зато строка смеялась и дерзила.
Дружу до смерти с верными друзьями.
Мне солнце дарит свежие лучи.
Меня Октябрь бесстрашью научил.
Смотрю на мир влюбленными глазами.
Хоть рок не раз меня по морде щелкал
и фамильярно хлопал по плечу,
тянусь, как встарь, к мальчишкам и девчонкам,
а с ворчунами знаться не хочу.
Не расстаюсь с мальчишескими снами.
Хочу хмелеть от девичьих волос
и чтоб за мной вздымалось и рвалось
над жалким злом хохочущее знамя.
В небесный свет взмывая из глубин,
как превращенный в лебедя утенок,
творю свой труд для всех, кто мной любим, —
для мастеров, рабочих и ученых.
Да упасусь от книжного балбеса,
от гордеца, от избранных натур,
они в моей работе ни бельмеса,
а я во всех их толках ни мур-мур.
Была б любовь, да лился б пот с чела,
да стыд и горечь сердца б не терзали.
Смотрю на мир влюбленными глазами.
Мне сорок три отбахало вчера.
То не море на скалы плеснуло{478},
то не с веток посыпался снег, —
то веселая мудрость Расула,
то Василия Теркина смех.
С ними дружба моя не распалась,
не поникла душа от забот.
На щите моем — солнце и парус.
Не считай моих зим, счетовод.
Лишь одной я мечтой озабочен,
от нее и горяч, и суров:
пригодиться бы людям рабочим,
заслужить бы любовь мастеров.
Не ценю лотерейных даров я
и, покуда не глух и не слеп,
убежденный сторонник здоровья
в лучезарном своем ремесле.
Пусть же вровень с делами большими,
поднимаясь с народом в зенит,
не размениваясь, не фальшивя,
мое сердце усердно звенит.
ПЛЫВЕТ «АВРОРА»{479}
Перед тобой дрожат цари,
враги не дремлют, —
богиней утренней зари
была у древних.
Твоя ликующая стать
от зорь багрова.
Что проку к берегу пристать?
Плывет «Аврора».
В летящей горечи морей,
в звенящих брызгах, —
о Революции моей
призывный призрак!
Смотрите все, в ком верен дух:
искать простора,
лечить истории недуг
плывет «Аврора».
За что нам в жизни тяжело,
судьбы подруга?
От кривды хмурится чело,
с харчами туго.
Я на сто бед рукой махну,
не шля укора:
надеждой к нашему окну
плывет «Аврора».
Сквозь дни в метелях и кострах,
что стали бытом,
на крах империям, на страх
антисемитам.
Как революционный клич,
решенье спора,
победно щурится Ильич,
плывет «Аврора».
Кто жил, любовию звуча,
те остаются,
но шанса нет у палача
и властолюбца.
От них ни тени, ни молвы
не станет скоро,
их смоет взмах одной волны:
плывет «Аврора».
Вельможа в ужасе вскочил
с тяжелых кресел,
подонка прыти научил
бессмертный крейсер.
Приборы не забарахлят
у командора.
Ага, боишься, бюрократ!
Плывет «Аврора»!
К своей судьбе на той волне
навек прикуйте
всех тех, кто сгинул на войне
и пал при культе.
Флажки сигнальные взвились,
как пенье хора, —
в межгалактическую высь
плывет «Аврора».
Мое гнездо на том борту —
матросский кубрик,
и соль соленая во рту,
чтоб таял сумрак.
Всю жизнь — за Лениным — отдам
без уговора,
когда по вспененным годам
плывет «Аврора».
РАЗДЕЛ 3Стихотворения из архива поэта{480}(рукописных сборников, не публиковавшиеся при жизни Бориса Чичибабина)
Из рукописного сборника«Ясная Поляна. Реалистическая лирика» (1952)
Книга 1. Север
У слабых вечно сильный виноват{481}.
Кто сердцем скуп, тех радость не касалась.
Есть чудаки, кому дорогой в ад
Тропа их лет чудесная казалась.
И кто из нас в героях не бывал,
Не корчил губ трагической гримасой,
Покуда, смехом ранясь наповал,
В конце концов не шлепался, промазав?
Я не хочу ничьих играть ролей:
Ни школяра, ни циника, ни Будду, —
Тем паче здесь, тем более при ней,
Кого любил и век любить я буду.
Такой как есть, не мал и не велик,
Я жил как все, трудился, как и каждый,
А хохотал, а пел за четверых
И был исполнен ярости и жажды.
Любил в полях цветение хлебов,
Здоровье, женщин, музыку и все то,
Что есть душа, что есть сама любовь:
Всю прелесть мира, собранную в соты,
И знать не знал про белые снеги,
Про пенье вьюг над плеском ополонок,
Как мяса клочья падают с ноги
И птицы в небе гибнут, захолонув.
Когда ж мой час единственный настал
Любви-судьбы, несбыточной и грозной,
Я бросил все, в те гиблые места
Бежал на лед, на ветер тот морозный.
Из десен кровь бежала по зубам.
Согрев нутро махоркою и песней,
Я серой солью хлеб мой посыпал
И засыпал под твердию небесной.
Пусть не нажил в скитаньях ни гроша,
Но не с кем мне меняться и делиться,
И жизнь была ясна и хороша,
Когда теплели лесорубов лица.
