Детство в людях не хранится,
Обстоятельства сильней нас, —
Кто подался в заграницы,
Кто в работу, кто в семейность.
Я ж гонялся не за этим,
Я и жил, как будто не был,
Одержим и незаметен
Между родиной и небом.
Не раз бывая на обочине жизни, самом ее краю, Чичибабин открыл для себя условность земных границ — и принес в поэзию переживание метафизической встречи: человека с человеком, слова со словом, наречия с наречием. Это открытие сделало его незаменимым. Однажды Чичибабин услышал от Зинаиды Миркиной молитву, которую полюбил всем сердцем: «Господи, как легко с Тобой, как тяжко без Тебя. Да будет воля Твоя, а не моя, Господи». Он принял известные слова Христа с восторгом неофита, как сказанные сегодня и о сегодняшнем. И вправду: что встает перед внутренним взглядом, когда — живущие в обезбоженном мире — мы вспоминаем Его гефсиманскую ночь? К чему обязывает нас повторение Христовой молитвы? С Чичибабиным вернее догадываешься об ответе: обязательстве жить, приняв реалии нового дня и помня о пославшей нас воле. Отзываясь. Радуясь. Видя ее во всем.
От составителя
В этой книге собраны под одной обложкой стихотворения Бориса Чичибабина (1923–1994), написанные с 40-х по 90-е годы прошлого века. При составлении книги учитывалось своеобразие биографического и творческого пути поэта. Он вошел в литературу в начале 60-х годов, на излете хрущевской оттепели. К этому времени за плечами у Чичибабина четыре года воинской службы (Закавказский фронт, 1942–1945 гг.), пятилетний срок в сталинских лагерях с 1946 по 1951 год. Только два года довелось ему учиться в Харьковском университете: год перед войной — на историческом факультете и год после войны — на филологическом. В июне 1946-го он был арестован по статье за антисоветскую агитацию. Хотя никакой антисоветской агитации, как говорил сам Чичибабин, быть не могло: разговоры, болтовня, стихи… Стихотворение «Что-то мне с недавних пор…», опубликованное в настоящей книге (см. «Стихотворения разных лет»), было предъявлено ему в качестве обвинения. Оказалось, что «хвост» тянулся еще с армии, и, вероятно, по этой причине его из харьковской тюрьмы отправили на Лубянку, в Москву. Там, сидя в одиночной камере, он написал стихотворение «Кончусь, останусь жив ли…», которое впоследствии считал началом своей творческой биографии. Осудили его на пять лет, срок по тем временам, как говорил Чичибабин, смехотворный. Около двух лет он провел в тюрьмах (Лефортово, Бутырской), остальной срок — в Вятлаге Кировской (ныне Вятской) области (Борис Алексеевич всегда испытывал чувство неловкости, когда говорили о его трудной судьбе, о лагерном прошлом, т. к. многим из его поколения выпало пройти через более страшные испытания).
Особенно тяжелый период, вспоминал поэт, пришлось пережить после освобождения из лагеря. Чтобы получить какую-нибудь специальность, он окончил единственно доступные для него как для бывшего зэка, сидевшего по политической статье, бухгалтерские курсы. Работал сначала бухгалтером в домоуправлении, потом в автотранспортном предприятии, вплоть до 1962 года. Этой внешней стороне жизни Борис Чичибабин не придавал решающего значения. Он как-то умел жить, всегда оставаясь самим собой. Главными были для него внутренний мир, его внутренняя свобода. В автобиографической прозе «Выбрал сам» он так писал об этом: «Хоть обстоятельства отучали заниматься литературным делом, отучить быть поэтом невозможно. Это так же, как со свободой. Если есть у человека внутренняя свобода — он будет свободен и в тюремной камере, где пять шагов в длину и шаг в ширину… и эту внутреннюю свободу никто у него не отберет — никакие лагеря, никакие тюрьмы, никакие преследования».
Работая в домоуправлении, он познакомился с Матильдой Федоровной Якубовской и перешел к ней жить, в маленькую чердачную комнату в самом центре Харькова (ул. Рымарская, 1). Во второй половине 1950-х постепенно образовался дружеский круг, состоявший из художников, поэтов, артистов и просто людей, любящих поэзию. По воспоминаниям друзей, пришлось выделить определенный день (среду), чтобы не слишком досаждать хозяевам. Об этих «чичибабинских» средах многие очевидцы сохранили яркие воспоминания. Бывали и приезжающие к родственникам в Харьков известные поэты: Борис Слуцкий, Григорий Левин, Григорий Поженян. Приглашенный на официальное выступление в Харьков, приходил знакомиться Евгений Евтушенко. Борис Слуцкий способствовал публикации стихотворений Чичибабина в журнале «Знамя» в 1958 году.
