— Слышали анекдот про эскимоса? — спросил Биллинджер в малой дубовой гостиной, сразу слева, если вы проникнете в Виргинский клуб.
— Конечно, — ответил Джон Реджиналд Форстер, вставая и выходя из комнаты.
Форстер взял у служителя свою соломенную шляпу (солома выйдет из моды и, возможно, снова войдет задолго до того, как все это будет опубликовано) и вышел на улицу. Биллинджер привык, что его анекдотов не слушают, и, конечно, не мог обидеться.
Форстер был в своем любимом настроении и хотел сбежать отовсюду. Для душевной гармонии человеку нужно, чтобы его мнения разделял и настроению сочувствовал кто-то еще. (Я написал было безличную форму «сочувствовали», но один телеграфист некогда призвал меня не употреблять лишних слов ради экономии денег. Тут случай обратный.)
В своем любимом настроении Форстер всегда воображал себя искателем счастья. Он был прирожденным искателем риска, но происхождение, воспитание, традиции и вредное влияние Манхэттенского племени не давали ему развернуться. Все торные большие шоссе он истоптал и не одну боковую тропку из тех, что призваны облегчать скуку жизни. Но напрасно. А все потому, что он знал, что ждет его в конце каждой улицы. По опыту и логически рассуждая, он почти точно знал, куда его заведет любое бегство от будней. Самые причудливые и прихотливые личные вариации на общие темы жизни казались ему монотонными и нагоняли на него смертную тоску. Он не сумел убедиться, что, хотя мир создан круглым, квадратура этого круга исчислена и самое интересное поджидает нас за углом.
Форстер шел и шел все дальше от клуба, стараясь не замечать и не выбирать улиц. Он бы с удовольствием заблудился; но на это не было никакой надежды. Фортуна и Удача в нашем большом городе всегда к вашим услугам. Но Случай — восточный гость. Он невидим и неуловим, как прекрасный принц в паланкине, защищенный взводом драгоманов от любопытных глаз. Вы проходите одну улицу, проходите другую, третью, а Случая все не видно.
Так пробродив целый час, Форстер остановился на углу широкого, гладкого проспекта, безутешно глядя на живописный старый отель напротив с мягко, но светло озаренными окнами. Безутешно — потому что он чувствовал, что пора ужинать; а ужин в этом отеле не сулил ни малейшего риска. Он знал это место наизусть, и обслуживание здесь было так бесшумно и быстро, а выбор блюд так изыскан, что буквально жаль было голода, укрощаемого со столь безжалостным совершенством. Даже музыка здесь, казалось, всегда играла на бис.
И тут ему пришла фантазия поужинать в каком-нибудь полупочтенном, даже подозрительном заведении подальше от центра, где лихие повара всех стран предлагают свою рискованную кухню всепожглощающим американцам. А вдруг там ждет его что-то необыкновенное: исключение без правила, вопрос без ответа, средство без цели, субъект без предиката, Гольфстрим в соленом океане жизни… А вдруг?.. Форстер не переоделся к ужину; на нем был темный деловой костюм, который не привлек бы к себе вниманья даже там, где официанты разносят спагетти в расстегнутых жилетках.
И Джон Реджиналд Форстер стал искать у себя деньги; ведь чем дешевле ваш ужин, тем безусловней вам придется за него платить. Он тщательно обследовал все тринадцать больших и малых карманов своего делового костюма, но не нашел ни единого цента. Его банковский счет выражался пятизначной цифрой, но…
Форстер заметил, что некто неподалеку с удовольствием за ним наблюдает. Человек как человек, лет тридцати, прилично одетый, он стоял так, будто ждал трамвая. Но по данной улице трамваи не ходили. А потому это стоянье рядом и откровенное любопытство показались Форстеру некоторой навязчивостью. Однако, будучи постоянным искателем риска, он предпочел не оскорбляться и ответил смущенной улыбкой на веселую усмешку незнакомца.
— На нуле? — спросил тот, подходя еще ближе.
— Да, похоже, — сказал Форстер. — Я думал, доллар-другой обнаружится…
— Понятно, — засмеявшись, сказал незнакомец. — Ан нет. Я только что, заворачивая за угол, произвел ту же процедуру. Нашел в верхнем кармане жилета — и как они туда попали? — два цента. Не знаете, как могут покормить за два цента?
— Так вы не ужинали? — спросил Форстер.
— Нет. А хотелось бы. Знаете, у меня к вам предложение. У меня есть предчувствие, что вы не откажетесь. На вас хороший костюм. Простите мою нескромность. Мой, полагаю, тоже не вызовет подозрений у метрдотеля. Что, если мы зайдем в этот отель и поужинаем вместе? Закажем все как миллионеры или, если угодно, как господа в стесненных обстоятельствах, вдруг решившие кутнуть. А в заключение используем мои две монетки, чтобы решить, кому придется принять на себя всю грозу хозяйского гнева и мщенья. Моя фамилия Айвз. Полагаю, мы с вами жили примерно на одинаковом уровне, пока денежки наши не испарились.
— Идет! — сказал Форстер весело.
Затея обещала вход в таинственное царство Риска, во всяком случае, сулила кое-что кроме опостылевших изысков здешней кухни.
Скоро они уже сидели за угловым столиком в ресторане отеля. Айвз послал Форстеру по скатерти одну из своих двух монет.
— Киньте-ка, кому заказывать, — сказал он.
Форстер проиграл.