И сто соленых, рубленых раззяв
Ко мне тянулись и смотрели в рот мой,
И, улыбаясь найденным друзьям,
Стихи стояли крепко и добротно…
Как набивают ягодой бутыль
Для полученья славного настоя,
Так, в дыме вьюг, от счастья, от беды ль,
Я был такой бутылью непростою.
Чтоб людям в мире не было темно,
Чтоб милой ласке жечь, не остывая,
Сияй, мой свет высокий, надо мной,
Сердца и щеки смехом раздувая.
Когда почуют северные сосны{482}
Приход своей весны,
Я вспоминаю прожитые вёсны,
Приснившиеся сны.
Из весен тех, далеких и прекрасных,
Одна была такой,
Что свет ее сияет, не погаснув,
И светит далеко…
Облиты тьмой прохладные аллеи.
Одна к одной тулясь,
Стоят в цвету акации, белея,
И смотрит вниз Тарас.
А мы идем и счастья не скрываем,
Не разнимаем рук,
Полны любви к деревьям и трамваям
И ко всему вокруг.
Мальчишки чертят классы на асфальте,
Толкаясь и галдя,
И в волосах твоих сверкают капли
Чудесного дождя.
За этот дождь, за твой любимый лепет,
За ту, в цветах, зарю,
Благодарю за все, мой грешный лебедь,
Навек благодарю.
Я рад, что мне тебя нельзя{483}
назвать своею милой.
Я рад, что я тебя не взял
ни нежностью, ни силой…
Стрясись подобная беда,
давно б истлел в земле я,
сильней поплакала б тогда,
забыла б веселее,
забыла б голос мой и лик,
потом забыла б имя,
потом сказала б: «русский бык»
и спутала б с другими.
В объятьях многих и чужих
не вспомнила б до смерти,
что был один такой мужик,
длиной подобный жерди.
А так через десятки лет
в нечаянную полночь
найдешь на чем-нибудь мой след
и по-иному вспомнишь.
Назло трагическим ночам
и прописной морали
я рад, что ты была ничья,
когда меня забрали.
Мне без надежды в горе помнить легче{484}
Не то, что сердцу дорого навек,
А только стан твой, волосы и плечи,
Ярмо колен и боль закрытых век,
И горечь губ, которые вначале,
Стыдясь игры, на все кладут запрет,
И жар, и стыд, и долгими ночами
Горячий, нежный, сумасшедший бред.
Мне легче так. Но если бы могла ты
Понять, на сердце руку положа,
Какой тоске, чистейшей и мохнатой,
Обречена безумная душа,
Какая боль, ужасная на ощупь,
Родится в ней от малости любой,
Ото всего, что было нашим общим,
Что нас роднило больше, чем любовь,
Как страшно все, что не делю с тобой я,
Как жаль тех дум, и счастья, и нужды,
И милых книг, что мы читали двое,
И что теперь одна читаешь ты.
О, если б можно было все, что порознь
Прожили мы, как порванную нить
Собрать по часу, радуясь и ссорясь,
И каждый миг вернуть и разделить.
Когда ж случайно и на миг летучий
На грудь прильнет родная голова,
Я горькой лаской, темною и жгучей,
Перебиваю жалкие слова,
Чтоб снова руки нехотя сплела бы,
И волоса б упали на чело,
И губы губ, дыша, искали, лишь бы
Одной душе не помнить ничего.
И словно теоретики
О страсти говорят,
Заладил дождик реденький
На сто ночей подряд.
Бегут, поют в снегу ручьи,
Звенят их голоса.
А у тебя снегурочьи
Заплаканы глаза.
Ах, ночи не легко тебе
Весною коротать,
Когда такая оттепель,
Такая благодать,
Что чуть ли не о севе ли
Брехня у горожан.
Весна у нас на севере
Безумно хороша.
И я, влюбившись по уши,
Неделю сгоряча
Бродил с утра до полночи
По рощам, по ручьям.
Божился, и допрашивал,
И, ревностью томим,
Дежурил под оранжевым
Окошечком твоим,
Пока, обнявши ночи ствол
С листвою из планет,
Гадала, с одиночеством
Расстаться или нет.
Наверно, скоро сбудется
Знакомая беда…
Ах, оттепель-распутица,
Веселая вода!
Снег да ветер… ели да осины…{486}
Белый пар над темною рекой…
Не такого счастья мы просили,
О судьбе гадали не такой…
Мне б навек красе твоей молиться,
До зари шатаясь по лугам,
Где костер, тревожный и смолистый,
Сквозь туман и темень полыхал.
Но сквозь горький чад очарованья
Сердце чует холод и метель.
Будет страшный праздник расставанья.
Ухожу за тридевять земель.
Но и там ручьями золотыми
Запоет сияющий родник:
Голубое, ласковое имя,
Свет очей, печальных и родных,
Трепет рук, натруженных и теплых…
Постарев от горя и обид,
Мне приснится весь твой милый облик,
Нестерпимой мукою облит.
Как тогда, измучась и озябнув,
В зареве горящих губ и щек,
Ты войдешь сиянием внезапным,
Музыкой, неслыханной еще.
