- Не-е-е-е-ет! – завопил он истошным фальцетом и в полном отчаяния жесте раскинул руки в стороны, пытаясь заслонить собой картину. - Только не Гитлера! Он ее двадцать лет писал!!!
Ответом нам обоим стал стеклянный шквал.
Несколько кусков стекла попали в мою каску, на забрале появилась вторая щербина. Я оттянул затвор и дослал в патронник шрапнельный заряд, в этот момент Каспар опрокинулся от прямого попадания куска мрамора в щит. Ох и энергетика у этих психокинетических бросков!
Тут одержимый, получив еще несколько попаданий, стремительно отступил в глубь зала, в проход между двумя декоративными стенами. Этот маневр позволил ему избежать огня от тех, кто охватил его с флангов.
Решение пришло моментально: ведь теперь и я вне его поля зрения!
И я рванул к другому концу декоративной стены.
Вот я захожу ему во фланг. Короткая команда прекращения огня по рации – «Стоп» - и я уже несусь вперед так быстро, как могу.
Выручил тот факт, что одержимый придерживался человеческой внешности и не отрастил себе глаза ни по бокам головы, ни на затылке. Услышав меня, он развернул голову где-то на сто двадцать градусов – но я уже рядом.
Тварь умудрилась увернуться даже от моего выстрела в упор – но меня это не обескуражило, выстрел был всего лишь отвлекающим маневром.
Лезвие «кишкодера» с хрустом входит в бок одержимого, а я продолжаю напирать по инерции. Выталкиваю его из проема на открытое место, он заносит руку – и я буквально чувствую, как напрягаются струнообразные клинки из чистого эфира, невидимые обычному глазу, но смертоносные. За миг до того, как Одержимый хлестнул меня пальцами-струнами, я уже по инерции летел в фонтан и по пути успел только скомандовать: «Огонь!»
Одержимый получил более двадцати попаданий в первую же секунду. Несмотря на то, что Кравитч не попал из «слонобоя», перерубив почти полностью еще одну колонну, огневой мощи нам хватило – к тому же и маг помог тонкими изломанными молниями. Тварь по инерции хлестнула эфирными струнами по мне, но попала по другому столбу, а затем упала.
Мы сомкнули полукольцо, приближаясь для контроля, Гюнтер поспешил вперед, припав к окуляру видоискателя камеры, и тут колонны, поддерживающие дорожку второго яруса, с хрустом сломались. Часть дорожки обвалилась – прямо на Драгутина.
У меня оставалась лишь доля секунды на то, чтобы упереться рукой в спину Гюнтеру и толкнуть его в Драгутина, вложив в этот толчок всю свою силу.
Гюнтер врезается в Гавриловича, он от этого толчка отлетает на шаг – а затем каменная плита припечатывает Гюнтера к земле, я отчетливо услыхал, как хрустнули десятки костей в его теле… Да тут бы и глухой услыхал.
Тишина и молчание. Драгутин молча переводит взгляд с плиты и Гюнтера на меня и обратно: он впервые в жизни оказался так близко к смерти, но теперь на его месте лежит Шоннагель, под ним уже расплывается красная лужа. Остальные тоже молчат.
Я перевожу взгляд на одержимого: его тело еще булькает, но тварь уже мертва, контроль не нужен.
Касаюсь пальцами кнопки рации:
- База, это Терновский. Одержимый уничтожен, мы потеряли Шоннагеля. Зачистка завершена.
Итоги зачистки оказались весьма и весьма замечательными: всего две жертвы. Причем если смотреть в корень – то вообще только одна, Гюнтер Шоннагель. Директор картинной галереи, чей костюм одержимый пытался застегнуть в тот момент, когда мы его увидели, погиб еще до того, как мы вошли в зал, потому его смерть мы никак не могли предотвратить.
Маг, который помог нам в бою, отделался всего лишь одним порезом, глубоким, но не критичным, а старик-художник, к моему огромному удивлению, вообще уцелел. Картина, которую он пытался заслонить своим тощим телом, была жестоко иссечена осколками стекла, но в старика каким-то чудом не попал ни один.
Что до нас, то единственным человеком, получившим боевое ранение, оказался Вацлав: крупный осколок, летящий с огромной скоростью, расколол его забрало, сам при этом разбился, но кусочек стекла по инерции попал ему в щеку и оставил порез в полсантиметра глубиной. Сущий пустяк, в общем: шов ему наложили врачи скорой помощи прямо на месте.
Валлендел и Мэрриот сдержанно поздравили нас с великолепно выполненной работой сразу, граф несколькими минутами позже – причем не скупясь на комплименты и буквально захлебываясь от неописуемого счастья. В самом деле, мы спасли его от банкротства: без нас атака матерого одержимого забрала бы много жизней, потому что поединок многих магов с сильной потусторонней приблудой, да еще и в таком людном месте, обернулся бы тяжелыми потерями среди обычных посетителей. Гибель некоторого числа дворянских жен и детей была бы и гибелью Варны как элитного курорта, а директор... ну что директор? Люди гибнут от одержимых по всему свету, бывает.
