Он утвердительно кивнул, когда она предложила ему бокал. Его рука все еще дрожала, он схватил бокал и поднес к губам. Бокал был немного больше прежнего, жидкость внутри почти малиновой, как будто в янтарное лекарство была добавлена кроваво-красная составляющая. Она казалась немного гуще, чем раньше, и имела солено-сладкий вкус. Отвар, предположил он, добавленный, чтобы помочь ему восстановить силы.
Она несколько мгновений пристально осматривала его лоб.
— Да, — сказала она. — Ты отлично справляешься. Это не продлится долго. Отец тоже вполне успешно восстанавливается.
— Скажи мне, — сказал он, обретя свой голос. — Скажи мне, кто я, что случилось? И кто мы — друзья, брат и сестра… любовники?
Она замерла, протирая его лоб чистыми тряпками, меняя его подушку на другую сухую и удобную. Он смотрел ей в глаза, и выражение, которое он видел, отражало тоску и страстное желание. Но было также очевидно, что что-то сдерживало ее, соперничая с ее желанием ответить. За ее глазами развернулась небольшая борьба.
— Нет, я не должна, — сказала она наконец. — Отец говорит, что твоя память должна искать собственные пути, чтобы вернуться, иначе…
— Иначе?
Наступила пауза, в то время как ее взгляд переместился вниз, сломав мост, который вел к ее глазам.
— Иначе наступит шок… это может побудить твой ум отступить еще дальше, и наша работа будет отложена на несколько недель, может быть, даже на месяцы.
— Что ты…
— Пожалуйста, не спрашивай. Я люблю тебя, ты не видишь этого? Лучше, чтобы ты смог вернуться сами… Как давно я этого хочу, — она взяла его за руку, — …чтобы мы снова стали такими, какими были.
Он все еще не узнавал ее, но сердце его откликнулось на эмоции, которые она выразила. Он попытался привлечь ее к себе, сострадание, которое хлынуло потоком внутри него. Но она отстранилась.
— Скоро. Скоро, — сказала она, произнося слова, чтобы успокоить, возможно, больше себя, чем его. Она встала, быстро, так словно промедление могло сломать ее решимость.
Он был смущен, одурманен, страдал от мыслей, что здесь было нечто большее, чем простая травма головы.
— Дай мне хоть что-нибудь, — умолял он, когда она потянулась к декоративной дверной ручке. — Имя, твое имя, по крайней мере…
— Карина, — сдалась она, когда дверь уже закрывалась за ней.
Карина, подумал он, откидываясь назад. Имя ее перекатывалось в его голове, как бесконечный шорох набегаемых на берег волн.
IV. Библиотека
Действительно, отвар, который она добавила в бокал, был сильным и оживляющим. Он согрел живот и успокоил дрожащие руки и колени, так что ему даже казалось, что он сможет подняться с постели, чтобы взглянуть в зеркало, и внимательно просмотреть рукописи, разбросанные на столе. Он надеялся, что найдет какую-то подсказку в отношении своей личности, что-то, что подтолкнет его воспоминания и изгонит забывчивость. Хотя, с другой стороны, он размышлял, если его амнезия была вызвана ударом по голове, возможно, только время исцелит травму и принесет с собой возвращение его прошлого.
Когда он отбросил свое одеяло и встал с кровати, его голова запульсировала в ответ. Головокружение нахлынуло на него, как будто он стоял на шатающихся зубцах древних руин, глядя вниз с неимоверной высоты. Но через мгновение приступ сошел на нет. Медленно он подошел к столу и висящему на стене зеркалу.
Лицо взглянуло на него, заключенное в ртуть. Это было лицо одновременно знакомое и чужое. Он приложил пальцы к щекам, проследил линии тонкого, изможденного лица. Его глаза были глубоко посажены и окружены фиолетовыми пятнами, как у того, кто подвергся страшному испытанию или страдал от продолжительной болезни. Но даже в этом случае блеск решительности был в этих глазах, а также мягкость, как если бы он был тем, чья резолюция и намерения были связаны с пониманием и состраданием. Черты лица не были грубыми, а в более здоровом состоянии были бы твердыми и строго очерченными.
Светлые брови нахмурились, когда он увидел желвак, который болезненно украшал его висок. Ибо это было больше, чем кусок розоватой плоти, пронизанный темными прожилками и крапинками, как яйцо какой-то безвестной рептилии.
К сожалению, вид его лица не приоткрыл завесы памяти. Единственными воспоминаниями, которыми он обладал, помимо девушки и его нынешнего положения, были теми вещами, которые он увидел в своих снах, и они, несомненно, были порождением кошмара, созданного беспокойный разумом. О своем прошлом, своей личности, своем месте рождения, как он оказался в этом доме, кем был отец Карины, — об этом и многом другом он совершенно ничего не знал.
Возможно, он найдет какой-нибудь ключ на открытых страницах, лежащих перед ним, какой-то намек, какую-то фразу или текст, которые послужили бы катализатором для восстановления его подлинной сущности.