А когда в душе наступит полночь,
Тишиной и ужасом даря,
Я один приду к тебе на помощь
Через реки, горы и моря.
Все равно, куда б ни убежала,
Сердцем я к рукам твоим приник,
Благодарной бурей обожанья
Обожгу потупившийся лик,
Насмешу, утешу и поверю,
Понесу по ягодным садам,
Не отдам ни лешему, ни зверю,
Ни беде, ни смерти не отдам.
Я верен темной речи хвой{487}
И тишине речных излучин,
И мне не надо ничего,
Чем я любимую измучил.
Я рад, что я России сын,
Что рос у леса в колыбели
Был только корень той красы,
Чьи ветви в небе голубели;
Что лишь начало написал
Из песни той, кем был я полон;
Что не из книжек небеса
И землю вычитал и понял;
Что был всегда веселью рад
И хохотал как ненормальный,
Когда стучали дождь и град
В лопатки родича норманнов;
Что в простоте чужих домов,
Среди различных лиц и наций
Мне было долею дано
с друзьями дружески обняться;
Что, став над бурею любой,
Над речью разъяренных станов,
Я стану нежность и любовь
Беречь и славить неустанно.
Названье будто римское,
О сладостный обычай.
По лесу волки рыскают
За чуемой добычей.
Гуляют девки по лесу,
Галдят у ополонок,
У вод, дыханьем полюса
Певуче опаленных.
Болота да овражины,
Овражины, болота…
А девки те отважные
Еще зовут кого-то.
Свежо березке тоненькой,
Дрожит без полушалка.
В моем дощатом домике
И то ничуть не жарко.
Как будто мыши белые
В моей унылой келье,
У ног по полу бегая,
Шершмя шуршат метели.
Тружусь, читаю Пришвина,
Не плачу, не бушую…
Зачем была ты призвана
На грусть мою большую?
Ни черта я не пришелец{489},
Не страдалец никакой,
Плотью слушал леса шелест,
Запах рек, полей покой.
Воды сонные синели,
Лик румянился земной,
Кошки, птицы, пчелы, ели
Крепко ладили со мной.
В седине и в блеске Север
Обступал меня вокруг,
Он на землю вьюги сеял,
Елки выросли из вьюг.
Я любил плоды и зерна,
Пыль дорог и даль над ней,
В глубине воды озерной
Видеть камушки на дне.
И в хохочущем полете,
Свечи вечера задув,
До зари дышал у плоти
В бело-розовом саду.
Щеки жалил холод зимний,
Были весны хороши.
Заползая под трусы мне,
Копошились мураши.
Я пугал веселых белок,
Нюхал зелень, Берендей,
Капал сок с березок белых,
Тек, липуч, по бороде.
Солнце — брат мой, звезды — сестры.
Хорошо громам под стать
Шумной шуткой, солью острой
Хлеб насущный посыпать.
Чтобы сердце не скудело,
Не седела голова,
Нам давай живое дело,
А не мертвые слова.
Нам побольше пыла, жара,
Чуда жизни, чуда ласк,
Чтобы плоть не оплошала,
Чтобы радость удалась!
Пой, лесная Лорелея,
Низость смерти отрицай,
Что улыбка дуралея
Стоит грусти мудреца.
ЛЕШИЙ{490}
Я — безумный и добрый леший.
У меня лесные глаза.
С волосатых моих предплечий
По ладоням течет роса.
Я люблю смоляные чащи
И березы в сиянье зорь,
И дареных обедов слаще
Черный хлеб и морская соль.
А в лесах запевают птицы,
И когда, потрудясь, поем,
Без смущения рву страницы
Знаменитых людских поэм.
Простираю до солнца лапы,
Ненавижу людской обман.
Не стыдясь, богатырь и слабый
Приникают к моим губам.
Все люблю и храню, а паче
Ребятишек наивный быт,
Запах детский да смех ребячий.
Никому не чиню обид.
Налетай, мой любимый ветер,
Раздувай нутряной костер!
Все мне братья на белом свете,
Исключая младых сестер.
И не мне, и не мне отпираться
От всего, чему сердцем рад,
От бессонницы, от пиратства,
От великих моих утрат.
С благодарностью всем, кого любим{491},
Мы в певучие трубы вострубим.
Мы прославим как редкостный дар
Лесоруба удачный удар,
И торжественный труд земледельца,
Чтобы Север в колосья оделся,
И учителя в дальнем селе,
Чтобы людям жилось веселей, —
С благодарностью всем, кого любим,
С благодарностью северным людям,
Кто, с морозу на пальцы подув,
Как железо ломает беду,
Кто глухой и неласковый Север
Полюбил, приукрасил, засеял.
Книга 2. Солнце на улицах
Я не служил унынию и лени{492},
Как Бог трудился, ширью мировой
Дышал и брел, о девичьи колени
Любил тереться русой головой.
И день настал, и вот сбираю дань я,
И перед сонмом дружественных лиц
Усталый смех труда и обладанья
Да прозвенит с отчетливых страниц.
Хвала мужам и женам человечьим,
Хвала рожденным в муках и крови,
Ночам и дням, утратам и увечьям,
Дыханью грез и чувственной любви!
Расти, душа, под шум лесной листвы,
Для новых дум, для нового труда.