Граф как-то подсуетился, чтобы мы не встретились с репортерами, потому нам не пришлось играть на камеру. Мы нехотя перекидывались ничего не значащими фразами, единственная более-менее важная мысль, высказанная вслух, состояла из одного слова «спасибо», сказанного мне Драгутином. Судьбу Шоннагеля мы затрагивать не стали: словами тут не поможешь.
И я, в общем-то, прекрасно понимал, что неприятности еще не кончились.
Вечером без предупреждения появились «наши» девушки, и мы даже не удивились внеочередной вечеринке. Главным отличием ее стало наличие алкоголя: граф прислал нам две бутылки отличного сакэ, чтобы помянуть Гюнтера. Мы разделили выпивку на двадцать шесть человек, всем досталось менее чем по пятьдесят граммов, при том, что сакэ – напиток слабый, градусов двадцать.
- Мы все просто до ужаса извелись, - сказала тощенькая рыжая, девушка Кая. – Узнали, что один из группы зачистки погиб, но не знали, кто… С обеда до вечера маялись, только вот в автобусе пересчитали, кого из нас нет – оказалось, что нет Джейн. Тогда и поняли, что погиб германский журналист…
- Он знал, на что шел, - сказал Рюиджи и взял рюмку со стола: - давайте выпьем, чтобы он недолго ждал в очереди на Страшный Суд.
Больше мы этой темы не касались и вскоре разбрелись по комнатам: с весельем у нас не сложилось, потому мы постарались поскорее забыться в объятиях подруг.
Правда, и тут получилась накладка: из-за того, что разошлись по укромным углам все и сразу, «наш» с Сабриной кабинет оказался занят. Мы недолго горевали: я предложил пойти в душ, благо, душевые кабинки отдельные. Там мы начали с игры в намыливание, а потом я просто прижал Сабрину к кафельной облицовке и вошел в нее. Во время любовных утех до меня долетали негромкие звуки аналогичного процесса из кабинки в другом конце душевой: эта отличная идея пришла в голову не только нам.
На следующее утро появился дежурный и вызвал меня в один из кабинетов, хотя такое было впервые: обычно, если приходило руководство, меня вызывали в брифинг-зал.
Там меня уже ждали граф и еще два незнакомых мне человека, причем граф сидел, что характерно, не в центре.
Он предложил мне сесть и представил двух других.
- Это – уполномоченный СБ империи Сенкевич, - сказал Керриган, - а это – герр Дистль, он представляет комитет рейховских репортеров, аккредитованных в Аркадии… У них есть вопросы касательно вчерашнего инцидента… с Шоннагелем.
- Касательно убийства Шоннагеля, - язвительно поправил его Дистль.
- Задавайте, - спокойно сказал я.
- О! Обратите внимание, что Терновский не возразил против формулировки «убийство»! – сразу же сказал рейховец.
- Обратите внимание, герр Дистль, что меня мало волнуют ваши формулировки, - парировал я.
- Ну мы посмотрим, - зловеще пообещал он.
Сенкевич вздохнул.
- В общем, так вышло, что по нашему недосмотру камера Шоннагеля попала к его коллегам из Рейха без нашего предварительного ознакомления, - сказал он, - и на основании записи этой камеры рейховская пресса утверждает, что кто-то толкнул Шоннагеля под падающую плиту. Часть ваших нашлемных камер вышла из строя из-за стеклянных осколков, включая и вашу, Терновский, потому мы не знаем, так ли это, все работавшие камеры в этот момент были направлены на умирающего одержимого…
- Проще говоря, герр Сенкевич, - перебил его Дистль, - вы только что признали, что Шоннагель был убит.
- С чего вы это взяли?! – воскликнул уполномоченный, - я такого не говорил!
- Вы ничего не сказали про камеры наблюдения картинной галереи, - ответил германец, - и это практически признание. Эти камеры не пострадали, и если бы все было не так – вы сразу же предъявили бы нам запись. Но вы делаете вид, что у вас нет этих записей, а между тем в самой галерее нам сказали, что все записи изъяты вами. Вывод – на них запечатлено убийство.
Граф во время этой перепалки делал вид, что его интересуют воробьи за окном.
- Простите, господин Сенкевич, а почему тут вообще присутствует иностранный гражданин? Как его пропустили на режимный частный объект? – спросил я.
- Дело в том, - пояснил он, - что сообщество рейховских журналистов уверено, что кто-то из вашей команды якобы убил Шоннагеля, толкнув его под падающую плиту. Пока что мы договорились ничего никуда не писать, предварительно не получив у вас пояснений, но назревает международный скандал… Очень острый скандал. Так что присутствие тут герра Дистля – вынужденное… Вы можете объяснить нам, что произошло?
- Могу, - согласился я. – Когда я увидел, что колонны рушатся и плита начинает падать на одного из моих людей, то попытался, используя Гюнтера как метательный снаряд, вытолкнуть из-под плиты их обоих. Если бы я был чуть сильнее или Гюнтер – чуть легче, мне бы это удалось, и все остались бы живы. Однако мне не удалось осуществить задуманное так, как надо, и Шоннагель, к сожалению, был убит каменной плитой.
- Ну вот, признание в убийстве, высказанное добровольно и без какого-либо давления, - резюмировал Дистль.
Я перевел взгляд на него:
- Простите, герр Дистль, о каком убийстве речь? Это несчастный случай.