь.
Велеть было ему приготовить особливо. Пусть его уходится, посердится, да и перестанет.
А я так сужу — не давать ни куска, покуда сам не придет, пусть себе сердится. У сердитого губы толсты, да в брюхе пусто.
Так, мой свет, уморить его? Воля твоя, я не стерплю да пошлю блинков и чего-нибудь еще, пусть покушает, ведь рождение наше. Много ли их у нас — один, как глаз во лбу, да хотим с голоду уморить.
Доведешь ты своею негой до совершенных бед.
Аксен Михеич, ведь еще ребенок! Будет постарее, то совсем переменится. Не долго ему повольничать. Вот как в службу запишется, то все веселье отойдет.
Ее ничем не уговоришь. (Уходит.)
Ах, служба, служба государева! (Голосом воет.) Как-то тебе, дитятко, привыкать-то будет на чужой, дальней сторонушке, кто-то тебя, сердечушку, приголубит? Ах, сердешно дитятко, кто тебе даст блинка и пирожка? Не будет у тебя ни батюшки, ни матушки, ни роду, ни племени, к кому б приклонить буйную свою головушку. Хи, хи, хи. (Плачет.) Отпущу с тобою, дитятко, няню Агафью, она иногда и блинов тебе испечет. (Уходит.)
ДЕЙСТВИЕ III
Улита,Аксен и две служанки (последние в телогреях).
Я, свет мой, слышала, что к нам гости будут.
А кто такие?
Добромыслов с сыном.
Так надобно прибрать. (К служанкам.) Пошли сюда Федула.
Ужо посмотрим, как-то они выучены.
Федул входит.
Прибери горницы хорошенько, накрой стол ковром, поставь стулья порядком, а скамьи вынеси вон. А ты, Агафья, выдай свеч да скажи, чтоб нигде лучина не горела; а сама надень камчатную телогрею, а ты, Федул, надень ливрею, пусть видят, что у нас все есть.
Ужо увидишь тверских [петербургских]-то разумниц. Право, не лучше нашего Иванушки будут.
А я думаю, что еще и хуже, да хватись, что и богу забыли молиться, да думаю, чего боже сохрани, научились в пост мясо есть. О! избавь от того, боже, лучше дурак будь, нежели одинова в пост оскоромиться.
Ужо, душенька, увидим ученых-то деток, за которых разорил деревни; легко ль то сказать! Что сверх пяти алтын с души собрав еще пятьдесят рублей заплатил, а у нас так на таковые деньги Иванушка часослов, псалтырь, чети минеи, и пролог, и все молитвы наизусть выучит.
Да не хуже будет, а чего лучше, что при своих глазах, а хватись, Добромыслова сын нужды-то, нужды навидался. Я чаю, и с голоду помирали. Куда бы я рада была, ежели бы он хуже нашего Иванушки был. Ах! как я вспомню глулость Добромыслова: без всякой жалости отпущал его в школу, да еще и нам советовал, чтоб и мы так же с своим Ванюшею поступили; однако не обманул нас. Куда бы я обрадовалась, если б он хуже нашего выучился.
А я с радости выше Ивана Великого вскочил бы, а дай бог, ужо одумались бы другие отцы в чужие руки детей своих отдавать. Послушай-ка, душенька, что я тебе скажу. Намнясь я был у Родиона Ивановича Смыслова и видел его сына, также французами ученого. И случилось быть у него в доме всенощной, и он заставлял сынка-то своего прочесть святому кондак. Так он не знал, что то кондак, а чтоб весь круг церковный знать, то о том и не спрашивай. Поверишь ли, разлапушка, что если б я на месте отца его был, то со стыда сгорел бы, а он еще тому и рад был. Да еще что сказал: поди-тка к своим французским книжкам, а это дело не твое. Так вот, душенька Улита Абакумовна, чему иные отцы детей своих учат.
Ау! та не овца, которая за волком пошла, так-то и Смыслов сын. Не будет в нем пути, коли молитвы не умеет прочитать, а наш Иванушка лучше нас повеселит. Он теперь и не учась господи помилуй пропоет.
Однако, Улитушка душенька, впрочем, мне весьма полюбился сына его поступок. И как пред отцом своим учтив, послушай и покорен — воля твоя, лучше, чем наш Иванушка.
И, батька свет! Наш еще ребенок — у него еще игрушка на уме.
Ребенок, а тот еще моложе. Да не о том дело. Ох, блины твои доведут нас до слез.
