правление, связав ее с мифом о Европе, уносимой быком, и с мистерией нашей, современной Европы. Это скорее нарушило цельность: собственно говоря, новой книги стихов нам Ладинский не дал, а издал лишь новый сборник стихотворений, не вполне объединенных. Пожалуй, и некоторые отдельные стихи построены менее крепко, лирическая отвлеченность звучит порою у Ладинского абстрактностью “платонической”, не пережитой на собственном опыте.
Но лишь иногда. И если вчитаться в стихи Ладинского, то и на этот раз начинает действовать его поэтическая магия. Отдельные срывы не помешали ему, в общем, не только остаться поэтом, но и написать некоторые стихи, превосходящие по интенсивности переживания и формальному мастерству “Северное сердце”. Это — в первую очередь стихи о той же Психее, как бы он ее
ни называл: Европой ли, душой ли или собственным женским именем. Даже замечательные стихи о Лермонтове косвенно посвящены ей же. Но лучшее стихотворение в книге и, пожалуй, вообще у Ладинского — “Вижу потрясенный воздух”, прямо возвращающее нас к постоянной теме его, только взятой в опрокинутой ситуации. Не томленье при отрыве от земли, а ужас от погружения Психеи в мир вещный» (Возрождение. 1937.2 июля. № 4085. С. 9. Подп.: Ю. М.).
Альфред Бем отнесся к новому сборнику Ладинского гораздо сдержаннее: «По существу, он не вносит ничего нового в поэтический облик автора. Все то же романтическое восприятие разрыва земного и небесного, все тот же ритмический рисунок стиха и повторяющиеся образы. Но эта устойчивость и верность самому себе Ладинского придает его творчеству особую убедительность. Лирика А. Ладинского условна, она и не пытается обмануть кажущейся простотой. Но в своей условности она куда более убедительна, чем “простота” Г. Иванова. И неуютность жизненного бытия на “мировой огромной льдине” у него не только словесная формула, но подлинное поэтическое обобщение. Подкупает в А. Ладинском и то, что он в своем творчестве нашел свой “русский” подход к окружающему. Его восприятие Европы, в котором чувствуется любовь к ней, и тревога за ее судьбы, и понимание того, что она идет сама навстречу гибели — все это напоминает отношение Достоевского к “святой земле чудес”. Кажется, в творчестве А. Ладинского намечается и какой-то внутренний перелом. Так мне показалось по стихотворению “В дубах”. Его начало показывает, что не исключена возможность перехода Ладинского на поэзию “высокого стиля” и больших форм» (Бем А. О парижских поэтах // Меч. 1937. 4 июля. № 25).
По мнению М.О. Цетлина, Ладинский-поэт «не земной, а “небесный”, он — искусственен, бесплотен, абстрактен. Все эти свойства не лишают поэзию Ант. Ладинского ее прелести. Поэзия Ладинского не хочет иметь ничего общего с прямыми непосредственными человеческими чувствами, с реальностью природы и истории. Для него поэзия это словесное построение, можно бы сказать "конструкция”, если бы это слово не говорило о тяжести, о стали, в то время как Ладинский хочет дать впечатление легкости, так что скорее следовало бы говорить о рукоделии, о “кружеве” слов.
Может быть, потому, что в этом сборнике меньше творческого усилия, чем в предыдущих, и Ант. Ладинский иногда лишь повторяет найденную им раньше поэтическую “формулу”, здесь легче видишь его метод и приемы. Ладинский не боится брать из бутафории старой романтической и сентиментальной поэзии особо поэтические слова и образы, все эти лилеи и лавры, лиры и туфельки, туфельки в самых разнообразных видах — и балетные, и Сандрильоны. Но он оживляет стершиеся слова иронией, аллегорией, неожиданными эпитетами <…>
Все у него кажется только поводом для своеобразной словеснопоэтической “игры”, для “узора” слов, где все слова, их сочетания, эпитеты принадлежат к поэтическому словарю Ладинского так, что его стихи не требуют подписи и легко могут быть узнаны среди других. И всем этим поэт хочет внушить читателю видение мира “высокого” (один из его любимых эпитетов), немного театрально-бутафорского, легкого, преходящего, ирреального. В лучших его вещах это ему удается» (Современные записки. 1937.№ 65.С.429–430).
62–65. Похищение Европы — Воля России. 1932. № 1/3. С. 23–25. Под названием «Корабль терпит бедствие» с разночтениями в строках 5–8 («Вот за воркованье расплата, / За музыку и за туман: / На фоне большого заката / Уходит корабль в океан»), 25–28 («И вид из окна на отлогий / Край поля, на рощу дубов, / На яблони белой дороги, / На дали волнистых холмов…»), 31–32 («И снежный цветок расставанья / Стал зимним хрустальным цветком»), 34 («Не слыша ответа — молчать»), 56 («Европа, Европа, ты — лед?»), с дополнительными строфами после строф 10-й («Ликует футбольное поле, / А небо чернеет, как тушь — / Какое им дело до боли, / До слез, до покинутых душ?») и 16-й («И ласточек черные стаи / На полюс летят, как домой, / Снег — в августе, айсберги — в мае, / И Африка — в шубах зимой. / Все тише, нежнее и глуше / Призывы слабеют в аду: / — Спасите холодные души, / Мы гибнем, как розы во льду»).
