Другого не будет тебе.
Тут все преступленья мои ни при чем.
Веселую душу губя,
Я Господом Богом навек обречен
Тревожить и мучить тебя —
Чертами, душой, тайниками чутья,
Ночами в греховном чаду.
Покойники в землю уходят, а я
В тебя после смерти уйду.
Ты не смеешь вспоминать отныне{522},
Что с тобой не вечно мы вдвоем,
Что порой не думал я в помине
О существовании твоем.
Я не верю в то, что это было.
Просто есть какой-нибудь пробел.
Ты, должно быть, что-нибудь забыла —
Или я рассудком ослабел.
Придави к земле меня стопою.
Дай взлететь в космическую тьму.
Иногда мне страшно быть с тобою.
Я и сам не знаю почему.
Вечно вместе, радуясь и ссорясь,
Удивляясь миру и красе,
Только спим еще с тобою порознь,
Вызывая шутки у друзей.
Обжигая сладостною кожей,
Ты мне снишься, свет и духота,
Но и в снах таинственный и Божий,
Чудный знак в тебе предугадал.
И смотрю с волненьем и любовью,
Что как сон чудесна и остра.
Иногда мне страшно быть с тобою.
Что — и вправду ты моя сестра?
А в нынешнем году, еще{523}
Неомраченном переменной,
Весна была до мокрых щек
Единственной и несомненной.
Земля не помнила про лед
И, как нечаянная милость,
Сияла ночи напролет
И по утрам росой дымилась.
А качества твоей семьи!
А губы нежные девичьи,
Которым впору бы самим
Свистать по-вешнему, по-птичьи!
И так легко за ветром вслед
К родному солнышку подняться!
Неужто нам по 30 лет?
Ты знаешь точно, не 15?
Спасибо милым небесам!
Давай зашлепаем по лужам,
Ты — девушка, а я — пацан,
Не Чичибабин, а Полушин.
Но ты твердишь свое «нельзя»,
И, как бы сердце ни щемило,
Угрюмо отведу глаза,
И руки опадут уныло.
И буду мерить этажи,
Болтать смешные небылицы.
Дожить бы только мне, дожить,
До срока не испепелиться!
Но я — не гордый, не скупой, —
Какое счастье на земле быть
С людьми, с деревьями, с тобой,
Моя сестра, царевна — Лебедь!
И девушка-травка встает из-под снега.
И в чаще лесной просыпается эхо.
Стыдливые тени. Застенчивый шепот.
Весной где попало вдвоем хорошо быть.
Подруга-природа, мы в бликах и росах.
Я тоже из рода весеннеголосых.
Ужаснейшей смерти паду на рога я,
Чтоб только с тобой полежать, дорогая.
Чтоб буйную голову к небу закинув,
Наслушаться вдоволь пернатых акынов.
А в парке Шевченко уже горожане
На «Правде» вчерашней лежат голышами.
Уже раскрываются почки на ветхих,
На юных, на голых, на тоненьких ветках.
А ветки бывают различной погудки:
Одни — на затычки, другие — на дудки.
РАШИД ОПТИМИСОВИЧ{525}
Там, где полюс порошит
И поля дымятся им,
Был со мной один Рашид
Адыгейской нации.
Ничего, что нищ и гол, —
Знали все, однако, мы —
Весь он весел, как щегол,
И до влаги лакомый.
Продырявлен на войне,
Привезен из Бельгии, —
Жили страсти в нем вдвойне,
И притом не мелкие.
За работой хохотал,
И ни днем, ни вечером,
Не видал я, никогда
Головы не вешал он.
Не удержится никто,
Так и лопнет заживо,
Коли сочный анекдот
Тот остряк расскажет вам.
Говорил он: «Не томись,
Плачем благ не вызовешь.
Был отец мой Утемис,
Я же — Оптимисович.
Многим тысячам друзей
Шибко тяжелее, чем
Нам с тобой, — в аду, в грозе,
Жизни не жалеючи.
Погляди на землю, друг,
Ни о чем не спрашивай.
Счастье — дело наших рук
И рассудка нашего.
Дружбой мужа дорожи,
Он душой расплатится…
А подруги хороши,
Когда снято платьице.
Хоть порой и тяжело
Бьет судьба, уродуя, —
В то, что стану пожилой,
Не поверю сроду я».
Говорил он так, чудак,
С нами о существенном,
Незаметно сочетав
Личное с общественным.
Мы расстались с ним давно.
Снегом годы пали те.
Хорошо, что мне дано
Чувство доброй памяти.
Где смеется, где грешит,
Знать не утомился, вишь,
Где он нынче, мой Рашид,
Милый Оптимисович?..
ПЕСЕНКА БЕСА{526}
Вперед вперед в последний раз
в последний раз в четыре шага
в холодном небе топырит рога
в последний раз луна
живое мясо только нам
только нам никому другим
и сердце и хвост и четыре
ноги на этот раз для нас
сюда сюда попробуй теперь
попробуй теперь поспеши глупец
лишь в нужный час поймешь наконец
попробуй еще пока
земля кругла и округло-сладка
округло-сладка прижмись горячо
в последний раз попробуй еще
округло-сладка поверь.
Любимая, не видимо ль{527},
Под пытками, под карами,
Что я ничуть не выдумал
Тебя с глазами карими?
Что — сердце, как в бреду оно,
Ни отдыха, ни сна ему
От жизни непридуманной,
От нежности незнаемой.
Все деспоты, все изверги —
Пред нею жалкий хлам они.
Лета мои, вы, искорки,
Взлетайте в чадном пламени!
Не адская ли химия
Дарит такими язвами?
Почто полны стихи мои
Душой твоей всё явственней?
Искусство — куст ракитовый,
А ты еще святее, чем
Весна, во сне облитая
Своим сияньем девичьим.
Ты вся — лесная, жгучая,
И нет светлей и ласковей,
И жжешь мне душу, мучая,
Прищуренными глазками.
Люблю с руками голыми
Тебя в жаре и шуме я.
О, ближе, ближе, полымя,
Беснуйся до безумия!
Раскинься на ветру, секи,
Чтоб ярче жизнь была еще,
В твои ладони, в трусики
Упасть лицом пылающим!
Под белою акацией,
Под молниями гончими
Смогу ль еще ласкаться я
Иль все навеки кончено?
А мне судить грехи твои
На свете нет мерила,
Блестящие и хитрые
Глаза твои, Ирина.
Ты дашь одеждам опуститься{528}
И станешь музыкой и бездной,
Земной и теплой — до бесстыдства,
До боли — милой и небесной.
Лишь перемешанные руки,
Как крылья самой смелой птицы,
Взлетят от нежности и муки
И станут корчиться и биться.
С дыханьем пламенным и частым
Прильну без памяти к сладчайшим,
К одним лишь мужеством и счастьем
Меня поящим белым чашам.
И всё безмолвней, всё безмолвней
Увижу ближе самых близких
Сквозь чад, веселое от молний
Твое лицо в соленых брызгах.
Губами, горлом, каждой мыщцей,
Ноздрями, зреньем, кожей пальцев
Я буду знать, как ты томишься,
И в наготе твоей купаться.
Свети до света станом светлым,
Пусти в любимое зарыться, —
И мы взлетим с росой и с ветром
Под солнце самое, царица.
Пока смешавшимся и сонным
Не протрубит свои призывы,
Не засмеется день в лицо нам,
Как ты, красивая, красивый.
Солнце. Ручьи. Деревья{529}