осчитал, что путешествие на старом добром поезде более удобно и приятно, хотя мне рассказывали, что в пригороде довольно много современных, построенных со вкусом колониальных домов, и они теперь занимают большую часть холма Мидоу.
С собой у меня имелись только маленький чемодан и лёгкая картонная коробка, поэтому три квартала до Аркхэм-Хауса я решил пройти пешком. На полпути через старый мост на Гаррисон-стрит, который отремонтировали и обновили всего десять лет назад, и под которым бурлит река Мискатоник, я остановился, чтобы осмотреть город с этого скромного возвышения, поставив на землю свой чемодан и положив руки на старые железные перила. А чуть ли не вплотную к моей спине грохотали проезжающие машины.
Справа от меня, только на этой стороне Вест-Стрит-Бридж, где Мискатоник начинает поворачивать на север, в бурном течении притаился островок из серых камней, о котором ходит дурная слава. Я читал недавно в присланном мне номере «Аркхэм Адвертайзер», что недавно на этом островке арестовали группу бородатых правонарушителей, стучащих в барабаны, празднующих чёрную мессу в честь Кастро или кого-то в этом роде, как неистово утверждал один из них. (На короткое мгновение мои мысли странным образом обратились к Старому Кастро из Культа Ктулху). За островом и поворотом реки виднелся Холм Висельников, теперь застроенный домами. Солнце бросало последние призрачно-жёлтые лучи из-за холма. В этом бледном, золотом свете, разрывающем туман, я увидел, что Аркхэм по-прежнему является городом деревьев со множеством прекрасных дубов и клёнов, хотя все вязы исчезли, став жертвами голландской болезни, и что среди новых зданий всё еще виднеется много крыш со слуховыми окнами. Слева от себя я рассмотрел новую автостраду; она пересекает подножие Французского холма над Паудер-Милл-стрит, обеспечивая быстрый доступ к военным, машиностроительным и химическим заводам к юго-востоку от города. Мои глаза, опускаясь вниз и в южную сторону, некоторое время искали старый Ведьмин Дом, прежде чем я вспомнил, что его снесли ещё в 1931 году. Затем я заметил, что развалившиеся многоквартирные дома Польского Квартала в значительной степени были заменены скромными жилищными комплексами в колониальном городском стиле, в то время как новейшими «иностранцами», заполонившими город, стали пуэрториканцы и негры.
Подняв свой чемодан, я спустился с моста и продолжил путь через Ривер-стрит мимо жизнерадостных старых складов из красного кирпича с наклонными крышами. Счастье этих зданий заключалось в том, что их не снесли. В гостинице «Аркхэм» я подтвердил заказ номера и доверил чемодан приятному пожилому администратору. Поскольку я уже пообедал в Бостоне, то сразу же отправился по Гаррисон-стрит мимо Церкви в Университет, продолжая нести в руках картонную коробку.
Первыми академическими постройками, попавшимися мне на глаза, оказались новое административное здание и за ним Ядерная Лаборатория Пикмана. Они располагались там, где река Мискатоник расширялась на восток напротив Гаррисон-стрит, хотя, конечно, она не нарушала покой кладбища на пересечении Лич-стрит и Паснидж-стрит. Обе пристройки к Университету показались мне великолепными сооружениями, полностью совместимыми со старым четырёхугольником, и я молча поблагодарил архитектора, что так хорошо помнил традиции.
Уже сгустились сумерки, и несколько окон светились в ближайшем здании, где университетские преподаватели, должно быть, разбирались с растущим объёмом бумажной работы. Но прежде чем немедленно направиться в одну из этих освещённых комнат, я обратил внимание на антисегрегационную демонстрацию, организованную студентами на окраине кампуса в знак сочувствия подобным демонстрациям в южных городах.
Я заметил, что один из плакатов гласил «Мазуревича и Дероше — в члены правления!». Мне подумалось, что студенты, должно быть, проявляют пристальный интерес к правлению университетского городка, и я вынужден был задуматься: не являются ли эти кандидаты сыновьями едва образованных людей, невинно замешанных в деле о Ведьмином Доме? Времена меняются!
В приятных коридорах административного здания я быстро нашел святая святых Председателя Литературного Отдела. Худой, седовласый профессор Альберт Уилмарт, едва выглядевший на свои семьдесят с лишним лет, тепло приветствовал меня, хотя и с той насмешливой сардонической ноткой, которая заставляла некоторых людей называть его не просто «очень эрудированным», а «неприятно эрудированным». Прежде чем завершить свою работу, он вежливо объяснил её суть:
— Я только что опроверг заявление какого-то молокососа о том, что покойный Молодой Джентльмен из Провиденса, что так хорошо описал многие из самых странных событий в Аркхэме, являлся «ужасающей фигурой», наиболее близкой по характеру к Питеру Картену, Дюссельдорфскому убийце, который признался, что все свои дни в одиночном заключении он потратил на вызывание в своём воображении сексуально-садистских фантазий. Великий Боже, разве этот безмозглый юнец не знает, что все нормальные мужчины имеют сексуально-садистские фантазии? Даже если предположить, что литературные вымыслы покойного Молодого Джентльмена имели нарочитый сексуальный элемент и действительно были фантазиями!