66. Элегия («Я с горькой славой Рима…») — Последние новости. 1933. 10 августа. № 4523. С. 3. Без названия, с дополнительными строфами после строф 2-й («Средь варварского моря / Еще корабль плывет, / С жестокой бурей споря, / Скользя сквозь мрак и лед») и 4-й («Отечество! Бесславно / Ярмо влачит народ, /И ветер лист дубравный / Средь зимних бурь метет. / Под небом полумира / Молчит твой сладкий стих. / Пора! Мы жаждем мира / И тучных нив твоих»),
67. Швея («Небесное синее зренье…») — Последние новости. 1932.1 декабря. № 4271. С. 3. С дополнительными 1-й («Под низенькими небесами / Обои в цветочках. Едва / 1орящая лампа. Слезами / Наполненная синева:») и 3-й строфами («Так счастье, любовь, миллионы / И роли распределены, / А на чердаке сандрильоны / В
цветочках четыре стены»), с разночтениями в строках 13–16 («Не плачь! — все превратно и тленно / В шумихе людских голосов, /И музыки глас неизменно / Кончается хором свистков»), 18 («Какую сыграем мы роль?») и 20 («Сапожник и славный король»).
68. Она («Со вздохом он целует руку…») — Последние новости. 1932.19 мая. № 4075. С. 3. С дополнительными строфами после 3-й строфы («Она бесплотна в царстве теней, / В балетном шелковом трико / И свет на круглые колени / Ложится бликами легко») и после 5-й («И грустно на земле живется, / Становится не по себе / При мысли, что тростинкой гнется / Она, покорная судьбе»), с разночтением в 20-й строке («Ей маленькую руку так»).
69. Европейская зима («Зима с умиленьем…») — Последние новости. 1933.7 января. № 4308. С. 4. Под названием «Бегство в Египет» и с добавлением тринадцати строф, ниже приводится целиком:
БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
Зима с умиленьем
Безмолвных холмов.
С последним паденьем
Дубовых листков.
Над сельскою прозой
Сияла зима,
Над райскою розой,
Чья гибель — чума.
Над Римом, над бурной
Струей ручейка,
Над хижиной курной —
Жильем бедняка.
Средь мраморной стужи
Музейных колонн
О шерсти верблюжьей
Вздыхал Аполлон.
Все было томленьем
Неясным полно,
Предчувствием, тленьем.
Как в почве зерно.
Навстречу размеру
Летели стихи.
Загнали в пещеру
Овец пастухи.
У яслей спокойно
Жевали волы.
У елочек стройных
Скрипели стволы.
И ангел над мирным
Селеньем летел,
И голосом мирным
Весь воздух звенел.
Прекрасным пожаром
Всходила звезда
Над сельским амбаром.
Над миром труда,
Над миром печали,
Вздыханий и слез,
Где путников валит
Жестокий мороз.
Был вечер. И с неба
Обрушился снег,
И конница Феба
Замедлила бег.
Шел путник. Мечтаньем
Себя утешал
И пальцы дыханьем
В пути согревал.
А за снегопадом
Вдруг ослик. На нем
Мария и рядом
Старик с фонарем.
Иосиф снял шляпу:
Скажи беглецам,
В Египет, к арабам,
Проехать как нам?
В Египет? О, Дама!
В такой-то мороз!
Все прямо и прямо,
А там перевоз,
А там и хрустальный
Египет… А там
И лотос печальный
Распустится вам…
Спасибо! — сказала
С улыбкою Мать,
И ослик усталый
Поплелся опять.
Из далей небесных
Снег падал, как друг,
Из чьих-то прелестных
И маленьких рук…
70–71. По небу полуночи… — Последние новости. 1933.9 апреля. № 4400. С. 4. Без разделения на 2 части, с разночтением в 28-й строке («Томительнейших строк») и с дополнительными 5 строфами после 4-й строфы:
Кавказ манил, как слава,
Печальных северян,
Как сладкая отрава,
Как рыцарский роман.
Кавказ манил батальным
Конем во весь опор
И воздухом хрустальным
Еще свободных гор.
Прикрывшись перед нами
Язвительным смешком.
Гусарскими стихами,
Армейским сюртуком —
Душа из шума бала
Летела на свинец,
На грохоты обвала,
Когда всему конец,
Уже ей снилось небо
И райских пальм покой,
И черствой корки хлеба
Ей мало под луной.
Несколько лет спустя переработанный вариант был напечатан в альманахе (Круг. 1936. № 2. С. 103–105) и уже в этом виде включен в книгу.
72. «Достойнее нет для поэта…» — Последние новости. 1933. 30 апреля. № 4421. С. 3. Под названием «Мельницы на ветру», с разночтениями и дополнительными строфами 1–3, 7-12 и 15–16. Ниже ранний вариант приводится целиком: