В общем, управление своим Олимпом Мэрад поставил на деловую основу. Часть своих полномочий ой делегировал своим вице-президентам. Так, Осел ведал плодородием, а Шид отвечал за погоду. Когда-то он был профессором физики Трайбеллского университета и одновременно директором городской метеостанции. Теперь Шид стал единственным в мире синоптиком, чьи прогнозы сбывались на сто процентов. Еще бы. Он сам делал погоду.
Рассказ был чрезвычайно интересный, но я постоянно отвлекался: во-первых, никак не шел из головы Поливайнозел и мне то и дело приходилось оглядываться. Во-вторых, меня беспокоило будущее наших с Алисой отношений. Не охладеет ли она ко мне после того как у меня вырастут волосы? Нравится ей моя лысина – тут уж я занялся психоанализом – или я сам?
Не будь положение так серьезно, я, наверное, посмеялся бы над собой. Мог ли я предположить, что наступит день, когда у меня начнут расти волосы и прекрасная девушка признается мне в любви, а я, узнав об этом, стану скакать от радости?
Впрочем, в следующее мгновение я таки подскочил. Но не от радости. За моей спиной раздалось ржание. Сомнений не было – осел. Заметавшись, я увидел, как, блестя золотом в свете факелов и луны, прямо на нас галопом несется Поливайнозел. Народ с воплями расступался перед ним, но топот копыт заглушал даже эти вопли. Осел нагонял нас, дико крича на ходу:
– Что теперь, человече? Что теперь?
Он почти схватил меня, но я рывком распластался на земле, и осел, не сумев затормозить, пронесся мимо. Он еще пытался удержать равновесие, но Алиса подтолкнула его, и Поливайнозел врезался в толпу, сминая бутылки, корзины с фруктами и клетки с живностью. Поднялась суматоха, зазвенело стекло, завизжали женщины, закудахтали выпорхнувшие из сломанных клеток куры – Поливайнозела похоронила куча-мала.
Мы с Алисой продрались сквозь толпу, свернули за угол и помчались вниз по Вашингтон-стрит. Эта улица шла параллельно Адамс-стрит, и народу здесь было гораздо меньше, но мы кое-как схоронились в толпе.
Вдруг впереди, примерно в квартале от нас, вновь послышались вопли осла:
– Что теперь, человече? Что теперь?
Я готов поклясться, что он скакал к нам, но вопли стали удаляться, а вскоре стих и стук копыт.
Тяжело дыша, мы с Алисой пошли вниз по Вашингтон-стрит. Трех мостов через Иллинойс как не бывало. Один из местных сообщил, что однажды ночью Мэрад спалил все мосты молнией:
– Чтобы не шлялись на тот берег почем зря, – объяснил он. – Видите, вся восточная часть Онабака теперь – священные владения Хозяина Бутыли.
Да, хоть Пойло и лишало местных жителей всех комплексов, тем не менее привычку трепетать перед богами оно, похоже, пощадило; чем иначе объяснить тот факт, что боги владеют огромными богатствами, присвоенными у народа, а сам народ вполне доволен тем, что ниспошлют жрецы.
Выйдя к Главной улице, которая упиралась прямо в реку, мы решили как-нибудь устроиться на ночлег. Мы еле держались на ногах, и если сейчас не поспать немного, то вряд ли нам справиться с предстоящей тяжелой работой.
Однако прежде мы все же решили взглянуть на Фонтан. Так называлась тонкая струя Пойла, бившая из горлышка Бутыли, зарытой на вершине холма на противоположном берегу. Струя, не рассыпаясь, падала прямо в середину реки. Водяная арка, освещенная луной, переливалась всеми цветами радуги. Не знаю, как был устроен фокус со струей, но более яркого зрелища мне видеть не доводилось.
Поразмыслив немного, я пришел к выводу, что струя не рассыпается скорее всего из-за некоего линейного поля, которое заслоняет ее от всех ветров. Так или иначе, но благодаря струе можно легко добраться до Бутыли. Надо просто следовать за ней, и она сама приведет к источнику. До Бутыли, наверное, мили полторы, не больше. Я заберусь на холм, разобью Бутылку – и конец могуществу Быка. А потом развалюсь себе на холме и буду смотреть, как морская пехота вступает в город.
Элементарно.
Порыскав по прибрежному парку, мы отыскали укромное местечко и улеглись. Алиса, прижавшись ко мне сказала:
– Дэн, я умираю от жажды. А ты?
Я сказал, что тоже очень хочу пить, но надо потерпеть. Потом осторожно спросил:
– Алиса, после того как ты возьмешь пробу Пойла – ты сразу вернешься в штаб?
– Нет, – ответила она, целуя мою грудь. – Нет. Я останусь с тобой. Хочу посмотреть, какие у тебя будут волосы – прямые или кучерявые. И не отговаривай меня.
– Я и не собираюсь. Просто придется еще немного помучиться от жажды.
В душе я был рад, что Алиса остается. Если она хочет быть со мной, то, быть может, моя шевелюра не преграда нашей любви? Может, это и вправду любовь, а не комплексы? Может быть…
…Я сидел в таверне маленького ирландского городишка Кронкоччин. Я. только что исполнил предсмертное желание матушки: посетил ее маму – мою бабку, – которая еще жила тут, когда я садился в самолет, летевший в Ирландию, и уже была мертва, когда мой самолет приземлился.
