Поскольку же и противники умели уважать и чтить добродетель и мужество, то, когда сын мучителя находился в жестокой болезни, просили Василия помолиться о нем. А когда Василий предложил условие: «Отдай его мне, чтобы привести мне его к безукоризненной вере и освободить от всякого злочестия Ариевых учений» и царь согласился на это, тогда тотчас соделался он ходатаем за царя земного перед Царем Небесным, вознес к Нему обещание мужа и принял здравие отрока. Но змии, как скоро увидели отрока спасенным, снова растлили волю легкомысленного царя и, взяв сына его, крестили водой, но не Духом, учили отметать Сына Божия, овладев им внутренне и облекая наружно; и наружно облекается он во Христа, а внутренне рассекает Его. Поэтому в непродолжительном времени взял Он дух у несчастного, обличив неблагодарность их сердца.
Все это не ниже чудес Илии, не меньше знамений Елисея. Как Илия и Елисей возвращали к жизни умерших, так и верный Василий молитвой исхитил у смерти близкого к смерти. И опять, как Петр умертвил Ананию и Сапфиру, утаивших серебро, так и Василий, занимая место Петра и вместе с тем участвуя в Петровом дерзновении, обличил Валента, укравшего свое обещание, и сына его предал смерти. С этого времени эти бедные и сам неверный царь пали духом и были в великом замешательстве.
И кто должным образом опишет те дожди чудес, какие блаженный и верный Василий показал на самом деле? Итак, поскольку нет у нас и возможности пересказать такое множество заслуг Василия, то, не говоря обо всех, покажем, как и неодушевленные вещи ратоборствовали за этого мужа.
Поскольку порождения ехиднины (Мф. 3, 7), непрестанно поражаемые его словами и чудесами, как стрелами, употребляли все способы, чтобы истребить праведника, то приступили они с просьбой похитить его и послать в заточение. «Тяжело нам и смотреть на него (Прем. 2, 15), – говорили они, – потому что сильно противостоит нам словом. Поэтому, царь, пока он здесь, невозможно иметь успеха вере нашей». И царь, увлеченный их словами, вознамерился послать его в заточение. Но трость[10] его, не перенеся того, чтобы служить беззаконному намерению, тотчас сокрушилась, вразумляя безумца, что великую дерзость намеревается он учинить против раба Христова, который проповедует Единое Божество – Отца и Сына и Святого Духа и который, как бешеных псов, премудро обличил неправильно умствующих и учащих. Когда же сын заблуждения, более бесчувственный, нежели самая неодушевленная трость, не понял этого и взял другую трость, чтобы подписать и закончить лукавое свое намерение, тогда увидел, что и эта трость не выносит участия в злом деле, какое собирался он совершить. Для чего спешишь, царь, послать в чужую страну того, в ком обитает Наполняющий все? Для чего приемлешь истребить ничем неодолимого? Для чего изгоняешь из города гражданина небесного? Если возьмешь и третью трость, то увидишь, что и она сокрушится, не перенесет, не будет тебе содействовать.
Так это и было. Тогда явственно провозвещена была всем победа, и победным памятником непреоборимого послужили три трости, ставшие защитниками проповедника Единосущной Троицы. Рука спешила произнести приговор, – и трости отказались от этой несправедливости. Рука торопилась подать лукавое мнение, – и трости удержали ее от суетного усердия. И как жезл Моисеев посрамил всех заклинателей и прочих волхвов египетских, так и трости тотчас обратили в ничто умысел нечестивцев и сынов тьмы.
Как ублажим тебя, отче Василие? Ты жалами колешь и гонишь заблуждение, разумно отправляешься вместе с пчелами, странствуешь на лугу Богодухновенных Писаний и там собираешь для нас цветы пророческие, росу апостольскую, жизнь евангельскую; ты всегда восседаешь в ульях добродетелей и делаешь нам из них Божественную награду; ты премудро о Духе Святом выделываешь мед божественной и безукоризненной веры; ты научаешь нас пренебрегать лукавыми осами и возводишь веру до самого неба; ты вопиял, как Давид: Как сладки гортани моей слова Твои! лучше меда устам моим (Пс. 118, 103).
О верный Василий, угодивший, как Авель, спасенный, как Ной, наименованный другом Божиим, как Авраам, принесенный в жертву Богу, как Исаак, мужественно претерпевший искушение, как Иаков, величественно прославленный, как Иосиф, потопивший нового фараона и море страстей рассекший жезлом креста, как Моисей, посвященный в архиерея Господня, как Аарон, обративший в бегство врагов, как Иисус Навин, возревновавший и сподобившийся благодати, как Финеес, очищенный мысленным огнем, как Исаия! Ты созерцал Седящего на херувимах, как Иезекииль, ты заградил уста львам, как Даниил, ты прекрасно потоптал пламень сопротивных, как три отрока, ты проповедовал, как Петр, учил, как Павел, исповедал пострадавшего Бога, как
Фома, богословствовал, как Матфей, и Марк, и Лука, и Иоанн, научал беззаконных, обращал нечестивых, благоугождал Богу, как апостолы. Помолись обо мне, крайне жалком, и оживи своими молитвами, отче, ты, мужественный, – меня, расслабленного, ты, ревностный, – меня, ленивого, ты, усердный, – меня, беспечного, ты, мудрый, – меня, неразумного, ты, собравший себе сокровище добродетелей, – меня, не имеющего ни одной заслуги. Ибо тебя возвеличил Отец щедрот, тебя ублажил Сын Божий, тебя обновил в святой храм Дух Святой. Ему подобает слава, держава, велелепие во все веки!