Оставьте всякое отчаяние, Вы,
Входящие сюда.
Трепет жизни, всю душу пронявший{493},
Свет весенний, хмельное питье,
Замолчишь ты, мальчишество наше?
О, шуми, золотое мое!
В честь того, чтоб случалось почаще,
Ради верных и радостных рук,
Подымайте зажженные чаши,
На колени берите подруг.
И под вольное пенье рассказа,
Словно музыка дум о былом,
Виноградные горы Кавказа
Засверкают над нашим столом.
И откроются пышные дали,
И воочью возникнут из тьмы
Все загадки, что мы разгадали,
Города, что построили мы.
И наполнится полночь огнями,
И осыплет с макушки до пят
Злато злаков, посеянных нами,
И лесные ключи закипят.
Среди тостов соленых и зычных,
Среди сочных колбасных гирлянд
Будь как дома, знаток и язычник,
Пробуй все, веселись и горлань!
О, дороги, покрытые пылью,
В звоне бури и в шелесте трав.
О, приблизься, заря изобилья!
О, побудь еще, юность, щедра!
Подымай благодарные взоры,
Золотая моя немота.
Мастера, оптимисты, обжоры,
Я пожизненно ваш тамада!
Пусть за далью, за далью степною,
Обнаженное, в звездной пыли,
Запоет под победной ступнею
Вечно юное тело земли.
Не хочу на свете ничего я{494},
Кроме вечной радости дорог,
Чтоб смеялось небо голубое
И ручьи бежали поперек,
Кроме сердца бьющегося, кроме
Длинных ног и трепетных ноздрей,
Золотых ночлегов на соломе
И речных купаний на заре.
Не желаю ничего на свете,
Только пить румяную росу,
Слушать, как трещат сухие ветви
И гремят кузнечики в лесу,
До пупа порвать свою рубашку,
Сапоги отдать кому-нибудь,
Рыжих пчел и милую ромашку
Благодарным словом помянуть.
Ничего на свете не хочу я,
Лишь бы жить свободным и босым,
Под хмельными звездами ночуя,
Славя ту, чей свет неугасим.
В добром смехе голову закинув,
Каждой травке верен и знаком,
Пить вино из глиняных кувшинов,
Заедая хлебом с чесноком.
КАВКАЗУ{495}
Я тебе не чужой человек.
Мы не просто большие друзья.
Мы сошлись и связались навек.
Нас нельзя разлучить и разъять.
И, быть может, в стотысячный раз
О тебе и грустим и поем,
Соколиное горло — Кавказ,
Неуютное счастье мое!
Ты мне звонко чихаешь в лицо
Неожиданным взрывом ветров.
Я тебе отвечаю, кацо:
Будь здоров — и я буду здоров.
Я целую вершины твои,
Как седую отцовскую прядь.
Если гибель почую в крови,
То к тебе возвращусь умирать.
Если трудной мне будет тропа,
Дай плечом прикоснуться к тебе.
Ты — могучий, ты жизнью пропах,
Помоги мне, отец мой, в борьбе.
Прямо в горы — из душных трущоб —
Мой веселый, мой яростный путь.
О, еще бы хоть раз, о еще б
Этим ветром до боли вздохнуть.
Гамарджоба вам, люди чужого наречья!{496}
Снова и вечно я вашим простором пленен…
Холод и музыка в пену оправленных речек.
Говор гортанный высоких и смуглых племен.
Бешеный пыл первобытных попоек и сборищ.
Мощные кедры, что в камень корнями вросли.
Горной полыни сухая и нежная горечь.
Шелест и блеск остролистых и бледных маслин.
Знойные ливни и ветра внезапного козни.
Осени щедрой ломящие ветки дары.
Дивной лозой опьяненные руки колхозниц.
Свет в проводах от курящейся утром Куры.
Руды, и смолы, и пастбищ хрустящая зелень,
Уголь под пальмами, хлеб золотой и вино.
Мудрые люди долин и вершин и расселин,
Сердце мое в вашу землю навек влюблено.
Слава твоя бесконечно мила и близка мне,
Кров мой любимый, дитя неразлучной семьи.
Ах, как блестишь драгоценным, единственным камнем
Ты на груди у прекрасной невесты Земли!
ГОРИЙСКИЕ СОВХОЗЫ{497}
Попадете в Закавказье —
Посетите город древний,
Не забудьте и облазьте
Близлежащие деревни.
Там под присмотром хозяек
На горах пасутся козы,
В буйной зелени лужаек
Там фруктовые колхозы.
Самый нежный, непримятый,
Прикорнувший у карнизов,
Брызжет соком-ароматом
Летний праздник дионисов.
Но не думайте о плате
Государственной монетой:
Нас там судят не по платью,
И не любят дармоедов.
Там внимательно и мудро
Пред лицом природы выстой.
Кукуруза перламутром
Блещет в ткани шелковистой.
Отягченным грузной ношей,
Гнуться веткам не зазорно.
Под прозрачно-смуглой кожей
Нам у яблок видны зерна.
Вьются женственные лозы.
Буйволы кричат у ясел.
Мальчуган черноволосый
Щеки вишнями замазал.
Абрикос желтеют груды.
Пчелы пьют у роз из чашек.
Груши спеют, точно груди
Здешних девушек тончайших.
