Один пункт из газетной статьи привёл моего работодателя в безумное возбуждение. Молодой Хоскинс работал в Мискатоникском Университете в качестве личного секретаря у директора библиотеки, доктора Сайруса Лланфера. В июле 1928-го библиотека получила, как часть завещания Таттла, не только бесценную копию «Текста Р'льеха», но и документ, который, как полагали, принадлежал руке Амоса Таттла и назывался «Ключ Р'льеха». Само существование «Ключа» какое-то время оставалось незамеченным, пока Брайант Хоскинс случайно не наткнулся на него. «Ключ» был вклеен в другую рукописную книгу, кем-то названную «Фрагменты Келено».
Похоже, покойный Амос Таттл оказался одним из тех немногих учёных на Земле, кто всё ещё мог расшифровать таинственный древний язык, на котором был написан «Текст Р'льеха», поскольку его «Ключ Р'льеха» был ни чем иным, как глоссарием древнего языка вместе с некоторыми размышлениями о формах глаголов и грамматической структуре.
Хоскинс, очарованный таинственным «Текстом», провёл последние месяцы своей жизни, переводя его на английский. Эта работа подорвала его здоровье, и физическое, и душевное, но когда Хоскинса увезли умирать в сумасшедший дом, рукопись его версии «Текста» была извлечена из его хижины.
Согласно отчёту репортера, «Перевод Хоскинса» теперь находится на секретных полках Библиотеки Мискатоникского Университета.
Туда я и отправился на следующее же утро, как только рассвело.
6
Меня провели в кабинет доктора Лланфера, и он довольно дружелюбно приветствовал меня, поскольку за последние несколько месяцев у нас имелись кое-какие деловые отношения, во время которых мой работодатель искал доступ к «Некрономикону» и другим манускриптам. Хотя эти отвратительные старые книги строго запрещены для широкой публики, они доступны квалифицированным ученым. Более того, я был к тому времени хорошо знаком с доктором Лланфером, поэтому считал, что мне не составит труда получить доступ к переводу Хоскинса. Меня ожидал сюрприз.
— Мистер Блейн, — сказал мне седовласый архивариус, и в его усталом голосе послышались тревожные нотки, — пойдёмте со мной, если хотите.
Он жестом велел мне следовать за ним в комнату для Особых Коллекций, затем через дверь с двойным замком. Пройдя по ковру к металлическим шкафам, он открыл замки и выдвинул два или три сейфа различной формы и размера (некоторые из которых едва ли могли содержать книги, отметил я про себя). Архивариус повернулся ко мне с одним из этих металлических ящиков, отпер его и открыл так осторожно, словно был укротителем львов, раздвигающим челюсти свирепого зверя.
— Вот. Не на что смотреть, да? Просто комплект небрежно написанных заметок на блокнотных листках, которым нет и года. Никакой это не древний артефакт, хотя Бог знает, что у нас их достаточно. Это тот самый перевод, что вы ищете. У меня нет никакого благовидного предлога, чтобы помешать вам прочесть его, хотя мне бы очень хотелось! Этот текст означал безумие и смерть, по крайней мере, для трёх моих знакомых. И насколько я знаю, всё, что они сделали — просто прочитали этот перевод. Что касается меня, то я не читал его даже после того, как юный мистер Хоскинс сделал чтение текста более лёгким. Не поймите меня неправильно. Я люблю учиться, восстанавливать утраченные знания, как это делали те люди. Но в отличие от Амоса, Пола Таттла и Брайанта Хоскинса у меня нет склонности к самоубийству. Я надеюсь, что у вас её тоже нет.
Ошеломлённый этим монологом, я даже не знал, что ответить.
— Как насчёт доктора Харкера? — Спросил я. — Это он прислал меня к вам. Я всего лишь его эмиссар. Если книга ему недоступна, я буду обязан сказать ему об этом. Я сделаю это без сомнений. Но вы должны понимать, что он не успокоится, пока у него не появится возможность ознакомиться с этой книгой. Тем более что согласно вашим же словам вы вряд ли сможете отказать квалифицированному учёному в доступе к официальным фондам библиотеки.
— Да, всё, что вы говорите, совершенно верно, мистер Блейн. Совершенно верно. Только пообещайте мне, что вы хорошо сыграете свою роль бескорыстного стенографиста. Прочитайте и перепишите то, что должны. Но держите это в себе до тех пор, пока не доберётесь до дома Харкера и не расскажете ему. Боюсь, он уже слишком продвинулся по своему пути, чтобы ему можно было помочь. И было бы жестоко продлевать его агонию. Пусть запретное знание текста Р'льеха нанесёт неизбежный удар быстро и милосердно. Вот, возьмите то, что вам нужно.
Я воспользовался странной, сдержанной щедростью доктора Лланфера, напуганный перспективой каких бы то ни было шокирующих откровений. Что может содержать в себе простой текст, каким бы древним он ни был? Я открыл тетрадь и начал переписывать большую часть перевода, всё больше и больше испытывая чувство разочарования по мере продвижения. Наконец, через пару часов я закончил свою работу с чем-то похожим на чувство разочарования, почти как если бы не смог найти того, что искал в тексте. Конечно, я понятия не имел, что именно ищет мой работодатель. Я не знал, найдёт ли Харкер то, что ему нужно в этих странных унылых литаниях, и не лучше ли будет, если он разочаруется, нежели получит удовлетворение, если принять во внимание мнение доктора Лланфера об этой рукописи.