После выхода первых сборников в 1963 году, почти одновременно в Москве и Харькове, имя поэта стало известно не только в родном городе. Наконец он мог оставить бухгалтерскую работу и перейти на литературную. С 1964 по 1966 год Чичибабин руководил литературной студией при библиотеке Дома культуры связи. Студия пользовалась популярностью у харьковчан: возраст участников был от 16 до 70 лет, — но просуществовала она недолго. В начале 1966-го ее закрыли: поводом послужило занятие, посвященное Борису Пастернаку. Конечно, дух вольнодумства, царивший в студии, тоже сыграл свою роль. По странному стечению обстоятельств, после трехлетней волокиты, Чичибабина в этом же году приняли в Союз писателей. Но после закрытия студии, чтобы иметь какие-то средства к существованию, поэт был вынужден снова пойти на конторскую работу. Он проработал 23 года в Харьковском трамвайно-троллейбусном управлении, занимаясь документацией, деловыми письмами, отчетами в материально-заготовительной службе. Чичибабин всегда подчеркивал, что это была не бухгалтерская работа, которая отнимала бы у него гораздо больше времени и сил. На всех работах он числился под своей паспортной фамилией Полушин (фамилия усыновившего его отчима); Чичибабин — литературный псевдоним по фамилии матери.
В середине 1960-х Чичибабин издал еще две книги в Харькове, но свои «главные», как он сам говорил, стихотворения не мог туда поместить, так как они не прошли бы советскую цензуру; некоторые были напечатаны, но в искаженном виде. Он был недоволен этими книгами, временами даже стыдился их. «При желтизне вечернего огня / как страшно жить и плакать втихомолку. / Четыре книжки вышло у меня. / А толку?» («Уходит в ночь мой траурный трамвай…»).
Несмотря на все превратности судьбы, Борис Алексеевич старался сохранить веру в справедливость и человечность советского строя. Но пришедший на смену оттепели идеологический режим, реабилитация сталинизма, начавшиеся политические процессы выбивали почву из-под ног и не оставляли ни малейшей надежды на будущее. И в личной жизни наступает кризис: приходит конец взаимопониманию и терпению. Чичибабин тяжело переживает сложившуюся ситуацию. Едва ли не самые трагические стихотворения «Уходит в ночь мой траурный трамвай…» и «Сними с меня усталость, матерь Смерть…» написаны им в это время…
Наша встреча помогла ему выстоять и не сломиться. Случилась она осенью 1967 года: мы были немного знакомы по литературной студии, которую я посещала. С тех пор мы уже не расставались. Через какое-то время в одном из сонетов появятся такие строки: «…И сам воскрес, и душу вынес к полдню, / и все забыл, и ничего не помню. / Не спрашивай, что было до тебя». Чичибабин решает кардинально изменить свою жизнь. Из автобиографической прозы «Выбрал сам»: «И с тех пор (примерно с 1968 г. — Л. К.-Ч.) я перестал думать о печатании, стал писать, смею думать, лучшие мои стихотворения совершенно свободно, заранее зная, что они никогда не будут опубликованы…». Тем не менее, стихи Чичибабина иногда печатались в зарубежных изданиях, переданные туда его друзьями. В московском «самиздате» в 1972 году появился сборник стихотворений, изданный в машинописном варианте Леонидом Ефимовичем Пинским, известным литературоведом и поклонником творчества поэта.
В 1973 году в харьковском отделении Союза писателей вспомнили о 50-летнем юбилее поэта и устроили творческую встречу с ним. Писателей пришло немного — вероятно, были наслышаны о крамольных стихах Чичибабина. Не обошлось без представителей учреждения, бдительно следящего за моральным обликом «письменнишв». Чичибабин читал свои новые стихотворения: «Тебе, моя Русь…», «Больная черепаха…», «Проклятие Петру», «Памяти А. Твардовского» и др., звучавшие диссонансом к привычным для слуха в стенах «спiлки» стихам. Вскоре Чичибабину предложили принести стихотворения, которые он читал, и, как следовало ожидать, произошло унизительное для него разбирательство на правлении «спiлки», с исключением из СП. Сам Борис Алексеевич признавался, что давно потерял всякую связь с Союзом писателей. В автобиографической прозе написал: «А конкретным поводом для исключения были стихи о Твардовском, стихи „отъезжающим“, „С Украиной в крови я живу на земле Украины…“. То я — украинский националист, то я — сионист… Так и не разобрались, кто я на самом деле».
После исключения из Союза писателей в повседневной жизни ничего не изменилось, но явственнее стало чувствоваться «дыхание» КГБ. В апреле 1974 года Чичибабина вызывали в это учреждение — в ходе «беседы» звучали предупреждения и угрозы. Он даже был вынужден подписать бумаги о том, что не будет читать своих антисоветских стихов и давать людям самиздат. Поскольку в действительности Чичибабин не перестал этого делать, в случае доноса его легко могли привлечь к «уголовной» ответственности. Но, слава Богу, все обошлось. Правда, ему доставляло огорчение, что он лишился писательского билета, по которому мог посещать писательские книжные лавки в Москве, Ленинграде, Киеве.
При внешней оторванности от писательской среды, духовной изоляции Чичибабин никогда не испытывал. У него были замечательные друзья-единомышленники, с которыми он состоял в переписке и непрерывном творческом общении. Это философ, культуролог Григорий Померанц и поэт Зинаида Миркина, литературовед Леонид Ефимович Пинский, в доме которого он знакомился с новинками самиздата, поэт, драматург Александр Галич, любимый сказочник, прозаик Александр Шаров в Москве; Евдокия Ольшанская, Юрий Шанин, Гелий Аронов, Мыкола Руденко в Киеве. И многие другие в разных городах бывшего Союза. Был и харьковский круг друзей, помогавший выжить в глухие для поэта годы.