Я не мальчик на побегушках. И я не воспринимаю чужие капризы. Манипуляции тоже не воспринимаю. И если хочу поступить определенным образом, просто делаю это. Это то, что я дал ей понять еще в первый месяц наших отношений, и ее все устраивало, а если и не устраивало, она это оставила при себе. Она ни на один праздник без подарка не осталась. И я не клялся ей в вечной любви, чтобы сейчас брать свои слова обратно. Я ей вообще ни фига не обещал.
Вырулив со двора, подрезаю красную мазду и торможу на первом светофоре. Выхватываю из кармана куртки телефон и читаю:
«Я о тебе вообще не думаю, Барков»
«С тобой общаться, как наждачкой по лицу тереть»
«Ты хам и придурок»
В этом месте Алена сделала минутную паузу, а потом продолжила.
«Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ ТРОГАТЬ», – читаю эту пулеметную очередь из сообщений дальше.
Еще как хочешь.
Она даже по роже мне как следует дать не смогла, потому что еле на ногах стояла, и это с учетом того, что я не умею целоваться. Эта претензия до сих пор меня подбешивает. Я не проводил интервью, но недовольных, кроме неё, не припомню.
«Ты со мной даже ни разу не поздоровался. Ни одного раза!»
«Ты вообще думаешь, когда что-то говоришь или делаешь? И чем ты думаешь? Задницей?»
М-да.
Для человека, который «обо мне не думает», слишком много мыслей. Я не в обиде на ее слова, у нее есть полное право считать меня придурком. Я для этого усердно старался.
Сзади сигналит Мазда, потому что давно горит зеленый. Сорвавшись с места, паркуюсь у бордюра и включаю аварийку.
«Я поздоровался десять минут назад», – пишу я.
«Сейчас расплачусь от счастья», – пишет она.
«Если тебе так мало для него надо, то не стесняйся».
Она молчит, очевидно, собираясь с мыслями.
«Отвали», – читаю я наконец-то.
– Пффф… – выдыхаю, глядя на пустой проспект.
Возможно я и правда где-то перегнул, но я уже полгода дома почти не появляюсь, чтобы с ней не пересекаться. Я, блин, не знал, что мне со всей этой фигней делать. Один раз я вообще на нее голую нарвался, потому что она не врубается, что живет в доме с двумя посторонними мужиками, и надо закрывать двери на замки, особенно двери ванной, когда ты в душе плещешься!
Минуту на нее в мыльной пене пялился, она даже не заметила. Отдача неделю мучила. Со свистом выдыхаю воздух, вспоминая свой столбняк.
У нее все узкое и правильное. Талия, плечи, бедра, лодыжки. Вида спереди я дожидаться не стал, иначе точно придушил бы.
– Блин… – бьюсь головой о подголовник, ерзая по сидению.
«Я готов исправиться», – быстро набираю ей.
Копирует предыдущий ответ.
«Давай мириться», – пытаюсь зайти с другой стороны.
Она молчит минуту, а за ней вторую. А потом вообще уходит в офлайн.
Жду еще пару минут, а потом потихоньку трогаюсь, направляясь в сторону дома.
Уже одиннадцать.
Город еще больше опустел за это время. Кроме меня на дороге вообще никого нет. Снег валит во всю, завтра будет коллапс.
Заехав в ворота, паркуюсь и беру в руку вибрирующий телефон.
«Чего тебе от меня надо? Ты что, на меня с кем-то поспорил?»
«Что за дичь?» – впервые за этот день я реально злюсь и набираю ее номер.
После пятого гудка она сбрасывает, но я звоню опять.
– Да! – рычит она в трубку.
– Я не спорю на людей, – рычу в ответ.
Понизив голос, она требует:
– Тогда чего тебе надо, а?
– Давай завтра встретимся.
– Зачем? – срывается ее голос. – Что за игры, Барков?
Я вдруг понимаю, что она нервничает. Гораздо сильнее, чем я. Господи, Оленёнок. Хватит упираться. Вот он я. Весь твой.
– Давай проведем вместе время, – настаиваю, прислушиваясь к ее дыханию. – Никаких игр.
– Зачем?!
Твою мать!
– Потому что, блин, – не выдерживаю я. – Ты девушка, я парень, дальше объяснять?
Я бы не отказался провести с ней время прямо сейчас. Как только я спустил тормоза, список моих желаний увеличивается с каждой минутой.
– Ты… хочешь провести вместе время?
– Да, хочу.
– Сильно?
– Максимально сильно, – заверяю я.
Она молчит, неровно дыша в трубку.
Смотрю перед собой. В ожидании выгибаю брови и успеваю досчитать до десяти.
– Отвали, – слышу перед тем, как ее голос сменяет серия коротких гудков.
Зараза.
Ударяю по рулю рукой, прикрыв на секунду глаза.
Я завожусь, как никогда в жизни. В крови всплески толи адреналина, толи тестостерона.
Выйдя в метель, хлопаю дверью и бегу к дому. Швыряю на полку ключи и рывком убираю в шкаф куртку. Телефон швыряю туда же, на полку. От греха подальше.
В доме тихо, как в лесу. И темно также. Из кухни в коридор просачивается мигание гирлянд, в остальном у нас будто электричество вырубило.
Сидящий за барной стойкой отец мрачно вертит в руке свой телефон, не особо заинтересованно глядя в телек, по которому повтор трансляции хоккейного матча. На нем все та же рубашка и брюки, а на стойке перед ним – бокал коньяку.
