Кажись бы, дело бесполезное,
но в годы памятного зла
поеживалась Поэзия, —
а все-таки жила!
О, сколько пуль в поэтов пущено,
но радость пела в мастерах,
и мстил за зло улыбкой Пушкина
непостижимый Пастернак.
Двадцатый век болит и кается,
он — голый, он — в ожогах весь.
Бездушию политиканства
Поэзия — противовес.
На колья лагерей натыканная,
на ложь и серость осерчав,
поворачивает к Великому
человеческие сердца…
Не для себя прошу внимания,
мне не дойти до тех высот.
Но у меня такая мания,
что мир Поэзия спасет.
И вы не верьте в то, что плохо вам,
перенимайте вольный дух
хотя бы Пушкина и Блока,
хоть этих двух.
У всех прошу, во всех поддерживаю —
доверье к царственным словам.
Любите Русскую Поэзию.
Зачтется вам.
ВОТ ТАК И ЖИВЕМ{29}
С тенями в очах
от бдений и дум
с утра натощак
на службу иду.
Ах, дождик ли, снег, —
мне все трын-трава, —
в непрожитом сне
спешу на трамвай.
Подруга моя,
нежна уж на что,
не хуже, чем я,
воюет с нуждой.
С зари до зари,
с работы домой —
картошку свари,
посуду помой.
А дома одно:
в вещах недочет,
на крышу окно
и стенка течет.
Устанем, придем,
тут лечь бы в тепле, —
хватает с трудом
на книги и хлеб.
Но лучшую часть
души не отнять:
потухнем на час —
и рады опять.
Ладонь на ладонь,
плевать, что озяб:
была бы любовь
да были друзья б!
Открытый для всех,
от зла заслонясь,
да здравствует смех
в каморке у нас!
Приходят от дел,
от мытарств дневных
и эти, и те,
и много иных.
И спор до утра
под крышей сырой
чуть-чуть не до драк
доходит порой.
И взоры синей
от той кутерьмы,
и много семей
таких вот, как мы.
С пустою мошной
любовь бережем, —
и все нам смешно,
и все — хорошо!
ДИАЛОГ О ЧЕЛОВЕКЕ{30}
— Человек, человек,
божия коровка,
у тебя короткий век,
куцая головка.
— Хоть и мало годов
положила доля,
бьется на сто ладов
сердце молодое.
Голова — не изъян
с ликом ясноглазым.
Что не видно глазам,
то узнает разум.
— Человек, человек,
божия коровка,
сам ишачишь целый век,
а земля — воровка.
— Я — земной, голодал,
работящ и беден,
чтоб расти городам
и смеяться детям.
Ты хоть в небе виси,
коль породы звездной.
Я с землею в связи.
Разлучаться поздно.
— Человек, человек,
божия коровка,
духом слаб, телом ветх,
на ногах веревка.
— По болотам, по рвам,
городя и сея,
я их много порвал
мощью тела всею.
Я огонь высекал,
хоть и был опутан.
Грезил высью Икар.
Разин бился бунтом.
— Человек, человек,
божия коровка,
одному весь свой век
маяться ли ловко?
— Не велик — не беда,
да не так уж мал я.
Как у суши — вода,
У Ивана — Марья.
Я люблю. Отвяжись.
Я тружуся, братец.
Вот вам смерть.
Вот вам жизнь.
Сами разбирайтесь.
ГЕОРГИЮ КАПУСТИНУ{31}
1
Простые, как бы хрустальные,
до смеху и ласк охочие
хорошие люди — крестьяне,
хорошие люди — рабочие.
Задумчивые — на севере
и бешеные на юге,
хорошие люди — все вы,
друзья мои и подруги.
И сад вашей плоти пышен,
и радость в нем бьет ключом…
А мы свои книги пишем,
как воду в ступе толчем.
А мы зато знаем лучше
в дни боя и в ночи ласк,
что главная революция
на свете не началась.