Старики глядят из окон,
Седоусы и кудрявы,
Как тута исходит соком,
Каплет сахаром на травы.
А бахча нам души тешит
И черешни у колодца.
Это, может, богатейший
Заповедник садоводства.
Изобилья праздник весь тут, —
Груши, яблоки, румяньтесь!
Пьет из рога добрый деспот,
Сразу горец и фламандец.
Поутру, на зорьке божьей,
В город тянутся подводы.
Отпустив небрежно вожжи,
Проезжают садоводы.
И, подняв свои корзинки
Над нежнейшим в мире садом,
Девы робкие, грузинки
Машут рыцарям усатым.
ЗИМА В КАХЕТИИ{498}
Где недавно осень пировала
Посреди застольной кутерьмы,
За крутым Гомборским перевалом
Я заслышал шорохи зимы.
Стала тьма протяжней и кромешней.
В этой тьме и повстречали мы
Первый день, нелепый и нездешний,
Закавказской чертовой зимы.
И уже сияет, и сквозит мне,
И грозит метелицей лихой
Первый день таинственный и зимний,
Ледяной, звенящий и сухой.
Из России, пахнущей морозом,
Волчьим калом, хвоей и огнем,
Он пришел, как стыд горяч и розов,
Он пришел, и я пишу о нем.
Стоит только пристально вглядеться
В этот день, прозрачный как стекло,
И увидишь родину и детство,
Все, что было, все, что протекло…
Как бы край наш ни был живописен,
Как бы дома вьюгам ни звучать, —
Мне теперь оттуда даже писем
Не придется больше получать.
Эх, вздохнуть с нечаянной досады,
Свысока плечами повести,
Затянуться крепким самосадом,
В матерщине душу отвести…
Здесь чужие и язык и округ,
Лица женщин, жесты, имена,
И мороз на камнях и на стеклах
Здесь чужие чертит письмена.
Но кого б на свете ни спросили,
Где б судьба ни стлала нам приют,
Всюду зимы пахнут нам Россией
И по-русски вьюги нам поют.
То отливая золотом, то ртутью{499},
А то желта, как старая слюда,
За гранью гор и за метельной мутью
Скользит, журча, куринская вода.
Изборожденной трещинами грудью
К ней берег слег, не причинив вреда,
И, вся сверкая ересью и жутью,
Скользит, журча, куринская вода.
Давным-давно, в минувшие года
Веселый Пушкин брел по сухопутью,
Играя жизнью, заглянул сюда.
Он вкус ее похваливал тогда.
И, памятью горда, под дымной мутью
Скользит, журча, куринская вода.
И вот дарован нам привал:{500}
Сидим и почиваем.
Здесь в прошлом Лермонтов бывал,
И мы теперь бываем.
Возможно, этот вот гранит
И этот вот песчаник
О нем предание хранит
В таинственном молчанье…
Однако ж, лютая жара.
Смотрю и вижу еле:
Стоит высокая гора.
Над ней века шумели…
…Трава, желтея и шурша,
Сгорит от зноя скоро…
На той горе лежит Шуша —
Великолепный город.
Как солнцем выжженный скелет,
В колеблющемся зное,
Она белеет на скале
Могильной белизною.
В ее глазницы заглянуть
Лишь звездочкам падучим.
Ах, до нее невесел путь:
Карабкаться по тучам.
Скажи, скажи мне, камень гор,
Единственному в свете,
Не здесь ли Лермонтова взор
По-доброму стал светел…
А на заре иных времян
Кровавым страшным летом
Здесь турки резали армян
По вражеским наветам.
Враги, сердечные, секлись
Калеными клинками,
И кровь с горы бежала вниз
И капала на камень.
Вечер в белых звездах был по праву{501}
Обалдело горд самим собой.
Ветер стих, и онемели травы,
Пала пыль на плиты мостовой.
Докурил и потушил, и сплюнул,
Подошел к окну — и обомлел.
Надвигалась ночь. И лунно-лунно
В этот вечер было на земле.
И таким он был тогда хорошим,
Что мгновеньем стал я дорожить,
Что казалось: как я много прожил, —
Так хотелось мучиться и жить…
Над росою стен Степанакерта
Ночь текла как музыка и бред.
Горы были вырезаны кем-то
На холодном лунном серебре.
Запахи тропических растений
Растворялись в белой полумгле.
Вперемежку отсветы и тени,
Воплотясь, бродили по земле.
И воспоминанием о детстве —
Бабушкины сказки про зверей —
Плакали шакалы по соседству,
Будто дети плачут у дверей.
Остывали от дневного жара
Плиты улиц. Просыхала грязь.
Под окошком целовалась пара,
Никого на свете не стыдясь.
Он пальто накинул ей на плечи,
Обнимал, на грудь свою клоня…
Я стоял, и я смотрел на вечер,
И они не видели меня.
Отошел, ругнувшись по привычке —
Шепотом, замечу между строк, —
Завернул цигарку, портил спички
О сырой и стертый коробок.
Мне не жаль, я в зависти не чахну,
Не горюю, старчески бубня.
Пусть для них сегодня травы пахнут,
Как когда-то пахли для меня.