Но пока он стоял там, возобладало жуткое чувство отчуждения — сродни невыразимым чувствам одиночества и небытия, которые приходят в безлюдных местах, во время молчаливого созерцания бездны пространства и звезд ночью. На данный момент он чувствовал себя странно чужим, как будто он каким-то образом не принадлежал себе, как будто его вырвали из другого мира, другой жизни и засунули в чужую среду.
Для него девушка казалась нереальной, как и комната, и тело, в котором он был. Реальность каким-то образом была связана с особенностями его кошмаров, храмом, и то, что он знал, должно было ждать его по ту сторону тех массивных дверей.
Он покачал головой, прогоняя грезы, и просмотрел бумаги, которые привлекли его внимание. Как он и подозревал, это были заметки о некоторых исследованиях, переписка и отрывки, отмеченных в разных справочных работах, — некоторые целые, некоторые крошащиеся от покрывавшей их плесени, в кожаных переплетах и с застежками из чугуна и медными навесными замками.
Когда он внимательно прочитал их, его недоумение лишь увеличилось. Большая часть того, что он видел, казалась полной тарабарщиной, хроники какого-то еретического суеверия, басни или народные сказания. Но в трудах пытались проследить определенные связи и сходства, существующие в доктринах Египта и Вавилона, друидизме и даже в верованиях некоторых североамериканских индейцев.
Разбросанные записи, как он обнаружил, были недавно написаны на чистой бумаге и были, по-видимому, собранием различных выдержек из книжных текстов и отрывков. И это привлекло его внимание.
Был ли он автором или получателем этих конкретных заметок, он не мог определить. Но то, что они предлагали, было мрачно интригующим. Та, которую он сейчас держал в руках, представляла собой письмо к ученому или коллеге…
«Не думайте, Джонатан, что то, что написано в тех рукописях, которые вы нашли, рассказывает всю историю. Ибо даже образцы ткани могут быть изменены или картины отретушированы, чтобы порадовать зрителя, поэтому истина искажается с течением времени. Как и в истории человечества, изменения были совершены больше за счет упущений, чем с помощью прямой фальсификации. Хотя я боюсь, что мы также можем увидеть и справедливую долю этого.
Говорят, что истории написаны теми, кто побеждает в битвах.
Что касается тех исследований, в которых вы принимаете участие, Джонатан, несомненно, вы признаете большую часть как правду, которая лежит в основе легенд Ктулхуизма. И хотя публично над этими теориями насмехаются или, по крайней мере, они игнорируются научными кругами этого университета, существует ядро людей, которые считают иначе. Как вы знаете, я причисляю себя к их кругу.
Но следует ли эти рассказы принимать за чистую монету или исследовать как аллегории конфликта и власти и возрождения другой реальности, я не знаю. Время и дальнейшие исследования, возможно, подскажут. Хотя все больше и больше я становлюсь убежденным, что основополагающая база для этих легенд — жизнеспособная реальность, с которой можно бороться.
Я давно с нетерпением жду того момента, когда грант предоставит мне свободу проводить исследования, необходимые для обоснования некоторых из этих вопросов, и был бы очень рад, если бы вы посетили меня в удобное для вас время, чтобы обсудить возможности в дальнейшем присоединиться к такой экспедиции. Я уверен, что Карина, с которой вы познакомились, разделяет мой энтузиазм и ожидание вашего визита.
И другое:
«Не то, что он написал, привело Абдула Альхазреда к безумию, отвратительному и вызывающему кошмары, как те твари… но те твари, о которых он не смог написать, или описания которых позднее были изъяты из оригинальной арабской рукописи. Очевидно, что были внесены изменения в разное время. Известно, например, что копия „Некрономикона“ хранящаяся в Мискатонике исключает несколько отрывков, которые имеются в арабской версии. Один из них касается воскрешения мертвого тела колдуна посредством усилий его собственной неукротимой воли. Как и в других. Это вмешательство было выполнено с какой-то целью.
Есть слова, которые если написать, воспламеняют саму бумагу, на которую их наносят, и другие, которые если произнести, заставляют гнить язык во рту говорящего. В Колфаксе я нашел такую ссылку, а также эту довольно необычную фразу:
Yhagni pthagi tal kai pthagiis
Йхагни грезит в своих снах
Существует текст, называемый „Осколки Йхондау Тхане“, который призван выявить некоторые несоответствия в Общепринятых Текстах Ктулху. В нем представлены доказательства подделок, изменений, упущений. В нем раскрывается существование до сих пор неизвестных членов Великого Пантеона.
Есть более глубокие тайны, чем Хастур и Йог-Сотот, Азатот и Ньярлатотеп.
Йхагни грезит в своих снах
Хотя я собрал фотокопии свитков, которые предшествовали кодексам первого века, „Осколки Йхондау Тхане“ кажутся гораздо более поздними, возможно, восемнадцатого или девятнадцатого веков… некоторые фразы, словосочетания, предлагают последнюю дату. Некоторые части не нуждаются в переводе…