те дни, что влачу я в разлуке,
непомерно длинны!
День за днем о тебе тоскую —
вот и год уже на исходе…
Словно пена в волнах,
что вмиг исчезает бесследно,
я из мира уйду —
ибо в бурном теченье жизни
мне уж не за что ухватиться…
Горы Имо и Сэ
течением Ёсино бурным
вечно разделены —
так и в жизни встают преграды,
разделяя Милую с Милым…
Свиток XVIПесни скорби
Слезы льются дождем
и падают в реку Ватари,
что ведет в мир иной.
Может быть, река разольется —
и придется вернуться милой?..
В воды Белой реки
кровавые падают слезы.
Сира-кава – увы,
лишь пока ты жил в этом мире,
называли мы реку «Белой»…
Утешаюсь лишь тем,
что скорлупке цикады подобна
эта бренная плоть, —
с дымом жертвенным к небу стремится
дух его над горой Фукакуса!..
Бело-розовый цвет
по склонам горы Фукакуса —
если б вишне и впрямь
было сердце дано от века,
то цветы бы враз почернели!..
Снова вижу его
воочию в грезах полночных,
наяву, как во сне —
и являют сии сновиденья
всю тщету, всю суетность мира…
Все похоже на сон,
на негаданное наважденье —
а недавно еще
верил я, что мир этот бренный
наяву для нас существует…
Не одни только сны
нисходят на нас наважденьем —
разве можно назвать
непреложной, истинной явью
хрупкий облик бренного мира?!
Коль поток запрудить,
останется тихая заводь,
но, увы, не всегда! —
Нет такой запруды на свете,
чтоб тебе уйти помешала…
Словно волны в прилив,
вздымаются скорбные пени —
отчего же я сам
прежде милой мир не покинул,
коль ее умчало потоком?!
Хоть не ведаю сам,
что завтрашний день мне готовит,
но, пока еще жив,
я печалиться не устану
о тебе, в вечный мрак ушедшем!..
Разве мало в году
дней солнечных и безмятежных?
О, зачем ты избрал
этот день унылый, осенний,
чтобы мир наш бренный покинуть?!
Под осенним дождем
намокли кленовые листья
в месяц Каннадзуки —
так от слез моих безутешных
рукава до нитки промокли…
Мириадами струн
нити траурного одеянья
протянулись во мгле —
и жемчужные слезы скорби
все текут, по струнам бряцая…
Вижу я поутру
на пажити горной колосья
в каплях светлой росы —
станут жатвой моей раздумья
о печалях бренного мира…
Неужели и впрямь
уподобились тучам небесным
тех одежд рукава,
что окраской чернее туши? —
Ливень слез, увы, не стихает…
В этой горной глуши
я живу, удалившись от мира, —
и одежд рукава,
что окраской чернее туши,
никогда от слез не просохнут…
Как на глади пруда
сияет нетленной красою
отраженье цветов —
предо мною вечно сияет
незабвенный лик Государя…
Там, в долине меж гор,
заросшей густою травою,
скрылись солнца лучи
в предвечерней туманной дымке —
не о том ли вспомним мы ныне?..
Нынче все при дворе
надели нарядные платья
цвета вишен весной.
Рукава мои цвета тины,
не пора ли и вам просохнуть?!
Как нежданно печаль
воцарилась в обители этой,
где хозяина нет, —
даже ветви осенних кленов
не спешат одеться багрянцем!..
С содроганьем, сквозь сон,
я слушаю голос кукушки,
что звучит на заре, —
уж не встретиться нам с тобою
никогда в этом мире бренном…
Человеческий век
короче цветения вишни —
разве думать я мог,
что вначале скорбеть придется
не о вешних цветах опавших?!
Вешней сливы цветы
сохраняют окраску былую
и былой аромат —
но того, кто сажал деревья,
не дано мне увидеть боле…
Навсегда ты ушел —
и ныне пронизан тоскою
тот чудесный ландшафт,
где у берега Сиогама
вьется дым над костром солеваров…