После похорон я зашел перекусить в заведение Билла О’Бейзина, и Билл, рогатый, как техасский бычок, сняв какую-то бутылку с полочки, где у хранились разные диковинные вещи, проревел:
– Дэнни Темпер! Взгляни-ка на быка на сей бутылке! Знаешь, что означает сей символ? А то означает сей символ, что перед тобой неиссякаемый суд божественного кузнеца Гоибниу. А в нем магический напиток, дарующий власть над миром Тому, кто знает Слово. Тому, в ком сокрыт Бог.
– А где же законный владелец? – спросил я.
И Билл ответил:
– Долгая история… В давние времена все боги жили в Ирландии. Все – ирландские, греческие, славянские, китайские, индийские… А потом им вдруг стало тесно на острове. Собрали они тогда совет и разбрелись кому куда назначили. Остался тут только Пан. Прошло еще несколько веков, и на остров заявились новые боги. Пан тогда улетел на крыльях света. Ты не верь злым языкам, что твердят, будто Пан умер. Вот… Потом, в восемнадцатом веке, новые боги, которых теперь все зовут старыми, тоже решили удалиться с острова. Их тут тоже расплодилось слишком много, они все время мешались друг у дружки под ногами, и на острове царила жуткая неразбериха. Короче, они ушли, а Бутыль Гоибниу забыли. И вот она лежит тут, пылится среди всякой рухляди. Десять американских долларов, мой мальчик, – и делай с ней все, что твоей душе угодно.
Тогда я говорю:
– Пошлю-ка я ее шутки ради старичку профессору. И приложу записку – дескать, подлинный неиссякаемый сосуд Гоибниу. Представляешь, как он обрадуется?
А Билл О’Бейзин подмигивает и говорит:
– А жена-то его – старая ведьма – как обрадуется, а?
А я говорю:
– Представляешь, если он решит, что это и вправду бутылка Гоибниу?
А Билл О’Бейзин вдруг оборачивается Рациональным Человеком, смотрит на меня строго и говорит белке, сидящей на его плече:
– О Питающаяся Орехами! О чем толкует сей болван? Неужели не может он дойти умишком своим, что Бутыль сия со дня изготовления предназначена Босуэллу Дарэму? Ибо „бос“ по латыни – „бык“; „уэлл“ – производная от англосаксонского существительного „уэлла“, что означает „фонтан“, „источник“; глагола „уэллен“, что означает „бить струей“; англосаксонского же наречия „уэл“» означающего «обильно», и синонимичного наречию прилагательного, значение которого – «здоровый». Что мы в итоге имеем? «Босуэлл» – «фонтанирующий здоровьем бык». Я уж не говорю о его фамилии. Всем известно, что сказать про быка «Дарэм» – все равно что назвать медведя «Мишкой».
– И родился он под знаком Тельца, – поддакиваю я.
А бармен вдруг оказывается облысевшей Алисой, протягивает мне бутылку и говорит:
– Выпей за дом, принявший тебя под свою крышу.
И я вдруг оказываюсь на крыше, скольжу вниз, к краю, и слышу крик Алисы:
– Пей, пей, пей! А не то пропадешь, пропадешь, про…
Я проснулся. Солнце било в глаза. Алиса трясла меня за плечо:
– Очнись, Дэн! Что с тобой?
Я рассказал ей свой сон, в котором перемешались вымысел и реальность. Ведь я на самом деле купил у О’Бейзина бутылку и послал ее профессору, который… Алиса не слушала. Ее, как и меня, мучило другое: жажда. Это чувство было похоже на шершавую жаркую ящерицу, которая пробралась в глотку и разбухает с каждым вдохом.
Облизнув потрескавшиеся губы, Алиса бросила вожделенный взгляд на реку, в которой резвились купальщики, и спросила:
– Если я просто войду в речку, со мной ведь ничего не случится?
– Только будь осторожна, – предупредил я. Слова перекатывались в глотке, словно камешки по дну высохшего озера.
Я очень хотел присоединиться к Алисе, но не мог даже близко подойти к реке. Меня охватывала паника от запаха Пойла, ароматом которого был напоен дующий с реки утренний бриз.
Алиса вошла в реку по пояс, зачерпнула «воду» и принялась обливаться. Пока она занималась процедурами, я решил оглядеться вокруг при свете дня. Слева от меня находились пакгауз и пристань, у которой была ошвартована старая угольная баржа, выкрашенная в ярко-зеленый цвет.
От пакгауза к барже и обратно сновали мужчины и женщины. Они, не обращая внимания на царившее вокруг веселье, перетаскивали на судно баулы и длинные свертки. В баулах находились кости, а в свертках – мумии мертвецов, которым вскоре предстояло вернуться к жизни. Если полученная мною информация верна, то после торжественной церемонии останки перевезут на противоположный берег.
Это было очень кстати. Я решил переправиться на тот берег на барже. Сейчас Алиса выйдет из воды, я изложу ей свой план, и если она согласится пой…
Из-под воды позади Алисы показалась огромная улыбающаяся рожа. Рожа принадлежала одному из тех шутников, которых можно встретить на любом пляже. Им обычно не терпится разок-другой окунуть тебя с головой. Я хотел закричать, но было поздно. И даже если бы я успел крикнуть, Алиса вряд ли услышала бы меня из-за невообразимого гвалта толпы.