Только жаль, что время слишком грузно,
Что ничем не в силах я помочь,
Что когда-нибудь им будет грустно
Вспоминать сегодняшнюю ночь.
Как мать судьбой дана сынам{502},
Ты мне навеки дан,
И я пою тебе салам,
Седой Азербайджан.
То вам салам, вершины гор,
Салам скупым полям,
За ветер, солнце и простор
И за любовь — салам!
Иду за каменную грань,
Весной твоей дыша.
Здесь песней славится гортань
И мужеством душа.
Зеленый вьется виноград
По стенам, по стволам.
Кто хмелю жизни вечно рад,
От тех тебе салам.
Куда тебя в зловещий дым
Тропа твоя вела?
Не ветхим древностям твоим
Звучит моя хвала.
Ты в ложный пафос не втяни
Души не по делам, —
Но звонким вышкам нефтяным
От всей земли салам.
Мой друг, людей боготвори,
Что встретишь на веку.
Коль есть еще богатыри,
Они живут в Баку.
Крепка рука, и точен глаз,
И правда весела.
Салам, друзья, рабочий класс,
Товарищи, салам.
Не экзотический Восток
В запыленных веках —
Здесь нежный пенится хлопóк
У девушек в руках.
И всем селениям глухим,
Заброшенным углам,
Я посвящаю дружбу им
И говорю салам.
Снега вершин от зорь алы
Как в сказке, право так,
И, как воробышки, орлы
Сидят на проводах.
Их чуткой дремы льется дрожь
По сложенным крылам.
А для охоты край хорош,
Охотникам — салам.
В бараньих шапках пастухи
Зовут к себе: «уважь»,
Нальют вина, прочтут стихи,
Спекут в золе лаваш…
Войди в поля,
У гор постой,
Послушай поселян.
Простым их душам от простой
Души твоей салам.
Пусть я пришел издалека,
Иной страной дыша,
Но вот тебе моя рука
И вот моя душа.
То вам салам, вершины гор,
Салам скупым полям,
За ветер, солнце и простор
И за любовь салам.
СТЕПЬ{503}
Здесь русская тройка прошлась бубенцом, —
цыганские пели костры,
И Пушкина слава зарылась лицом
В траву под названием трын.
Курчавый и смуглый промчался верхом,
От солнца степного сомлев,
И бредил стихом, и бродил пастухом
По горькой и милой земле.
А русые волосы вились у щек,
чтоб ветер их мог развевать.
И если не это, то что же еще
Россией возможно назвать?..
Шумит на ветру белобрысый ковыль,
и зной над лугами простерт,
и тут же топочет, закутавшись в пыль,
веселый украинский черт…
Гадючею кровью цветут будяки.
Там шлях изогнулся кривой.
Свернув самокрутки, седые дядьки
Решают вопрос мировой.
В румяной росе веселится бахча
под стражей у двух тополей.
Хохлушки болтают, идут хохоча,
и нету их речи милей.
Я сам тут родился и, радостный, рос
в душистой и сочной траве,
и слушал ритмичную музыку кос,
сбирающих пышный трофей.
Я — смелый боец, я с другими в цепи,
Но в сердце иная душа:
Мне нужно еще раз пройти по степи,
Душистым пожаром дыша.
Хотя б ненадолго, хотя бы на миг
На путь ненаглядный взглянуть,
Сияющей далью пойти напрямик,
В колючках по самую грудь,
Подумать, что где-то остались друзья,
Замкнуться в прозрачную грусть,
Настойчивый образ из сердца изъять
И Пушкина спеть наизусть.
Дышит грудь благоуханьем пашен{504}.
Плоть весенним соком налита.
Не лета проходят по упавшим, —
Мы идем, ликуя, по летам.
Каждый миг единственен и вечен,
Бесконечна молодость твоя, —
И не нам ли, солнечным и вещим
Вся открыта мудрость бытия.
Мы глаза к земле не опустили,
Кровь ала и свет наш не погас, —
Да не сотворим себе пустыни
Из душевных бдений и богатств.
О красавце железобетонном{505},
О его площадях и садах,
Я не знаю, чем станет потом он,
Но горюю в чужих городах.
Веселей невозможно упрочить,
Нашу связь расшатать нелегко,
Нас одна приютила жилплощадь,
Воспитало одно молоко.
Нашим будням, большим и бессонным,
Не ища ни названий ни мер,
Мы дышали гремучим озоном
Новостроек, садов и премьер.
Здесь бродил я, рассеян и кроток,
За душой не имея гроша,
С асфальтированных сковородок
Газированным солнцем дыша.
С общежитьями и гаражами,
С полыханьем неоновых жил,
Дорогие мои горожане,
Я как вы зимовал и дружил.
И зато, лишь сомкнутся ресницы,
В музыкальном и светлом дыму,
Он мне снится, как будто не снится,
А как будто иду по нему, —
После гроз, в электрических лужах,
В перспективе любимых аллей.
Даже ради славнейших и лучших
Мне его не забыть на земле.
СТУДЕНТЫ{506}
На площадях, в трущобах и аллеях,
В печенку обжигающей пыли,
Назло векам бушует поколенье
Высоколобых юношей земли.
Поскольку речь зашла о благородстве,
Они на крепкий сделаны покрой,
У них на лицах есть особый отсвет,
Сердца пьянит их радостная кровь.
