Что горсть моя полна звездами зодиака,
А уши видят, как любовь под барабан
Уходит в дальний гул ракушечного пляжа.
Семь шкур с нее содрал морозец-хулиган,
И раны нежные не затянулись даже,
И все ж она жива: ее хранит туман,
Ведь ноздри видят, как зима проходит мимо,
И рысий мой язык несет всех гласных крик,
А выдох – пламя купины неопалимой,
Свидетель сердца есть! Хранит бессонно он
Пути любви (по ним – лишь ощупью стремятся!),
И даже если все пять глаз охватит сон,
То сердце чувственным не может не остаться!
48. ЛЕЖИМ НАД МОРЕМ
Над морем желтым и тяжелым
Мы на морском песке
Лежим и насмехаемся над теми,
Кто медленно плывет по зову вен,
Смеясь плывет по алой их реке:
Они выкапывают ямки слов,
И в слово тень цикады превращают.
Смертельна тяжесть моря и песков,
И надмогильный камень беспощаден.
Зов цвета к нам приходит с темным ветром
Желаньем ярким и тяжелым,
И тяжесть гравия подобна смерти,
И злое море кажется веселым.
Со всех сторон спит лунное молчанье,
И тени тихие, творя прилив,
Окутывают лунные каналы.
Творец прилива сух и молчалив,
Но он между пустыней и штормами
Излечит боль, рожденную водой,
В небесной музыке, звучащей над песками,
И монотонной, как покой.
Песок звучит печальной и тяжелой
Веселостью пустынных берегов,
А мы лежим на этой желтой, голой
Ничейной полосе - владении песков,
Следя за желтизной, желая чтобы ветер
Унес пески и утопил скалу,
Но как бесплодны пожеланья эти!
Не защититься от зовущей мглу
Багрово угрожающей скалы!
Лежим и наблюдаем желтизну,
Пока золотоносная погода
(О, кровь, еще играющая в сердце!)
Не уничтожит сердце и холмы ...
49. ЯЗЫКОМ ГРЕШНИКОВ, ЯЗЫКОМ ПРАХА
Языком грешников, языком праха к церквам колокол гонит,
Пока время с фонариком и с песочными часами,
Как поп, от которого серой несет,
На раздвоенных копытцах, торчащих из сандалий,
Горстью холодной золы поджигает придел, и в звоне
Горе выдергивает призрак из алтаря растрепанными руками,
И огненный ветер дует, пока свеча не помрет.
Когда над хоралом минуты слышится пение часа,
И водоворот вертит мельничные колеса молитвы,
И соленым горем замшелые склепы затапливает хорал,
И торопит миг лунопада император-солнце,
Бледный, как его же след на пене прибоя –
Слушай, как проваливается заведённый ключиком храм,
И как бьет корабельного тонущего колокола металл.
И темно, и гулко немое пламя в потонувшем храме.
Вихрятся снег и фонтан в фейерверковой крутени непогод,
И храм спокоен, и горе под колыхающимися свечами
С промокшей книгой в руках окрещает херувимские времена.
Изумрудным спокойствием колокол разбивает молчание:
Это из белых зимних протекающих страниц-парусов
Молитва флюгера, скрипящего птичьим голосом, слышна.
И так всегда. Этот белый младенец сквозь смуглое лето
Из купели костей и растений, под каменно ноющий набат
Появляется – и голубая стена призраков расступается,
И младенец – теперь уже празднично пёстро одетый,
Сбрасывая разодранный саван, выходит
Оттуда, где разбуженные колдовские насекомые
Дин-дон – из глубин умолкающих башен звенят.
Что же такое младенец? Это – и Стихотворенье, и Время.
Отлитый вечерним звоном нашей женитьбы шельмец,
Зачатый на пороге ночи в час тучных коров на звериной постели,
В священной комнате, на самом гребне волны.
И все грешники любви встают на колени перед явлением –
Ламинария, мускат и вербена,
к услугам жениха и невесты, принесших это горе –
Как все созидающие, оба они, творящие, обречены.
50. ДАЙТЕ МАСКУ
Дайте маску – скрыться от ваших соглядатаев ничтожных,
От фарфоровых этих зрачков, от очков-крючков,
Чтобы укрыть бунтарство за детской невинной рожицей,
Чтобы мой штык – язык – спрятать в келье под сводом нёба,
Чтобы звучали слова льстивой флейтой, извилистой ложью –
Только бы скрыть сверканье ума за приличием равнодушия
И обмануть, убедить в своей заурядности всех, лезущих в душу!
Так – с ресниц показное, вызванное белладонной, горе вдовцов
Прикрывает истинный яд
Тех, кто на самом деле глядит сухими глазами
На толпу хнычущих лицемеров,
На кривые усмешки, тщательно прикрываемые рукавами…
51. ШПИЛИ ЦЕРКВЕЙ
Шпиль церкви наклоняет голову: он – журавль колодца.