Сажусь рядом, зло забрасывая в рот оливку прямо из банки.
Я не фанат Деда Мороза, но такого унылого Нового года с рождения не припомню.
Глава 12
– Я такое носила? – улыбаюсь, рассматривая оглушительно—розовые ползунки с белыми пуговицами.
Глажу их пальцами и щупаю, они такие милые.
У меня будет сестра. Ребёнок. Новорождённый. Уже совсем скоро. Это так волнует. Вчера я трогала мамин живот, и он ходил ходуном, а она… плакала.
– Нет… – трогает она ползунки, – тогда такого не было.
– И что я носила? – спрашиваю весело, тыча пальцем в небесно-белые.
– Ну… – задумывается она на секунду, а потом смотрит на меня так, что у меня живот крутит, – в основном, что придётся…
– Мам, – хватаю ее за руку, поднося ту к губам. – Теперь уже не важно… – заверяю ее.
Она кивает, но только для вида. Она со мной не согласна. Но если бы она не родила меня тогда, я бы не существовала. Пусть у меня не было ползунков! У меня была ее любовь. Всегда. И у меня не было отца «мецената», а у нашей букашки есть!
Смотрю на склоненную мамину голову и закипаю.
– Розовые, белые, вот те с клубниками, – объявляю скучающему консультанту, – и эти синие тоже. И с цветочками.
– Алена, – строго говорит мама, – у нас от Нади ползунков некуда девать.
Может и так.
Но у дочери Нади отец не «меценат». Ни мама, ни Барков до сих пор не подали на развод, хотя уже вторая неделя пошла.
И он, и его… сын молчат уже два дня.
Какое-то зловещее молчание.
Кульбит в моем животе дергает нервы. Я ничего такого не жду. Я вообще думаю, что Никита Игоревич обкурился! И ещё я боюсь, что он станет на меня давить. Или манипулировать. Таким, как он, можно все.
Он спросил, боюсь ли я его.
Я… боюсь.
Чего мне ждать? Что он начнёт портить мне жизнь? Что ему надо?!
Я не стану с ним связываться. Он сложный. Тяжёлый. Грубый. Богатый.
Даже сквозь розовые мечты понимаю, что он мне не пара. Я никуда с ним не пойду. И, тем более, не поеду. Он не для меня. Я это поняла, остальное – ребячество. Просто глупость и… какая-то паранормальная влюбленность. Просто у него лицо такое. Красивое и не красивое одновременно. И он большой. И к черту его!
Почему так щекочет в груди? К черту его!
Кто вообще может его вытерпеть? Только какая-нибудь дура.
Мама чешет щеку, глядя на то, как наши покупки фасуют по бумажным фирменным пакетам.
Сейчас она прибавляет в весе каждый день. И в щеках тоже. Это очень ей идет. И она достойна всех этих ползунков. Тем более, что у нее есть волшебная золотая карта. Думаю, Баркову-старшему плевать на ее покупки, для него это просто смс в телефоне. А для нас это осмысленный шопинг. Я вижу, как маме хочется рассмотреть все эти вещички дома. Одной. Так же, как я видела ее потребность в том, чтобы он просто, черт его дери, потрогал ее живот в то утро.
«С Новым годом!», – пишу Аньке, устав ждать от нее хоть чего-то. – «Спасибо за ответ!»
Я не уверена, что людям нормально вот так пропадать. Это не нормально. Эй? Может кто-нибудь думает так же? Почему кроме меня никто вообще о ней не думает. Даже ее дед, которого я поздравила с праздником вчера. Он был бодрым и веселым.
Я злюсь на всех подряд. Сама себе противна. И опять проверяю телефон, становясь противной себе вдвойне, потому что жду какого-нибудь сообщения, и совсем не от Аньки.
Выйдя из ТЦ садимся в такси, нагруженные покупками.
В доме Барковых осталась люлька и целая оборудованная комната. Я знаю, что маме это не дает покоя. Она обставляла ее с такой энергией, будто первый раз начала ходить. Это было осенью. А потом она начала опять уходить в себя. Как сейчас.
– Мам… – опять беру ее руку в свою.
– Ммм? – выдыхает она, глядя в окно.
– Мамочка, – пытаюсь найти нужные слова, но мне кошмарно неудобно! – Ты же… не одна… нашу букашку… сделала..
– Нет… – грустно смеется она, а потом всхлипывает.
– Мам, – тяну с болью в сердце. – Как так вышло?
Она же была его секретаршей! И она секретарша с пятнадцатилетним стажем, и пока не попала в его контору, проблем у нее не было. И она не девочка! Какого черта ему от нее понадобилось?
Ее подбородок дрожит. Чертит пальцем на стекле белиберду, а потом говорит:
– Он… очень нежный, когда захочет. Но он… очень занят, – тихо смеется, закрыв мокрые глаза. – Он отвратительно питался. Кофе. Кофе. Кофе. Я два месяца это терпела, а потом… сказала, что кофе закончился.
Тут она смеется в открытую.
– Он спросил, «Че?». Дурацкая манера… – скрябает она стекло. – Че. Через, блин, плечо…
Смотрю на нее удивленно.
Она упрямо сжимает губы и складывает на груди руки.
– Я сказала, что в его возрасте распитие кофе литрами натощак – идиотизм.
– Что ты… сказала?
– ИДИОТИЗМ, – повторяет она.
Я имела ввиду про возраст…
– И?..
– Он сказал, тогда принеси поесть.
Молчу и не двигаюсь. Лицо моей мамы все еще упрямое.