Им натощак любовь и слава снятся,
Они беспечной мудрости полны,
Филологи, биологи, физматцы,
Соль жизни, цвет и острота страны.
Ночь напролет обсасывая пальцы,
Забыв мечтать про скудные гроши,
Им суждено в учебниках копаться,
Черновики конспектов ворошить.
Ну, посудите сами, каково им
Над языками мертвыми корпеть,
Когда сияет небо голубое
И солнце душу лечит от скорбей?..
Но будет день, и как бы там ни рыкал
В пустынном храме бешеный декан,
Они подальше сунут свой матрикул
С профессорской мазнею по бокам.
И снова — ветер, и опять по сини
Земных ручьев, по зелени дорог
Пойдут пылить подошвами босыми
По той России вдоль и поперек.
ОСЕНЬ{507}
Вечер — долгий, день — недолгий,
Ветер — дворник без метелки:
Только тронься либо дунь —
Липа в бронзе, дуб — латунь.
Над пустеющей пашней
Вьется пыль летучей башней.
Все живое гнется ниц.
На ветвях не слышно птиц.
С тучей ливенною в шалость
Тучка снежная смешалась,
Бьется дядька Водяной
В паутине ледяной…
А трамвайной лихорадки
Учащаются припадки,
При словах «вагон в депо» ж
Учиняется дебош.
У семейных нынче драмы,
Ладят печи, ставят рамы,
Точут пилы — топоры.
Умножаются воры.
Обнажаются березы.
Приближаются морозы.
Едет маршал Дрожжаков
На поверку пиджаков.
Где лучше и где краше?
Неужто в небесах?
Ах, только глупый спрашивает,
А умный знает сам.
Ведь в доле самой узкой
Слышна как бы сквозь сон
Таинственная музыка —
Далекий перезвон.
То семь небес вращается,
Звеня, одно в одном,
И все в себя вмещает
Певучий этот дом.
Там скачет канареечка
По жердочкам своим.
Там бог в глубинах реет,
Клубящийся, как дым.
И хоть бы даже атомами
Ты бомбу начинил,
Не разорвешь охвата
Прозрачной той брони.
…Но жил же мальчик-с-пальчик?
Он жил, но жил давно.
Что год, то все обманчивей
Становится вино.
И мне, как всем, на склоне лет дано{509},
Забыв, как песни вольные поются,
По выходным жену водить в кино,
Копить рубли и обрастать уютцем.
Привыкну пить какао по утрам,
Жирок — ей-ей — появится на морде,
Душа, заснув, излечится от ран,
И за тактичность поднесут мне орден.
И буду жить в уюте и тепле,
И свежий ветер горла не простудит.
Любимых много будет на земле,
Зато друзей не так уж много будет.
Но вдруг, однажды, в собственном авто
Под вечер мчась из города на дачу,
Я вспомню юность, распахну пальто
И — даже очень может быть — заплачу.
ЕВРЕЙСКОМУ НАРОДУ{510}
Был бы я моложе — не такая б жалость.
Не на брачном ложе наша кровь смешалась.
Завтракал ты славой, ужинал бедою,
Слезной и кровавой запивал водою.
— Славу запретите! — отнимите кровлю! —
Сказано при Тите пламенем и кровью.
Отлучилось племя от родного лона,
Помутилось семя ветхого Сиона.
Не проникнуть в быт твой наглыми глазами.
Мир с чужой молитвой стал под образами.
Не с того ли Ротшильд, молодой и лютый,
Лихо заворочал золотой валютой?
Не под холостыми пулями, ножами
Пали в Палестине юноши мужами.
Погоди, а ну как повторится снова.
Или в смертных муках позабылось Слово?
Потускнели страсти, опустились плечи?
Ни земли, ни власти, ни высокой речи?..
Не родись я Русью, не зовись я Борькой,
Не водись я с грустью золотой и горькой,
Не ночуй в канавах, жизнью обуянный,
Не войди я навек каплей океана
В русские трясины, в пажити и в реки, —
Я б хотел быть сыном матери-еврейки.
Прекрасно сказано, но — будем
возделывать наш сад.
Кандид
Родной, любимый, милый человек{511},
Сегодня мы прощаемся навек,
Сегодня ты печальная уйдешь,
И все следы зальет летучий дождь,
И все слова, рожденные в тоске,
Не возмужав, умрут на языке.
Ужели мы дожили до зимы
И никогда не улыбнемся мы?
Но есть же то, чего предать нельзя:
Любимый труд, уставшие друзья,
Больные дети, девушки в беде,
Похожие на белых лебедей,
И женщины под сеткою дождя,
Чью кровь и душу выпила нужда,
Прохожие дорогою большой,
Мечтатели с израненной душой.
Во имя тех, кто дышит горячо,
Во имя всех, неведомых еще,
Сквозь боль потерь, сквозь ненависть и тьму
Ты будешь жить наперекор всему.
Ты будешь жить, верна себе самой,
Не изменяя радости земной.
Под сенью тьмы, слабея от тоски,
Сегодня мы в последний раз близки.
В последний раз, коснувшись губ моих,
Ты возвратишься в мир друзей и книг,
К родному устью, в свой забытый сад.
Иди ж без грусти, не смотри назад.