Айвз засмеялся и стал называть официанту яства и пития, с такой спокойной непринужденностью вычитывая их из меню, будто это его настольная книга. Форстер слушал и кивал одобрительно.
— Я из тех, — говорил Айвз, заглатывая устриц, — кто всю жизнь ищет неожиданностей. Я — не авантюрист, грезящий о призе. И не игрок, который знает, что либо выиграет, либо проиграет свою ставку. То, о чем я мечтаю, — это напасть на приключение, последствий которого сам не смогу предугадать. Главная моя задача — вечно бросать вызов слепой, увертливой судьбе. Мир нынче так изучен и расчислен, что не осталось вероятности вдруг выйти на тропу случая, которая вся не будет изуродована указателями предстоящих поворотов. Я — как тот служащий Министерства Околичностей, который возмущался, когда кто-то приходил к нему за справкой: «Ему надо, знаете ли, знать!» Так вот, я не хочу знать, не хочу анализировать, не хочу догадываться — я хочу давать руку на отсечение, закрыв глаза.
— О! Я понимаю, как я вас понимаю! — сказал Форстер. — Как часто я мечтал сформулировать свои ощущения. Вам это удалось. Я тоже люблю бросать вызов судьбе. Не заказать ли нам мозельское к следующему блюду?
— Почему бы нет? — сказал Айвз. — Я вижу, вы ухватили мою мысль. Тем яростней будут те громы и молнии, которые обрушатся на голову проигравшего. Если вам еще не надоело, вернемся к нашим баранам. Всего раза два-три случалось мне встречать истинного искателя случая, который пускается в дальний путь, не попросив у судьбы ни расписания, ни карты. Но по мере того как мир делается цивилизованней и умней, все трудней напасть на приключение, конца которого сам не предвидишь. Во дни Елизаветы вы могли напасть ну хоть на часового, взломать ворота, обнажить шпагу и поставить на кон жизнь. Теперь попробуйте-ка нахамите полицейскому, и самые смелые ваши фантазии не пойдут дальше догадок, в какой именно участок вас поволокут.
— Да-да, — приговаривал Форстер, одобрительно кивая.
— Я сегодня вернулся в Нью-Йорк, — сказал Айвз, — после трехлетних странствий. Всюду то же, не стоило мотаться. Мир перегружен умозаключениями и выводами. А меня волнуют только предпосылки. Я пробовал охотиться в Африке на крупную дичь. Я знаю, как с такого-то расстояния бьет по цели такое-то ружье; когда слон или носорог падет от пули. Удовольствие при этом я испытываю примерно такое же, как в школе, когда, оставленный после уроков, решал скучнейшие задачки на доске.
— Да-да, — приговаривал Форстер.
— Разве что аэропланом попробовать управлять, — продолжал Айвз задумчиво. — На аэростате я летал. Скука, голый расчет на авось: куда ветер дует.
— Остаются женщины, — улыбнулся Форстер.
— Три месяца тому назад, — сказал Айвз, — я бродил по одному базару в Константинополе. Дама, под чадрой, разумеется, но с прелестными глазами, перебирала жемчуга и янтарь на лотке неподалеку. Ее охранял огромный нубиец, черный как смоль. Скоро он незаметно приблизился ко мне и сунул мне записку. Улучив минуту, я в нее заглянул. Торопливые карандашные каракули: «У арочных ворот Соловьиного Сада, сегодня вечером, в девять». Увлекательная предпосылка, не правда ли, мистер Форстер?
— Ну а дальше, дальше-то что было? — сказал Форстер.
— Я навел справки и выяснил, что этот Соловьиный Сад принадлежит одному старому турку, великому визирю или что-то в таком духе. Естественно, ровно в девять я был возле арочных ворот. Тот же нубиец проворно их открыл, я вошел и сел на скамью подле душистого фонтана рядом с таинственной незнакомкой. Мы с ней мило поболтали. Она оказалась некоей Миртль Томсон, журналисткой, которая писала для чикагской газетенки о турецких гаремах. Оказывается, она отметила на базаре столичный чекан моих брюк и поняла, что я должен просветить Нью-Йорк на ту же тему.
— Понятно, — сказал Форстер. — Понятно.
— Я путешествовал по Канаде на каноэ, — сказал Айвз, — сквозь водопады и водовороты. Но и там я не нашел того, чего хотел, так как я знал, что в результате может произойти только одно из двух: либо я выплыву, либо пойду ко дну. В какие я только карточные игры не играл! Но математики почти совсем испоганили это занятие, просчитав шансы. Я заводил знакомства в поезде. Я отвечал на объявления. Я звонил в чужие двери. Я не успокаивался, я искал. Но конец бывал всегда один: логическое следствие посылки.
— Я знаю, — сказал Форстер. — Все это я и сам испробовал. Но у меня было меньше случаев попытать случай. Есть ли где еще в мире город, столь бедный невозможностями, как Нью-Йорк? Казалось бы, столько путей в неизвестное; но ни один из тысячи не доставит вас не туда, где вы предполагали очутиться. Хорошо бы подземка и трамваи нас так же редко подводили.
— Рассвет, — сказал Айвз, — встал над ночами Шехерезады. Нет больше халифов. Горшок рыбака превратился в термос, гарантирующий температуру кипения или замерзания в течение сорока восьми часов для любого джинна. Жизнь идет как заведенная. Наука убила случайность. Нет уже тех возможностей, какие были у Колумба и у того, кто съел первую устрицу. Известно только то, что нет ничего неизвестного.