Рыдван, сударь, какой-то на двор взъезжает, весь на золоте, а в нем сидят три человека разобравши и ужесть как.
Гости! Гости! Ахти, пропали мы совсем!
Не кричи, проклятая! Убирайте поскорее.
Непотребные канальи, бестии! Всех велю пересечь до смерти.
Перестань, душеньки, кричать-то — гости на крыльцо уже идут. Поди-тка, встреть их.
Вот тебе на! встреть. Где трудно, так жена поди. Изволь сам иттить встречать, а я не прибравши и не скоро выду.
Ты ни в чем меня слушать не хочешь, так поди же.
Гости, сударь, и передней стоят. Прикажешь ли впустить?
Для чего ты их остановил?
А как же, сударь, — вы не были готовы.
Экой дурак! (Приближась к кулисам, крепко.) Добро пожаловать, дорогой соседушка, не прогневайся.
Желаю здравствовать, милостивый государь. Я, любя вас и почитая много, за первый долг счел, возвратясь с сыном своим из Твери [Петербурга], впервые отдать вам, милостивому государю моему, усердное свое почтение и притом рекомендовать и сына своего.
Покорно благодарствую. Так это сын ваш?
Да, сударь, он самый, который приносит вам свое почтение и просит вашей милостивой ласки.
Благодарствую, благодарствую. Так поцелуйте же. (И целует.) Ражой молодец. И как велик вырос, а я знал такого маленького. (Указывает рукою.)
Так, сударь, старый старится, а молодой растет. Мы же с вами больше не вырастем.
Ау, время наше прошло, были и мы таковы. Между тем, прошу пожаловать садиться.
Садятся.
Чем изволите время препровождать?
В разном домашнем хозяйстве, а иногда книги читаю, а больше всего мое утешение, что сына грамоте учу.
Как, сударь, еще грамоте учите!
А как же больше? Ведь он вашего сына тремя годами только старее, неужли-то ваш сын выучил уже грамоту?
Какая грамота! Он уж выучился по-немецки, по-французски, по-итальянски, арифметику, геометрию, тригонометрию, фортификацию, архитектуру, историю, географию, танцевать, фейхтовать, манеж, и на рапирах биться, и еще множество наук окончил, а именно на разных инструментах музыкальных умеет играть.
А знает ли он часослов и псалтырь наизусть прочесть?
Наизусть не знает, а по книге прочтет.
Не прогневайся ж, пожалуй, что и во всей науке, когда наизусть ни псалтыри, ни часослова прочесть не умеет, — поэтому он церковного устава не знает.
А для чего ж ему и знать? Сие предоставляется церковнослужителям, а ему надлежит то знать, как жить в свете, быть полезным обществу и добрым слугою отечеству.
Да я безо всяких таких наук, и приходской священник отец Филат выучил меня грамоте, часослов, и псалтырь, и кафизмы наизусть за двадцать рублев, да и то, благодати божьей, дослужился до капитанского чину. Желаю того и сыну своему.
А долго ли изволили службу свою продолжать?
Сорок два года.
Долгонько же. Боже избавь сына моего такой несчастливой службы.
Неужли-то вы думаете, что скорее моего да капитанского чина дослужится?
Конечно, не сумневаюсь. Сохрани боже, если через два года не будет майором. Тогда присоветую лучше в отставку иттить.
Как через два года майором, не прослужив и десяти лет? Нет, государь мой, многого вы требуете. Послужи-тка он так, как и деды его служили, потри прежде ремень по-нашему. Я покорно прошу выслушать: десять лет был простым драгуном, пять лет капралом, три года гефрет-капралом, два года квартирмистром, десять лет вахмистром, и в этом проклятом чину я век свой изволочил, и нет ни одной косточки, которая бы палками не была ломана, а уж как перевалился в офицеры, то, кроме того, что два раза был на палашном карауле, — не был штрафован. Девять лет был прапорщиком. Тогда находился при особливой комиссии, а именно при сжении угольев и при гонке смолы. На десятом году пожалован поручиком, а потом, при отставке, пожалован капитаном. Так рассудите, как же вашему сыну быть скоро майором? А давно ль вы его в службу записали?
Добрсмыслов
Четвертого году.
Вот, изволите видеть, еще шесть лет надобно до капральского чину.
Какой капрал! Он уже гвардии прапорщик.
Что это значит?
Добр омыслов
Армейский капитан-поручик.
Как капитан-поручик? (Вскоча, с сердцов.) Статно ль дело не служа ничего. Да за что ж такая честь?
А за то, государь мой, что он прилежно учился и науку свою скоро окончил; а притом я, никак не жалея, сыскивал разные случаи поместить его в важные комиссии, что удавалось. Зато он получил в два года три чина, а именно-с: квартирмистров, сержант и прапорщичей. Благодарю бога, не тупо идет его произведение. Что бог даст вперед; нам такого счастья не было.
Ах, как-то мне с своим Иванушкой быть? Поплетусь сам с ним в Питер.
Напрасно изволите мешкать.
Что ж делать, еще науку не окончил.
Какой учитель — француз ли или немец?
Какой француз! Черт бы их взял! Кто держит их, и тот недобрый человек, а они только научают басурманской веры. Я, сударь, и жена моя учит и учим священного писания, а не французских книг, которые научают только закон божий не наблюдать да в пост мяса есть, — а это уж и совсем проклятое дело. Нет, государь мой милостивый, не намерен я его отдавать на руки французам.
Воля в том ваша. Извините меня, что обеспокоил вас. Оставим сию материю, которая меньше важна, чем разговоры о домостроительстве. И смею у вас спросить, каков ныне хлеб родился?
Слава богу, рожь сама десяти, а яровое еще не молотил; сено, благодаря бога, выставили при доброй погоде.
И у меня, благодаря бога, против прежних годов лучше родился.
Рекомендую вам, сударыня, детей моих в вашу милость.
Покорно благодарствую.
Прошу милости садиться.
Неужли-то вы и этого малюточку в Тверь [Петербург] возили?
Да, сударыня, четыре года так жили и, благодаря бога, хорошо учился и уже говорит по-немецки и по-французски довольно хорошо.
Ахти мне, я чаю, нужды-то, нужды было? (К мальчику.) Весело, мальчик, в Питере-то было?
Очень, сударыня, весело.
Как противу здешних мест?
Несравненно, сударыня, в рассуждении великолепного города, а здеся, сударыня, деревня.
Да и я во многих городах бывала, однако важного ничего в них не нашла, только что людей больше.
Не то одно веселит, что шум от народа происходится, а лучшее удовольствие состоит в том, что частые собрания и обращение с благородными и разумными людьми.
А как же собрания у вас там бывают?
Комедии, маскарады, клобы.
Ахти мне, у вас и клопы в дела идут?
Конечно, так, сударыня. Тем-то и научаемся разума.
Да что ж вы с клопами делаете?
Веселимся, играем концерты и тогда танцуем, а после ужинаем со всею компанией.
Ах! (Плюет.) Тьфу, тьфу, и кушаете их? Чего-то проклятые немцы да французы не затеют! Как же они танцуют? Разве дьявольским каким наваждением? У нас их пропасть, и нам от них проклятых покоя нет, да только ничего больше наши клопы не делают, как по стенам ползают да ночью нестерпимо кусают — только.
Он, сударыня, не про клопов говорит, а про клобы, о благородном собрании, где все съезжаются, веселятся и разговаривают и научаются, как жить в обществе, и то собрание называется клобом.
А, а... Теперь-то я поняла, где ж мне знать о ваших клопах, а я, право, думала о наших клопах и очень удивилась, услышав, что вы и кушаете их. Не прогневайся, батька мой, мы очень настращены мирскими речами. Сказывают, что у вас в Питере едят лягушек, черепах и какие-то еще устрицы.
Устрицы и я ел и дети, а лягушек не ел.
Ахти! вкушали эту погань! Да не кушали ли мяса в пост?
Грешные, сударыня, люди. В Петербурге без того обойтиться не можно.
О боже мой, до чего дожили. А все проклятые французы да немцы — впустили в православную Русь свою ересь. Как земля-мать вас терпит? Так-то и Иванушку нашего научат. Да, хватись, и веру христианскую там забыли?
Ах, нет, сударыня. Что касается до веры, то она всем в своей силе находится.
Да молишься ли ты, батюшка, богу?
Как же, сударыня, не молиться?
Сложи-тка крест. Каким крестом вы молитесь?
Это по-нашему ж. А бывает ли правило молитвы в ваших-то собраниях и молитесь ли вы там богу?
Богу молиться, сударыня, есть время поутру и вечеру, сколько угодно и без народного видения, а собрания учреждены для оных залов, следовательно неприлично быть службе божий, где танцуют.
Очень ты, душенька, так любопытствуешь. Что нам нужды, как кто ни молится.
Ну, я и перестану. Кто как хочет, так и живет.
Позови к нам Иванушку.
Тотчас, сударь.