И ты увидишь ярко, до черты,
Как могут быть сердца людей горды,
Как может счастьем одарить простор,
Как много может человек простой.
И тем теплом охвачена до пят,
Любить и жить захочешь ты опять,
Чтоб снова с неба нежное тепло
На городские улицы текло,
А улицы напоминали лес,
Где над асфальтом стелется навес
Раскидистых дубов и сладких лип,
Чтоб люди быть свободными могли б,
Чтоб каждый дом, блистая белизной,
Горел огнями в заросли лесной,
Чтоб, не ломая жизни за гроши,
Дух человека рос, несокрушим,
Чтоб в окна рвалась щедрая листва,
Чтоб, захмелев, кружилась голова,
Чтоб над Днепром, над Волгой, над Невой
Пропали дурни все до одного,
Чтоб первый встречный с девушкой любой
Сыграть бы мог в бессмертную любовь,
Чтоб, дописав, последнюю тетрадь,
Мне не хотелось больше умирать,
Чтоб ты смущенно, в золоте лучей,
Могла б уснуть у друга на плече.
Когда враги меня убьют{512},
Друзья меня зароют.
Веселый рот землей набьют,
Холодною, сырою…
Осыплет желтою листвой
Мой сон, мой жар, мой юмор.
Но — посмотрите: я — живой,
Ни капельки не умер!
Гляжу на мир из-под камней.
Тяжка земля сырая:
Заклятый враг идет ко мне,
Ладошки потирая.
— Ты думаешь, что я убит,
А я не покорился
Твоей обители обид,
Неправды и корысти.
И там, где золото и снедь
Считаешь ты, убийца,
И там весне моей веснеть,
Душе моей клубиться!
Гляжу на мир из-под камней.
О гроб чешусь плечами.
Товарищ мой идет ко мне
В смущеньи и печали.
— Побереги мою ты песнь,
И пусть припевы льются
Во славу всех, какие есть
И будут, революций.
Душа не вкована в броню,
Суров житейский климат,
Но если радость оброню,
Друзья ее подымут!
Гляжу на мир из-под камней,
Былую чую силу.
Любимая идет ко мне
Поплакать на могилу.
— О, будь верна моей судьбе.
Не стоит волноваться.
Еще я выроюсь к тебе
Дружить и целоваться.
Пускай замучат и казнят,
А я, назло всем бедам,
Вернуся, красен и космат,
К твоим коленям белым!
Когда бы рок меня утешил{513}
Избраньем сроков бытия,
Я все равно бы выбрал те же,
В какие жил на свете я.
И пусть в слезах наполовину,
На четверть в келье из камней,
Я тот бы самый жребий вынул,
Который был назначен мне.
Один, под ружьями конвоя,
С одной любовью на уме,
С единой той, назвать кого я
Еще ни разу не умел.
Не узаконенные мерки,
Не бедра глиняных Венер,
А та, чьи краски не померкли,
Чей щебет ввек не отзвенел.
Полет пчелы, и песня Джильды,
И жизнь в румяной наготе, —
Вот так я жил, и снова жил бы,
И снова смерти б не хотел!..
…И если век у нас по коже
Провел похожие следы,
И если ты, как я, прохожий,
Отгадчик тайн, и если ты
Был жизни рад, с любимой нежен
И шел с приветом к людям всем, —
В какой бы ты эпохе не жил,
Я все ж тебе не надоем.
Душе смертельна атмосфера
Чужих времен, а наши дни —
С огнем, с бедой, с полынью, с верой —
Необычайны и одни.
Пока гроза не улеглась их,
Пылая, радуясь, любя,
Пусть для других я буду классик,
Но друг и тезка для тебя.
«Моя исповедь»{514}
1. Что вы больше всего цените в людях?
Наличие духовной жизни. Способность к совершенствованию. Простоту, правдивость и веселость.
2. В мужчине?
Силу духа, способность к творчеству.
3. В женщине?
Нежность, целомудрие, доброту.
4. Недостаток, который вы охотней всего прощаете.
Рассудочность.
5. Недостаток, которого вы не прощаете.
Ложь. Жадность. Животность.
6. Ваше отличительное качество.
Полная житейская непрактичность, неприспособленность.
7. Ваше любимое занятие.
Совершать героические поступки.
8. Любимый герой.
Толстой. Бетховен. Жан-Кристоф.
9. Любимая героиня.
Аннета из «Очарованной души». Ирина[14].
10. Ваше представление о счастье.
Любить.
11. О несчастье.
Не имею ни малейшего представления.
12. Любимые прозаики.
Толстой. Пришвин. Сервантес. Бальзак. Роллан.
13. Любимые поэты.
Пушкин. Шекспир. Маяковский. Шевченко. Неруда.
14. Ваша антипатия.
Петр Первый.
15. Любимый цвет.
Зеленый.
16. Любимое блюдо.
Вареники с творогом, гречневая каша.
17. Любимый цветок.
Ромашка.
18. Любимое имя.
Борис. Ирина.
19. Любимое изречение.
Единственный героизм в жизни — видеть мир таким, как он есть, и все-таки любить его (Бетховен).
20. Любимый лозунг.
Кто ни в чем не кается,
Тот хороший малый.
……………
Все люди — братья.