Когда вечером я вернулся в дом доктора Харкера, стало ясно, что он ждал меня в сильном волнении, потому что он выхватил у меня блокнот и, не говоря ни слова, повернулся и ушёл в свой кабинет, закрыв за собой дверь. Я хотел было задержаться и подслушать: проявит ли доктор какие-нибудь эмоции, но вовремя упрекнул себя за такие детские интриги и отправился спать.
К этому времени моё любопытство достигло апогея, и его заглушала лишь тишина, воцарившаяся вокруг старого доктора и священника. Он становился всё менее и менее общительным по мере того, как ухудшалось его непонятное состояние, желая, чтобы я понимал его главным образом через его монотонное бормотание и взмахи рук в бинтах. Но даже такие шарады, как эта, давали мне понять, что мы каким-то образом бежим наперегонки со временем. Была ли это гонка для достижения какой-то цели, до сих пор мне неизвестной? Или гонка за избавлением от какой-то страшной участи была хуже, чем физическое истощение, которое, казалось, быстро и неуклонно поглощало его? Строго говоря, это было не моё дело. Конечно, Харкер никогда не стремился разделить своё бремя со мной.
У меня имелось нечто большее, чем подозрение, что сдержанный доктор Спрэг знал больше о болезни моего работодателя, чем осмеливался сказать. Он подходил к своим обязанностям с намёком на страх, хотя и смешанным с большей долей смирения; в то время это не имело для меня никакого смысла.
Однажды я обменялся любезностями с пожилым врачом, когда решил покинуть дом и совершить ещё одну поездку на велосипеде в Аркхэм, чтобы снова просмотреть книги в университетской библиотеке. Узнав, куда я направляюсь, доктор Спрэг предложил отвезти меня в город на обратном пути. Я почувствовал, что близится какое-то откровение, но вновь испытал разочарование. Как Спрэг и ожидал, я спросил его о точной природе загадочной болезни моего работодателя. Вопреки моим собственным ожиданиям, врач мало что мог сказать мне.
— Помимо физических симптомов, которые так же очевидны для вас, как и для меня, я могу лишь сказать, что то, что изводит доктора Харкера, является чем-то вроде духовного недуга.
Доктор Спрэг явно не хотел вдаваться в подробности, но у меня возникло вполне определённое ощущение, что своими загадочными словами он хотел предупредить меня о какой-то опасности. Может быть, чума старого миссионера заразна?
7
Шли дни, и я начал замечать новые симптомы, мучившие доктора Харкера, главным образом его неспособность спать по ночам. Хотя он отрицал это, было ясно, что ночные кошмары не давали ему отдохнуть. Однажды мне показалось, что я слышу, как он распевает псалмы, словно отгоняя ночного врага: «Возлюбленному своему он даёт сон…»
Однажды его волнение перешло в настоящий крик, разбудивший меня, хотя я находился в противоположном конце дома. Сам он спал и, казалось, немного успокоился, когда я тихонько подкрался к его постели, зная, что, несмотря на мои добрые намерения, такое вторжение в его личную жизнь может привести к моему немедленному увольнению. Но я должен был убедиться, что со стариком всё в порядке. Его дыхание немного замедлилось, но я заметил, судороги от кошмаров, что снились Харкеру несколько мгновений назад, сдвинули бинтовые повязки на его лице. Смещение было незначительным, и все же то, что я увидел, глубоко взволновало меня. Я уже говорил, что доктор Харкер, когда я впервые увидел его, был довольно пухлым и по мере усиления болезни он продолжал раздуваться самым нездоровым образом. Это я смутно приписывал побочным эффектам некоторых лекарств, которые он, должно быть, принимал, так как в противном случае можно было бы ожидать, что от прогрессирующей дегенерации его тело будет сжиматься и увядать. Ничто из того, что я видел ранее, не подготовило меня к тому, что я увидел сейчас.
Его лицо, которое он в последнее время почти полностью закрыл бинтами, частично открылось, и оно выглядело ужасно изуродованным. Его глаза были почти полностью скрыты гротескно распухшими клочьями бледной плоти с голубыми прожилками. Нос Харкера, который я никогда не видел без повязки, казалось, невероятно увеличился. Здесь перемена произошла не из-за опухоли — сама структура, казалось, изменилась, переносица странным образом расширилась, а сам нос, всё еще прикрытый сверху, нелепо вытянулся. Его тонкие волосы в основном исчезли; я увидел, что некоторые из них усыпали подушку.
Хотя я почувствовал отвращение, моё любопытство усилилось, и я обнаружил, что нерешительно протягиваю руку, чтобы снять ещё одну повязку. Я замер в сомнениях, и вдруг меня поразил приглушённый голос:
— Похоже, меня раскрыли. Но я думаю, что для одной ночи вы узнали достаточно.
С этими словами Харкер попытался привести в порядок свою бесполезную маскировку и сел на кровати.