Тот олень, что, к подруге взывая,
одиноко трубит, —
разве вас он видеть не хочет
в тех лугах, где сам обитает?..
О «девицы-цветы»!
С луга горного ветер осенний
ароматы донес —
пусть для взора вы недоступны,
я по запаху вас узнаю…
Верно, тягостно вам
всегда быть доступными взорам,
о «девицы-цветы»!
Не затем ли в осеннем тумане
вы скрываетесь неизменно?..
О «девицы-цветы»!
Чем здесь одному любоваться,
лучше было бы мне
посадить вас в саду близ дома,
чтобы там наслаждаться красою…
О «девица-цветок»,
как твой вид сиротлив и печален!
Одиноко стоишь
у покинутого жилища,
чей хозяин в краю далеком…
Разве дивной красой
мы пресытились – коль возвратились?
О «девицы-цветы»!
Ведь уснуть мы могли бы нынче
посреди душистого луга…
Кто сюда приходил?
Чьи «пурпурные шаровары»
расцвели на лугу?
Каждый год порою осенней
аромат цветенья вдыхаю…
Словно память о нем
те «пурпурные шаровары» —
память встречи ночной.
Позабуду ли благоуханье,
что когда-то цветы струили?!
На осеннем лугу
откуда-то ветер доносит
дух цветов полевых —
кто же снял и в полях развесил
эти «пурпурные шаровары»?..
Нет, не стану сажать
мискант у себя подле дома —
ведь осенней порой
вид поникших долу колосьев
бередит печальные думы…
То цветущий мискант
колышется неторопливо
над пожухлой травой —
будто луг в наряде осеннем
рукавами призывно машет…
Разве только меня
чарует вечер осенний?
Трель во мраке звенит —
на лугу меж цветов гвоздики
неумолчно поет кузнечик…
Мне казалось весной,
что одна лишь трава неизменно
зеленеет в полях, —
но великое разнотравье
расцветила цветами осень…
Меж цветов полевых,
что в поблекшей траве распустились
на осеннем лугу,
я предамся отрадным думам —
не судите меня за это!..
Цветом «лунной травы»
я платье сегодня окрашу
на осеннем лугу —
даже если, в росе намокнув,
и поблекнет парча наутро!..
Может быть, оттого,
что селенье давно обветшало
и состарились все,
нынче кажется весь палисадник
продолженьем осеннего луга…
Ветер, прянувший с гор,
деревьям несет увяданье
и траве на лугах —
не случайно вихрь осенний
называют «свирепой бурей»…
Уж поблекла давно
окраска травы и деревьев —
только белым цветам
на волнах в бушующем море,
как всегда, неведома осень…
На горе Токива
багрянцем не тронуты клены —
только издалека
вдруг повеет духом осенним
налетевший с посвистом ветер…
Разошелся туман —
и клики гусей перелетных
раздаются с утра
в Катаока, над долом Асита,
где багрянцем алеют клены…
Хоть еще далеко
до ливней холодных, осенних,
до десятой луны,
но в лесу на горе Каннаби
уж листва желтеет и блекнет…
Что скорбеть о листве
на кленах по склонам Каннаби! —
И священной горе
все равно, я знаю, не минуть
дней осеннего увяданья…
Лишь с одной стороны
сегодня на деревце сливы
пожелтела листва —
но ведь с запада и приходит
что ни год печальная осень…
С того первого дня,
как ветер осенний повеял,
на Отова-горе,
от подножья и до вершины,
вся листва сменила окраску…
Как случиться могло,
что прозрачные, светлые капли
предрассветной росы
вдруг придали сотни оттенков
разноцветным листьям осенним?..
То ли это роса,
что выпала ночью осенней,
то ли травы в полях
так окрасились нынче слезами,
что роняют дикие гуси…
Верно, капли росы,
что всеми цветами играют,
и в далеких горах
расцветили тысячей красок
на ветвях осенние листья…
Здесь, на Мору-горе,
от росной прозрачной капели,
от холодных дождей
сверху донизу на деревьях
вся листва пошла желтизною…
Ни роса, ни дожди,
казалось, не в силах проникнуть
сквозь зеленый покров —
отчего ж гора Касатори
заалела нынче багрянцем?..
И могучим богам
не под силу осень отсрочить —
вот уж зелень лиан,
что увили ограду храма,