Навевают печаль
цветы распустившейся сливы,
что должны облететь, —
но струится благоуханье,
разливая в сердце отраду…
Я ныряю в волну,
но жемчуг, увы, недоступен.
Стоит ветру подуть —
и жемчужин розовых россыпь
то всплывет, то уйдет в глубины…
Наслаждаться весной
нам, должно быть, недолго осталось —
и при виде цветов,
что роняет сегодня слива,
соловей исходит тоскою…
Повстречал я тебя
под сенью цветов абрикоса —
и с той самой поры
все сильней любовь в моем сердце,
все печальней мысль о разлуке…
От вершины горы,
где ныне цветут мандарины,
тучка вдаль унеслась
и блуждает одна по небу —
так и я живу в этом мире…
И в былые года,
верно, так же сюда приходили
посмотреть водопад,
что жемчужную пену вздымает
в славном Ёсино, в зелени вечной…
Вот и осень пришла —
теперь по ночам за оградой
на холодном ветру
будет петь тоскливо кузнечик,
на ветвях хурмы примостившись…
Сколь жесток он со мной,
тот, кто в пору цветения мальвы
приходил что ни день,
а с тех пор, как зацвел багряник,
только изредка и заглянет!..
Опасаясь молвы,
тот дом, где багряник и мальва
расцветают в саду,
слишком редко я навещаю —
не сочтут ли меня бездушным?..
Ах, не знает она,
что, когда отцветет горечавка,
опадут лепестки
и в земле без следа истлеют —
беззаботно бабочка вьется…
Нынче утром в саду
впервые увидел я розу,
этот дивный цветок,
чью окраску назвать пристало
воплощеньем непостоянства…
О «девицы-цветы»!
Паук свои нити раскинул
по листкам, лепесткам —
будто хочет росные капли
все вплести в одну паутину…
По рассветной росе
я вами пришел любоваться,
о «девицы-цветы», —
все тропинки в горах и долах
мне теперь хорошо знакомы…
Вот с горы Огура
над лугами цветущих патриний
зов оленя летит —
сколько осеней клич печальный
оглашает в ночи округу?..
Скоро осень – поля
колокольчиками запестрели,
и уже по утрам
под холодной светлой росою
изменяет трава окраску…
Я отправился в путь,
чтобы астрами полюбоваться
там, в родимом краю, —
но, увы, уж нет аромата,
и цветы увядают, блекнут…
Дерзких птиц прогоню,
что в саду так беспечно резвятся
и тревожат цветы! —
Разве нет в полях горечавки,
что сюда они прилетели?..
О цветущий мискант!
Как поверить, что он существует,
этот призрачный мир,
скорлупе цикады подобный?
Для меня вся жизнь – наважденье…
На глазах у меня
окраска вьюнка потемнела —
под прозрачной росой
переходит пурпурный отсвет
в синеватый, густо-лиловый…
Нет деревьев вокруг,
но чудом цветы распустились,
услаждая наш взор, —
о, когда бы еще созрели
и плоды тех древних деревьев!..
В этом горном краю,
где ветры студеные веют,
не успев расцвести
и порадовать всех ароматом,
рано папоротник увядает…
Клич кукушки звучит
в горах над цветами ямаси,
но не видно ее —
может быть, растворилась птица
в облаках, над кручей нависших?..
Карахаги в цвету.
Скорлупки цикад на деревьях —
тленна смертная плоть.
О, как жаль, что людям неведом
путь души в скитаньях загробных!..
В сновиденьях ночных
я не нахожу утешенья —
ах, когда б наяву
мог я хоть недолгою встречей
утолить ненасытное сердце!..
Расцветают цветы,
чтобы вскоре поблекнуть, увянуть, —
над свисающим мхом
лепестки от розы прохладной
по ночам меняют окраску…
Плач осенних цикад
печально звучит над полями —
эта бренная жизнь,
словно капля росы рассветной,
на дрожащем листке бамбука…
Ветер с горных вершин,
ты в сумраке ночи осенней
посильнее подуй —
вороти луну, что уходит
на другую сторону неба!..
И огня не видать,
и дым ниоткуда не валит —
кто же это назвал
мирный папоротник-вараби
по созвучью «огнем в соломе»?..
Много дней я провел
в ожидании радостной встречи
и надеюсь теперь
показать наконец-то милой,
как безмерно сердце ликует…
Больше, право, невмочь
скорбеть о превратностях жизни,
проклиная судьбу, —
видел я страданья и беды,
но отринуть плоть не желаю!..
Шум бушующих волн