До старости не остынем,
до смерти душа юна,
пылающим и настырным
не будет покою нам.
Не будет нам крова в Харькове,
где с боем часы стенные, —
а будет нам кровохарканье,
вражда и неврастения.
Неприбранных и неизданных,
с дурацкой мечтой о чуде,
нас скоро прогонят из дому.
Мы — очень плохие люди.
2
Дружище Жорка,
поэт Капустин!
Какого черта
ты зол и грустен,
тяжел от жёлчи,
болтлив, издерган?..
А ты — позорче,
а ты — с восторгом —
на даль, на близь ли
хоть лет, хоть весен,
как солнце брызнет
сквозь бронзу сосен,
и вздрогнет встречный
от ветра всхлипа,
и в сонной речке
проснется рыба,
и, куртки скинув,
ряба от пота,
нагие спины
нагнет работа,
и, выйдя в сенцы
с лукавым жестом,
повеет в сердце
ночным и женским.
Задышут травы,
заплещут воды.
Слова корявы
в ушах природы.
Попробуй, молви,
чудес искатель,
о блеске молний,
о лете капель.
По лесу лазить,
на лодке мчаться, —
ведь ты ж согласен,
что это счастье.
Взгляни-ка зорко
под каждый кустик,
дружище Жорка,
поэт Капустин.
До зорь по рощам
броди и топай,
будь прост и прочен,
как дуб и тополь.
Уж если есть нам
чему молиться,
то птичьим песням
в лесах смолистых.
Наш кораблик, — плевать, что потрепан и ветх{32}, —
он плывет в океане и мраке,
а команда на нем из двоих человек,
не считая кота и собаки.
Я опалой учен, мне беда нипочем,
и со мной одна беглая женка.
Золоты ее кудри над юным плечом,
пахнут волосы терпко и тонко.
Мы на острове Ласки сушились от бурь,
пили вина из многих бутылок.
Я, как пахарь и ухарь, пытаю судьбу,
мне любовь моя дышит в затылок.
Мы летим через горы, свистя и божась,
лебединую дрему тревожа.
На борту намалеван нехитрый пейзаж
и веселая русская рожа.
Нас волна смоляная не выдаст врагу,
с шаткой палубы в бездну не скатит.
Удалые друзья на родном берегу
волокут самобраную скатерть.
Об утесы вражды бились наши сердца,
только ты не показывай виду.
Ветру лирики нет и не будет конца,
а ханыгам споют панихиду.
Да поят нас весельем и доброй тоской,
да хранят наши души простые
красно солнышко — Пушкин, синь воздух — Толстой
и высотное небо России.
КАК ПУШКИН И ТОЛСТОЙ{33}
Как Пушкин и Толстой,
я родом из России.
Дни сеткою густой
мой лик избороздили.
Шумлю в лесах листвой,
не выношу кумирен,
как Пушкин и Толстой,
бездомностью всемирен.
Как Пушкин и Толстой,
я всем, к чему привязан,
весельем и тоской
духовности обязан.
С блаженной высотой
мучительную землю,
как Пушкин и Толстой,
связую и приемлю.
Как Пушкин и Толстой,
я с ложию не лажу,
став к веку на постой,
несу ночную стражу.
В обители чужой,
не видя лиц у близких,
как Пушкин и Толстой,
распространяюсь в списках.
Как Пушкин и Толстой,
лелею искру Божью,
смиренною душой
припав к его подножью.
Гнушаясь суетой,
корысти неподвластен,
как Пушкин и Толстой,
я вечности причастен.
Как Пушкин и Толстой,
служу простому люду,
затем что сам простой
от роду и повсюду.
От сути золотой
отвеявши полову,
как Пушкин и Толстой,
служу святому слову.
Как Пушкин и Толстой,
люблю добро и прелесть,
земною красотой
глаза мои согрелись.