Но каменное гнездо стен не выпустит рукотворную птицу,
Чтоб журавль свой клюв о соленый гравий не притупил,
Чтобы не расплескал небесное болотце,
Не продырявил его
крыльями, на которых репьи,
и ногами, на которых ил…
Но тюрьму свою обманул звон, ворвавшись в поток времен,
Как дождь беззаконный, который бьет по облаченью вод.
Так пловцы преодолевают теченье,
Чтобы музыку выпустить из сомкнутого рта,
Чтобы из-под замка серебряным звучаньем,
Как щука с крючка, со шпиля срывались перо и нота.
Твой выбор – это журавль, склоненный над гладью болота!
Вернётся к колоколу звон, вернется к горлу песня,
Но только не тони в беззвучии немых ветров;
И время, данное в долг, не растрать напрасно.
52. ПОСЛЕ ПОХОРОН
После похорон похвалы – бесплоднее мулов, которые
Хлопают ушами, как паруса на ветру.
По новому столбику кладбищенского забора –
Самодовольный стук. Глаза притворно мокры,
И солоны рукава, а ресницы – как шторы…
Утренний чвяк лопат отчаяньем сотрясает
Мальчика, который перерезает себе глотку тем,
Что над тьмой могилы сыплет сухими листами
Стихов. Но разве что одну незаметную косточку
выведет он этим к спасенью, когда
Молоток Судии, и колокольчик Страшного Суда
Возвестят приговор.
После времени, начиненного чертополохом и слезами,
В комнате, где папоротник сухой да чучело лисы,
Я стою рядом с мертвой и сгорбленной Анной,
С памятью в лицемерные послепохоронные часы…
Ее скромное сердце обрушивало добро фонтанами,
Щедро лужами разливалось по всем мирам Уэллса…
(Конечно, тут – чудовищное преувеличенье:
Оно – за пределами любых похвалы,
Потому что умерла Анна, как высыхает тихая капля,
И никогда бы она не позволила мне из неведомой мглы
Погрузиться в ее глубочайшую душу, в ее святой
Поток: слава ее лежала бы незаметно и немо –
Ее изломанному телу не нужен был никакой
Друид) .
Но я, бард Анны,
с чуть приподнятого очага, – с алтаря
Зову служить ее добродетелям все моря,
Заменить своим рокотом ее деревянную речь,
Чтобы колоколом на бакене звенела сущность ее добра,
Над головами гнусавящих гимны, около смертной ямы,
Чтобы пригнулись папоротники – стены лисьих лесов,
Чтобы пела её любовь, раскачиваясь во всю ширь э-той ча-сов-
ни, ставшей лесным горделивым храмом.
Благослови же ее дух согбенный четырьмя птицами с четырех сторон!
Плоть ее была податлива, как молоко, и скульптура эта,
Головой до неба, с огромной грудью, вырезана из ее смерти.
В комнате у заплаканных дождями окон,
В этой яростно скорбящей комнате,
В этот мерзкий год ее застиранные, сведённые судорогой руки,
Ее потертый шепот – всё выходит в промокший мир,
(И весь ее разум, иссверленный до дыр).
Лицо мертво, сжато в кулачок: ибо боль вездесуща…
Статуя Анны – 70 каменных лет –
Мраморные руки погружены в облачные кущи –
Вот монументальный довод того, чего уже нет:
Голоса, резкого жеста, псалма хватающего и не отпускающего, пока
Даже чучело лисы не вздрогнет с криком: «Любовь – это она!»
И папоротники, подпирающие старой фермы бока
Не сбросят на подоконник свои черные семена.
53. КОГДА-ТО ЭТОТ ЦВЕТ
Когда-то этот цвет был цветом обычных слов,
Они заливали с самой банальной стороны мой стол,
Потому что школа, привычно и скучно маячила в поле,
И все звучало, как положено в школе, – не более,
И, как на обычном фото, резвилась стайка девочек черно-белых…
Нет! Я обязан перекроить эти ландшафтики в оттенках пастели,
Ведь когда-то мы пацанами у пруда в два пальца свистели,
Кидаясь камушками в любовников на их травяных постелях,
И тени деревьев над ними казались словами,
смысл которых рассеян,
А лампа молнии была слишком резким словом для бедолаг,
Вот так же новый стих разделается с предыдущим стихом,
Чтоб каждый кинутый камень
Стал разматывающим налету смыслы клубком!
54. НЕТ, НЕ ОТ ГНЕВА
Нет, не от гнева, но едва остыв,
Отказ твой ниже пояса ударил
Обоих… Даже ниже… И поник
Цветок, зверек, лакающий из лужи
В опустошённом голодом краю…
Живот твой переполнен пустотой,
И я касаюсь этих тонких рук
Через просторы двух стихий остывших…
Провис квадратик неба за окном.
Над столкновеньем двух улыбок, в странный час,
Но вскочит в небо мячик золотой…
Нет, вовсе не от гнева из-за той
Секунды…
Колоколом под водой
Отказ ударил… Хоть улыбка сможет
Звук губ поймать в зеркальной глуби глаз –
Детей не будет, и –