Отвернувшись от меня с каким-то зловещим смешком, он сказал своей привлекательной секретарше:
— Теперь запомните, мисс Тилтон, речь идёт о Колине Уилсоне, а не об Эдмунде. Я очень тщательно позаботился об Эдмунде в одном из предыдущих писем! Печатные копии — для Аврама Дэвидсона и Деймона Найта. И пока вы там, проследите, чтобы они отправились с подстанции «Холм палача», я хочу, чтобы они несли этот штемпель!
Достав шляпу и лёгкое пальто и, помедлив минуту у зеркала, чтобы убедиться, что его высокий воротник выглядит безупречно, достопочтенный, но бойкий Уилмарт вывел меня из административного здания через Гаррисон-стрит к старому четырёхугольнику, не обращая внимания на окружавшее нас движение. По дороге он ответил на мое замечание:
— Да, архитектура чертовски хороша. И она, и лаборатория Пикмана, и новые апартаменты в Польском квартале — тоже были спроектированы Дэниэлем Аптоном, который, как вы, вероятно, знаете, сделал выдающуюся карьеру с тех пор, как получил справку о вменяемости и был освобождён с вердиктом «оправданное убийство». И этого после того, как он застрелил Асенат или, скорее, старого Эфраима Уэйта в теле своего друга Эдварда Дерби. На какое-то время этот вердикт вызвал у нас почти столько же критики, сколько оправдание Лиззи Борден в Фолл-Ривер, но оно того стоило!
Молодой Данфорт тоже вернулся к нам из лечебницы и навсегда, теперь, когда исследования Моргана в области мескалина и ЛСД выявили эти умные антигаллюциногены, — продолжал мой проводник, когда мы проходили между музеем и библиотекой, где преемник великого сторожевого пса, уничтожившего Уилбура Уэйтли, звенел цепью, вышагивая в тени. — Молодой Данфорт… боже, ему почти столько же лет, сколько и мне! Вы знаете, это тот самый блестящий ассистент с дипломом, который пережил со старым Дайером худшее из того, что Антарктика могла показать им в 30–31 годах. Данфорт ушел в психологию, как Уингейт Пизли и сам старый Пизли — это терапевтическое призвание. Сейчас он углубился в статью об Асенат Уэйт, показывая, что она такая же анима-фигура, то есть пожирающая ведьма-мать и гламурная фатальная ведьма-девушка, как утверждал Карл Юнг относительно «Айши» Хаггарда и «Селены» Уильяма Слоуна.
— Но, разница, безусловно, есть, — несколько нерешительно возразил я. — Женщины Слоуна и Хаггарда были вымышленными. Вы же не утверждаете, что Асенат являлась плодом воображения Молодого Джентльмена, написавшего «Тварь на пороге», или, скорее, сочинившего грубый рассказ Аптона? Кроме того, на самом деле это оказалась не Асенат, а Эфраим, как вы сами указали минуту назад.
— Конечно, конечно, — поспешно ответил Уилмарт с ещё одним зловещим и, должен признаться, неприятным смешком. — Но старый Эфраим придаёт Анима-фигуре именно тот свирепый мужской компонент, который ей и нужен, — мягко добавил он, — и после того, как вы проведёте взрослую жизнь в Мискатонике, вы обнаружите, что у вас развилось совсем иное понимание различия между воображаемым и реальным, чем у толпы. Идёмте.
Мы вошли в комнату отдыха преподавателей, и Уилмарт провёл меня мимо дубовых панелей к большому эркеру, где по кругу были установлены восемь мягких кресел с кожаной обивкой, подставки для курения и стол с чашками, стаканами и графином с бренди, а также синий кофейник. С глубоким трепетом я уставился на пятерых пожилых учёных и почётных профессоров, уже занявших места за этим современным Круглым Столом. Я чувствовал, что не достоин находится среди возвышенных бойцов против того, что хуже людоедов и драконов — космического зла во всех его чудовищных проявлениях. Здесь присутствовали: Апхем с кафедры Математики, в классе которого бедный Уолтер Гилман излагал свои поразительные теории о гиперпространстве; Фрэнсис Морган с кафедры Медицины и сравнительной анатомии, ныне единственный выживший из того храброго трио, что сразило Ужас в Данвиче в то промозглое сентябрьское утро в далёком 28-м году; Натаниэль Пизли с кафедры Экономики и Психологии, переживший ужасное подземное путешествие в 1935-м; его сын Уингейт, ныне психолог, который был с ним в той австралийской экспедиции; за столом сидел и Уильям Дайер с кафедры Геологии, что за четыре года до Пизли подвергся ужасному приключению среди Хребтов Безумия.
За исключением Пизли, Дайер был самым старым из присутствующих, ему шёл уже девятый десяток, но именно он, приняв своего рода неформальное председательство, теперь резко, но горячо сказал мне:
— Садитесь, садитесь, юноша! Я не виню вас за ваши сомнения. Мы называем это Заслуженной Беседкой. Боже, сжалься над простым доцентом, который занимает кресло без приглашения! Послушайте, что вы будете пить? Кофе, говорите? Что ж, это разумное решение, но иногда нам нужно другое, когда наш разговор заходит слишком далеко, если вы понимаете, что я имею в виду. Но мы всегда рады видеть умных, доброжелательных посетителей из обычного «внешнего мира». Ха-ха!