{419}
МОЛОДОСТЬ{420}
1
Ты — неистовая моя
хвала и ругань,
перелистываемая
далеким другом, —
если станет ему невмочь
на белом свете,
то не только беда и ночь —
и ты в ответе.
Чтоб не ладана сладкий дым,
а свет несла б им —
ясным, яростным, молодым,
вовек не слабым.
Чтоб лилась по полям, свежа,
по хлебной рати,
по цехам заводским, служа
добру и правде…
2
Ах, как молодость хороша!
Ах, как молодость знаменита!
Нараспашку — моя душа,
и ничем голова не покрыта.
В изумительных городах
под высоким и чистым небом
я отроду не голодал,
я ни разу печальным не был.
Как ты пахнешь, моя трава!
Как роса над тобою клубима!
Ввек бы взора не отрывал
от смеющихся губ любимой.
Жадно вижу полет земли —
в зорях, в бурях, в румяных звездах.
С добрым утром, друзья мои —
человечества свежий воздух!
Выдумка нищая,
жалостный лепет,
мне с тобой нынче
якшаться не следует.
Дни мои ленью
не обволакивай.
Сам что ни день я —
не одинаковый.
Хочу писать просто,
честно, без фальши,
так, чтобы просто
некуда дальше.
Радость и риск — у нас.
Я им учусь.
К черту изысканность
маленьких чувств!
Знать не хочу ни угла, ни имущества{422}.
Мне бы еще раз пожить да помучиться.
Вот что люблю я, и вот что я знаю:
солнца красу,
сосны в лесу,
рыбу в реке,
книгу в руке
да Революции алое знамя.
ПОЭЗИЯ — ВЕЗДЕ{423}
Ищу в миру и дома я,
в покое и в езде.
Она — как жизнь бездонная.
Поэзия — везде.
Плотинами бетонными
становится из волн.
В полуторках с бидонами
проносится под звон.
Задумчивая, смелая
и полная забот,
смеясь, с вечерней сменою
приходит на завод.
На воздухе, в молчании
небесной черноты,
поймешь ее случайные
и вечные черты.
Не только у божественных
Джульетт и Маргарит, —
не меньше их и в женщинах,
горячих от корыт.
Пути-дороги дальние,
земная кабала.
Со мной в тюрьме и в армии
поэзия была.
О, вечности ровесница,
неузнанная светится,
весенней веткой свесится,
заплещется в воде.
Она — у пашен в золоте,
она — в упавшем желуде,
она — в дожде и в желобе, —
поэзия везде.
Ел я добрый хлеб отчизны, ночевал я в поле{424}
чистом,
обжигал на солнце плечи, мокрый шел по мху болот,
веселился за работой, пил вино по красным числам,
славил труд и красоту я — плоти пламенный полет.
Полюбил на дальних стройках жар и смех народных
сборищ,
апшеронских вышек шорох и уральских домен дым,
полымя пустынь соленых и полыни горной горечь,
свет небес над Араратом, аромат чарджуйских дынь.
Мне из жизни не исчезнуть, от людей не удалиться.
Хорошо я жил на свете, не остыл и не устал,
не был странником безродным, ни холодным
летописцем,
землю рыл, тесал булыжник, книги славные листал.
И смеялся я от счастья, и никем унижен не был
в том краю, где на березы, на звериную тропу
осыпается ломтями фиолетовое небо
и ложится белым снегом на зеленую траву.
Я хочу гореть в работе и в беде смеяться гордо,
приходить на помощь другу и сады растить на льду,
опьяненными губами целовать девичье горло
и шептать во сне о счастье: все равно тебя
найду.
Хорошо садить и строить. Хорошо дышать любовью,
быть открытым, щедрым, смелым, в бронзе нив,
в чаду морей
хорошо идти лугами, видеть небо голубое.
Будь же ты одна, о совесть, вечной музыкой моей.
Тьмой и светом наполнены чаши. *[8]{425}
Так отведаем это питье.
Замолчишь ты, мальчишество наше?
О шуми, золотое мое!
И пускай под раскаты рассказа,
удалым ударяя челом,
виноградные горы Кавказа
засверкают над нашим столом.
И пускай, как всегда аккуратны,
чтоб душа не согнулась, дремля,
заиграют призывно куранты
на задумчивой башне Кремля.
И наполнится полночь огнями,
и осыплет с макушки до пят
злато злаков, посеянных нами,
и степные ключи закипят.
Среди споров азартных и зычных,
среди пестрых огней и гирлянд
будь как дома, знаток и язычник,
и вовсю веселись и горлань.
Пусть за далью, за далью степною,
в раскаленной и чистой пыли
зацветет под победной ступнею
вечно юное тело земли.
ЖЕЛАНИЕ{426}
Не хочу на свете ничего я,
кроме вечной радости дорог,
чтоб смеялось небо голубое
и ручьи бежали поперек,
кроме сердца бьющегося, кроме
длинных ног и трепетных ноздрей,
ночевать при молнии и громе
и купаться в речке на заре.
Не желаю ничего на свете,
только пить прохладную росу,
трогать ветви, слушать звонкий ветер
и деревьев музыку в лесу.
Позабыв жестокие потери,
ни пред кем не чувствуя вины,
знать, что я лишь будущему верен,
как бывают прошлому верны.
ПОДРУГЕ{427}
1
Будто старую книгу страстей и печали
я с волненьем душевным раскрыл, —
и сгустилася ночь за моими плечами,
и в ночи заплясали костры.
Будто книгу печали смущенно раскрыл я
и увидел, случайный колдун,
как поникли от бед лебединые крылья,
приморозилось сердце ко льду.
Нет, не книгу я взял в погрустневшие руки
и не повесть чужую прочел,
а гляжу я в глаза огорченной подруги
и к плечу прикасаюсь плечом.
Ты с бедою знакомилась не понаслышке,
не шутя добывала свой хлеб,
не просила ни милости, ни передышки
у недобрых у девичьих лет.
Горе было глубоким, а радость — короткой
среди скудных полей и корчаг,
где росла у чужих босоногой сироткой
на тяжелых крестьянских харчах.
Я-то знаю, как в темень ночей, не мигая,
смотрят с яростью, как, простонав,
от неотданной нежности изнемогая,
на холодных горят простынях.
А сама ты была и веселой и светлой
и в любви презирала обман.
Золотистые волосы вились от ветра,
улыбаться хотелось губам.
Что с того, что бывало нам горько и тошно,
что спирало дыханье в груди?
Ведь и все, что могли, отдавали за то, чтоб
свет коммуны горел впереди.
И за все твои долгие, гордые муки,
за тревожное, злое житье,
я целую твои справедливые руки,
справедливое сердце твое.
2