Целых шесть часов длился этот трудный подъем, и вот наконец он достиг цели. Он стоял перед массивными железными воротами монастыря. Хаустонец дернул за веревку колокола — мрачного вида страж кивком головы пригласил его войти и воспользоваться гостеприимством братьев. Его проводили в просторный, плохо освещенный зал, стены и полы в котором были выложены из холодного серого камня. Впустивший его монах снова кивком головы попросил его подождать, покуда монахи не разойдутся по своим кельям после вечерней молитвы. Раздался глухой удар колокола, большие двери неслышно распахнулись, и процессия хорошо выбритых монахов беззвучно прошествовала в кельи. Они шли, низко наклонив голову, перебирая четки, с их шевелящихся губ слетала неслышная молитва.
Когда шествие проходило мимо него, посетитель был просто ошарашен, вдруг увидев среди благочестивых монахов того, кто когда-то был всеобщим любимцем и образцом элегантности в Хаустоне.
Он громко окликнул его, назвав по имени, монах, вздрогнув от его голоса, поднял голову и, увидав торговца, вышел из строя своих молящихся на ходу братьев. Остальные продолжили свое молчаливое шествие, и вскоре за последним из них затворилась большая дверь.
Хаустонец с любопытством взирал на новоиспеченного монаха.
На нем была длинная черная сутана, подпоясанная на талии пеньковой веревкой и своими классическими ниспадающими складками доходившая ему до пят. Волосы на голове были выбриты кружком, а лицо выглядело гладким, как у девицы. Но больше всего торговца поразило выражение полного умиротворения, покоя и счастья на нем. А во взгляде не было прежней тревоги и озабоченности, которые замечали его друзья перед тем, как он исчез.
Казалось, что тихая, святая красота струилась с его лица, становясь благословением.
— Во имя Господа, — спросил его друг, — что же заставило тебя похоронить себя заживо здесь, вдали от мира, почему ты бросил друзей, оставил все удовольствия, чтобы провести все свои дни в этом ужасном месте?
— Послушай, — ответил ему монах, — я скажу тебе почему. Теперь я беспредельно, трансцендентно счастлив. Я достиг венца всех своих желаний. Вот, посмотри на это облачение.
Он с гордостью смотрел на свою грубую, жесткую сутану, классические складки которой сбегали от талии до пят.
— Я — единственный человек, — продолжал он, — который наконец вкусил плод всех своих самых дорогих земных надежд. Теперь на мне такой наряд, который не пузырится на коленях.
Легенда Сан-Хасинто
Поле битвы при Сан-Хасинто — историческое место и очень дорого всем, кто близко принимает к сердцу былую славу Техаса. Техасец, остающийся равнодушным при упоминании о поле, где генерал Сэм Хаустон и другие джентльмены, названные по различным округам Техаса, захватили в плен Санта Анну вместе с его походным баром и всеми видами холодного оружия, — такой техасец не более как презренный раб.
Несколько дней назад один репортер «Пост», у которого есть знакомый, плавающий рулевым на буксире «Злосчастная Джейн», отправился вниз по реке к полю битвы с намерением собрать среди старожилов хотя бы часть из множества преданий и легенд, связанных с событиями, которые произошли на этом достопамятном куске земли.
Репортер сошел со «Злосчастной Джейн» у самого поля битвы, расположенного на берегу реки, и, пройдя немного вперед в густой тени деревьев, вышел на широкую равнину, где, по преданию, и разыгралась знаменитая битва. Невдалеке, в платановой рощице, стояла хижина, и репортер направился к ней в надежде обнаружить там старожила.
Из хижины вышел почтенный старец лет семидесяти пяти — восьмидесяти, с длинными седыми волосами и белоснежной бородой.
— Подойди ко мне, юноша, — сказал он. — Ты хочешь знать легенду этих мест? Тогда положи мне на ладонь немного серебра, и я расскажу ее тебе.
— Добрый отец, — сказал репортер, — исполать тебе, я клянусь небом, и Бог мне свидетель, если ты меня любишь — не проси у меня серебра, а валяй выкладывай свою старую легенду.
— Тогда садись сюда, — сказал отшельник, — и я расскажу тебе легенду про поле битвы при Сан-Хасинто. Много, много лет тому назад, когда мои серебристые кудри были черны как смоль и поступь у меня была такая же легкая и веселая, как у тебя, мне рассказала ее моя мать. Как ясно я помню этот день. Наступили сумерки, и от деревьев протянулись вечерние тени. Она положила руку мне на голову и сказала:
— Сын мой, я расскажу тебе легенду Сан-Хасинто. Это прекрасная повесть, я слышала ее от своего отца, одного из первых поселенцев в нашем штате. Ах, что это был за человек — шести футов ростом, крепкий, как дуб, и храбрый, как лев. Однажды, помню, он воротился домой после долгой, жестокой схватки с индейцами. Он, мой огромный, сильный отец, посадил меня к себе на колени осторожно, как женщина, и сказал:
— Слушай, моя звездочка, я расскажу тебе славную старую повесть о Сан-Хасинто. Мало кто знает эту легенду. Она поразит тебя так, что твои ясные глазки запляшут от любопытства. Я слышал ее от дяди. Это был странный человек, вселявший страх во всех, кто знал его. Однажды ночью, когда луна заходила на западе и большие совы жалобно ухали в лесах, он указал мне на ту вон рощу на берегу и, взяв меня под руку, прошептал: «Ты видишь их, мальчик, видишь?» Мы стояли одни в высокой траве, и было почти совсем темно, и ветер странно шумел, пролетая над полем.
— Я никому и словом не обмолвился об этом, мальчик, — сказал мой дядя, — но теперь я не могу молчать. Слушай: когда я был ребенком, моя бабка рассказала мне легенду Сан-Хасинто. На следующий день она скончалась. Она рассказала ее мне в полночь, на этом самом месте. Настигнутые страшной бурей, мы укрылись вот здесь, под старым дубом. Глаза моей бабки, обычно такие тусклые и слабые, сверкали, как звезды. Она словно помолодела на пятьдесят лет, когда, подняв дрожащую руку, указала на старое поле битвы и начала:
— Дитя мое, сейчас впервые за много лет человеческий язык поведает тайну, которую хранит в своей вековечной груди это безмолвное место. Я расскажу тебе легенду Сан-Хасинто, как мне рассказал ее сводный брат моего отца. Это был молчаливый, угрюмый человек, он любил чтение и одинокие прогулки. Однажды я застала его в слезах. Увидев меня, он смахнул слезы и ласково сказал:
— Это ты, моя маленькая? Поди сюда, я расскажу тебе то, что много лет хранил в тайниках своего сердца. Есть печальная легенда, связанная с этим местом. Садись рядом со мной, и я расскажу ее тебе. Я узнал ее от моей двоюродной бабки, известной в свое время красавицы. Как ясно я помню ее слова. Это была добрая, чудесная женщина, и от ее нежного певучего голоса прекрасная, диковинная легенда становилась еще увлекательнее.
— Однажды, — сказала она, — очень, очень давно я ехала по этой долине верхом с отчимом моего дяди, и вдруг он взглянул на эту рощу и сказал: «Слышала ты когда-нибудь легенду Сан-Хасинто?» — «Нет», — сказала я. «Так слушай, — сказал он. — Много лет назад, когда я еще был мальчишкой, мы с отцом остановились там в тени отдохнуть. Солнце садилось, и он указал на это поле и молвил: Сын мой, я уже стар, и жить мне осталось недолго. С этим местом связана одна старинная легенда, и я чувствую, что должен рассказать ее тебе. Очень давно, когда тебя еще не было на свете, мой дед…»
— Послушай-ка, ты, старый болтун, — сказал репортер «Пост», — ты уже плетешь мне что-то из времен лет за шестьсот до Понтия Пилата. Ты что, не знаешь разницы между заметкой в хронике и надписью на пирамиде? Старых клише наша газета не помещает. С этими анекдотиками ступай, пожалуйста, в календари, — там все берут.
Тут престарелый отшельник нахмурился и потянулся к заднему карману, а репортер быстро, но не теряя достоинства, побежал к «Злосчастной Джейн» и скрылся в каюте.
И все-таки где-то в округе живет легенда о поле битвы при Сан-Хасинто; если б только знать, как до нее добраться!
Бинкли и его школапрактического журнализма
В прошлый вторник, во второй половине дня, на углу главной улицы появился обтрепанный и малореспектабельный человек. Проходившие по этой улице видели его стоящим на том же месте, когда возвращались.
Казалось, он ждал кого-то. Наконец на тротуаре показался какой-то молодой человек, и обтрепанная личность прыгнула на него, не сказав ни слова; между ними завязалось ожесточенное сражение. Молодой человек защищался, как только мог, но с ним обошлись жестоко, прежде чем прохожие могли разнять сражавшихся. Конечно, полисмена не было и в помине, и все происшествие закончилось так же бесшумно и спокойно, как и началось. Молодой человек с подбитым глазом и кровоподтеком на щеке незаметно исчез; обтрепанная личность удалилась в одну из боковых улиц с выражением живейшего удовлетворения на лице.
Сотрудник «Пост», видевший это происшествие, был поражен не совсем обычным видом обтрепанной личности и, убежденный, что в этой ситуации крылось нечто большее, чем было видно, последовал за агрессором. Когда он шел за ним, малореспектабельная личность заговорила сама с собой голосом, выражавшим глубокую торжествующую радость:
— Ну, это последний. В конце концов стремление к мести дает больше радости, чем сама месть. Я лишился цели своей жизни.
Он продолжал свой путь, огибая углы с медлительной манерой человека, мало знакомого с городом, и через некоторое время зашел в грязный салун на Конгресс-стрит.
Репортер последовал за ним, и, потягивая воду из бокала, поданного официантом, он увидел, что обтрепанный человек уселся за один из маленьких столиков. Несмотря на оборванную, дешевую одежду и растрепанные сальные волосы, его лицо носило отпечаток интеллигентности, которую не мог скрыть его странный наряд.
Влекомый любопытством, репортер придвинул свой стул к его столу. С тактом и предприимчивостью его профессии он вызвал таинственного незнакомца на откровенность и нашел, как и ожидал, его человеком воспит