да!
Вина
весёленький бочонок —
как чудо,
сразу окружён!
Мы пьём за ласковых девчёнок,
а кто постарше,
те — за жён…
Ах, сколько их
в кустах
и в дюнах,
у белых мраморных колонн, —
мужчин,
взволнованных и юных!
А сколько женщин! —
Миллион!
У всех дворцов,
у всех избушек
кишит портовый праздный люд.
Гремит оркестр,
палят из пушек,
дают
над городом
салют!
Ленинград,
март, 1962
ПОРТОВАЯ НОЧЬ
Старпомы ждут своих матросов.
Морской жаргон
с борта на борт
летит,
пугая альбатросов…
И оглашён гудками порт!
Иду. (А как же? — Дисциплина!)
Оставив женщин и ночлег,
иду походкой гражданина
и ртом ловлю роскошный снег,
и выколачиваю звуки
из веток, тронутых ледком,
дышу на зябнущие руки,
дышу свободно и легко!
Пивные — наглухо закрыты.
Темны дворы и этажи.
Как бы заброшенный,
забытый,
безлюден город…
Ни души!
Лишь бледнолицая девица
без выраженья на лице,
как замерзающая птица,
сидит зачем-то на крыльце…
— Матрос! — кричит, — Чего не спится?
Куда торопишься? Постой!
— Пардон! — кричу, — Иду трудиться!
Болтать мне некогда с тобой…
Ленинград,
март, 1962
ИМЕНИННИКУ
..Валентину Горшкову
Твоя любимая
уснула.
И ты, закрыв глаза и рот,
уснёшь
и свалишься со стула.
Быть может, свалишься
в проход.
И всё ж
не будет слова злого,
ни речи резкой и чужой.
Тебя поднимут,
как святого,
кристально-чистого
душой.
Уложат,
где не дует ветер,
и тихо твой покинут дом.
Ты захрапишь…
И всё на свете —
пойдёт
обычным чередом!
Ленинград,
декабрь, 1961
МОРСКИЕ ВЫХОДКИ
(по мотивам Д.Гурамишвили)
Я жил в гостях у брата.
Пока велись деньжата,
всё было хорошо.
Когда мне стало туго —
не оказалось друга,
который бы помог…
Пришёл я с просьбой к брату.
Но брат свою зарплату
ещё не получил.
Не стал я ждать получку.
Уехал на толкучку,
и продал брюки-клёш.
Купил в буфете водку,
и сразу вылил в глотку
стакана полтора.
Потом, в другом буфете —
дружка случайно встретил
и выпил с ним ещё…
Сквозь шум трамвайных станций
я укатил на танцы
и был ошеломлён:
на сумасшедшем круге
сменяли буги-вуги
ужасный рок-энд-ролл!
Сперва в толпе столичной
я вёл себя прилично,
а после поднял шум:
в танцующей ватаге
какому-то стиляге
ударил между глаз!
И при фонарном свете
очнулся я в кювете
с поломанным ребром..
На лбу болела шишка,
и я подумал: — Крышка!
Не буду больше пить!..
Но время пролетело.
Поёт душа и тело,
я полон новых сил!
Хочу толкнуть за гроши
вторые брюки-клёши,
в которых я хожу…
Ленинградская обл.,
пос. Приютино,1957
ДОЛИНА ДЕТСТВА
Мрачный мастер
страшного тарана,
до чего ж он всё же нерадив!
..После дива сельского барана
я открыл немало разных див.
Нахлобучив мичманку на брови,
шёл в театр, в контору, на причал…
Стал теперь мудрее и суровей,
и себя отравой накачал…
Но моя родимая землица
надо мной удерживает власть.
Память возвращается, как птица —
в то гнездо, в котором родилась.
И вокруг долины той любимой,
полной света вечных звёзд Руси,
жизнь моя вращается незримо,
как Земля вокруг своей оси!
Ленинград,
9 июля 1962
* Я забыл *
Я забыл,
как лошадь запрягают.
И хочу её позапрягать,
хоть они неопытных
лягают
и до смерти могут залягать!
Мне не страшно.
Мне уже досталось
от коней — и рыжих, и гнедых.
Знать не знали,
что такое — жалость.
Били в зубы прямо
и в поддых!..
Эх, запряг бы я сейчас кобылку,
и возил бы сено, сколько мог!
А потом
втыкал бы важно
вилку
поросёнку жареному
в бок…
Ленинград,
1960
ВИДЕНИЯ В ДОЛИНЕ
Взбегу на холм
и упаду
в траву.
и древностью повеет вдруг из дола.
Засвищут стрелы, будто наяву.
Блеснёт в глаза
кривым ножом монгола.
Сапфирный свет
на звёздных берегах,
и вереницы птиц твоих,
Россия,
затмит на миг
в крови и жемчугах
тупой башмак скуластого Батыя!..
И вижу я коней без седоков
с их суматошным
криком бестолковым,
Мельканье тел, мечей и кулаков,
и бег татар
на поле Куликовом…
Россия, Русь —
куда я ни взгляну!
За все твои страдания и битвы —
люблю твою,
Россия,
старину,
твои огни, погосты и молитвы,
твои иконы,
бунты бедноты,
и твой степной,
бунтарский
свист разбоя,
люблю твои священные цветы,
люблю навек,
до вечного покоя…
Но кто там
снова
звезды заслонил?
Кто умертвил твои цветы и тропы?
Где толпами
протопают
они,
там топят жизнь
кровавые потопы…
Они несут на флагах
чёрный крест!
Они крестами небо закрестили,
и не леса мне видятся окрест,
а лес крестов
в окрестностях России…
Кресты, кресты…
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
и успокоюсь: глухо на лугу,
траву жуют
стреноженные кони.
Заржут они,
и где-то у осин
подхватит эхо
медленное ржанье.
И надо мной —
бессмертных звёзд Руси,
безмолвных звёзд
сапфирное дрожанье…
Ленинград,
1960
БЕРЁЗЫ
Я люблю, когда шумят берёзы,
когда листья падают с берёз.
Слушаю, и набегают слезы
на глаза, отвыкшие от слез…
Всё очнётся в памяти невольно,
отзовётся в сердце и крови.
Станет как-то радостно и больно,
будто кто-то шепчет о любви.
Только чаще побеждает проза.
Словно дунет ветром хмурых дней.
Ведь шумит такая же берёза
над могилой матери моей…
На войне отца убила пуля.
А у нас в деревне, у оград —
с ветром и с дождём гудел, как улей,
вот такой же поздний листопад…
Русь моя, люблю твои берёзы:
с ранних лет я с ними жил и рос!
Потому и набегают слезы
на глаза, отвыкшие от слез…
Ленинградская обл.,
пос. Приютино, 1957
ПТИЦЫ РАЗНОГО ПОЛЁТА
— Мы будем
свободны,
как птицы, —
ты шепчешь
и смотришь с тоской,
как тянутся птиц вереницы
над морем,
над бурей морской…
И стало мне жаль отчего-то,
что сам я люблю
и любим…
Ты птица иного полёта…
Куда ж мы
с тобой
полетим?!
Ленинград,