Жизнь блаженного Аврамия и племянницы его Марии
Хочу вам, братья мои, рассказать прекрасную и совершенную жизнь чудесного мужа, которую и начал, и совершил он со славой. Но боюсь представить это чудное и ясное свидетельство, изображающее боголюбивую его добродетель. Ибо житие мужа прекрасно и совершенно, а я немощен и неучен. Изображение добродетели светло и чудно, а краски мрачны и страшны. Впрочем, хотя немощен я и неучен, однако ж буду говорить; хотя не постигаю вполне совершенства и не имею достаточных сил описать все, однако ж поведаю, что могу, о жизни второго Авраама. Того самого, который был в наши времена и на земле проводил житие ангельское и небесное, приобрел терпение, подобное адаманту, и сподобился пренебесной благодати, потому что в юности своей очистил себя, чтобы стать храмом Святого Духа, и уготовал из себя сосуд святой, чтобы вселился в нем призвавший его Бог.
Итак, сей блаженный имел родителей весьма богатых. Они любили его не в меру для естества человеческого и с детства обучили в ожидании возвести в чины. Но не так восхотел сам он: с юного возраста проводил время в церквах, в сладость слушал Божественные Писания и усердно изучал их. Родители принуждали его вступить в брак, но не того хотелось ему. Однако же после многократных требований согласился он на это из великого к ним уважения. Но когда в седьмой день совершался брак и он с невестой сидел на брачном ложе, внезапно, подобно некоему свету, воссияла в сердце его благодать. Оставил он ложе и вышел из дома. Свет благодати служил для него вождем; ему-то последуя, оставил он город и, на расстоянии двух миль найдя пустую келью, вошел в нее и поселился в ней с великой радостью, и в веселии сердца своего прославлял Бога.
Ужас объял родителей его и родных после того. Всюду ходили они и искали блаженного. По прошествии же семнадцати дней нашли его молящимся в келье Богу и, увидев его, удивились. Но блаженный сказал им: «Чему дивитесь? Прославьте лучше Бога, Человеколюбца, избавившего меня от тины беззаконий моих, и помолитесь о мне, чтобы до конца носить мне иго, которое Господь сподобил меня, недостойного, принять на себя, и чтобы, пожив благоугодно Господу, исполнить на себе волю Его». Они сказали ему в ответ: «Аминь». Аврамий умолял их часто не беспокоить его. Загородив дверь, заключился в келье, оставив одно небольшое окно, в которое принимал пищу. Ум его озарился благодатью, и преуспевал он в совершеннейшем житии своем, приобрел великое воздержание, неусыпность и слезы, смиренномудрие и любовь. Молва о нем разнеслась повсюду, и все, слыша, приходили, чтобы увидеть его и получить от него пользу, потому что дано было блаженному слово премудрости и разумения. И этот слух и эта молва о нем были как бы светозарным светилом для родителей его. Скончались же родители Аврамия через десять лет по отречении его от мира, оставив ему имение и много золота. Но он упросил одного искреннего друга своего раздать это бедным и сиротам, чтобы самому не иметь препятствия к упражнению в молитвах; сделав так, жил беспечально. О том было попечение у блаженного, чтобы ум его не связан был ничем дольним; ничего не имел он у себя на земле, кроме одного хитона и власяницы, которые носил, да еще была у него чашка, из которой вкушал пищу. Но при всем этом приобрел он крайнее смиренномудрие и равную ко всем любовь: богатого не предпочитал бедному, начальника – подчиненному, но всех равно уважал, не смотрел на лица человека, никому никогда не делал смелых выговоров, но слово его, при любви и кротости, растворено было солью. Ибо приходил ли кто когда в сытость от сладости слова его, слыша превосходный ответ его? Или мог ли кто когда достаточно насмотреться на почтенное и ангелоподобное лицо его? Но во все время своего подвижничества, со всяким усердием подвизавшись более пятидесяти лет, не изменял он правила. По безмерному усердию и по любви, какую имел ко Христу, все это время казалось ему как бы немногими днями и вся подвижническая жизнь не удовлетворяла его.
В окрестностях города находилось весьма большое селение, в котором все жители, от малого до большого, были язычники. Никто не мог обратить их. И хотя тамошним епископом поставляемы были многие пресвитеры и диаконы, однако ж ни один не был в состоянии отвратить их от идольского безумия, но все удалялись без успеха, не имея сил переносить тесноту воздвигаемого на них гонения. Не раз и не два приходило к ним множество монахов, но и они не более успели в их обращении. В один же день епископ сидел со своим причтом, вспомнив о блаженном, сказал бывшим при нем: «Не знаю подобного совершенного мужа, который, как господин Аврамий, для всякого благого дела был бы украшен всеми добродетелями, какие любит Бог». Клирики сказали ему в ответ: «Действительно, Христов он раб и совершенный подвижник». Епископ же продолжал говорить им: «Намереваюсь рукоположить его в языческое селение, потому что терпением своим и любовью в состоянии он будет обратить жителей к Богу».