Может быть впервые в жизни я не хочу думать ни о чьих проблемах, кроме своих собственных.
Не хочу быть рациональной и взвешенной, потому что меня достало быть такой. И то, что мои близкие ходят вокруг моей комнаты на цыпочках тоже. Будто я больна или умираю. Присматриваются к моему лицу и замолкают, как только я оказываюсь где-то поблизости. Пытаются задавать вопросы, но не знают откуда ко мне подступиться, потому что я никогда не создавала проблем и никогда не была… такой потерянной. Я никогда не чувствовала себя такой потерянной. А эта тоска… я ее ненавижу. Стоит нащупать ее где-то в душе, как на глаза наворачиваются слезы.
Я знаю что все это такое.
Я… люблю.
Впервые в жизни люблю по-настоящему и ненавижу так же!
Ненавижу тебя Барков…
И себя заодно. Я хочу перестать видеть повсюду его глаза и улыбку. Всю ночь слышать его голос в голове, кожей чувствовать его губы на ней и… представлять чем они занимались там в его квартире с этой… Лерой! Я и ее тоже ненавижу!
«Отвали», – прошу Баркова в своей голове. – «Чертов предатель, ненавижу тебя, понял?»
Скулю, поджимая губу.
Отойдя в сторону, уступаю дорогу гурьбе детей с санками и стираю со щеки слезу, плетясь вдоль заборов соседских домов.
Сняв варежку, утираю нос и нажимаю на звонок в высокой железной калитке. На звук где-то там открывается дверь и лает собака.
Обернувшись, рассматриваю кристально белые сугробы в ярком дневном свете и наряженную мишурой елку во дворе напротив.
Снега навалило по самые уши…
Вид любой праздничной атрибутики не вызывает во мне ничего! Никаких… эмоций. Все будто корова слизала.
– Кто это пожаловал? – выглядывает из-за калитки голова пухлого усатого мужика в тельняшке.
Судя по всему, он под мухой, но завтра Рождество, и мой дед тоже под ней. Тестирует настойку соседа с добавлением голубого сиропа, от чего она приняла цвет коктейля… «Блю Кюрасао». Так чертовски напоминающего мне глаза этого… кобеля…
Всхлипнув, зло надеваю варежку.
– Здрасьте, – говорю, прочистив горло и пряча лицо под шарфом. – Я… за… индюшкой…
– От Климентича? – приглаживает усы, осматривая меня с головы до ног. – Внучка?
– Угу… – отзываюсь я.
– Похожа, – хмыкает. – Двенадцать кило, сама-то дотащишь?
– Вот, – отвечаю устало, показывая рукой на деревянные санки, который снарядил для меня дед.
Спустя пять минут пробираюсь по расчищенной трактором дороге, таща за собой санки и, войдя в калитку кричу:
– Дед!
Он выныривает из-за дома с охапкой дров. В мохнатой ушанке родом из шестидесятых и фуфайке. Оставив дрова на крыльце, отряхивает руки и забирает у меня веревку, говоря:
– Сама-то завтра в баньку сходишь? За год-то.
– Не хочется, – бормочу, взбегая на крыльцо и открывая для него дверь.
По полу коридора стелется белый пар. Стучу ногами по коврику, приплясывая на месте от холода.
– Ты знаешь что, Алена Борисовна? – наклонившись, забрасывает гигантскую замотанную в газеты индюшку себе на плечо. – Ты мне это брось. Женихи женихами. Сегодня один, завтра другой.
– Дед, – шепчу, отходя в сторону.
Смотрю на свои валенки, которые начинают расплываться перед глазами. Сделав громкий всхлип, поднимаю на него заплаканные глаза.
Округлив свои, качает головой.
– Вот так дела… – сдвинув шапку, чешет седой лоб.
– Угу, – глотая ещё один всхлип, киваю я.
– Любишь его так? Эххх…
Киваю, сквозь слезы глядя на улицу за нашим забором.
– Люблю… – шепчу.
– А он?
– Он… – закрываю за нами дверь. – Нет.
От этого слова печет в груди.
Войдя в дом, сбрасываю пуховик и вхожу на кухню, где мама задумчиво что-то чирикает на обратной стороне календарного листа.
Я не знаю, что творится в этом доме, но сегодня на диване в большой комнате ночевал Игорь Барков. Где он сейчас я понятия не имею. Но, кажется он вернётся, потому что в ванной сушится его одежда. Пиджак и… рубашка, а на кухонном столе весь день лежит его портмоне.
– Перекусишь? – спрашивает, посмотрев на меня.
– У-у… – мотнув головой, возвращаюсь в свою комнату и укладываюсь на кровать, забравшись с ногами под одеяло.
Обняв подушку, натягиваю на пальцы свитер и прикрываю глаза.
Дребезжание дверного звонка заставляет подскачить и прижать к груди руки.
Сердце сходит с ума, пока прислушиваюсь к тому, что там творится за дверью.
Я не знаю как и почему… но просто чувствую, что это он. Чувствую, что он рядом! И я знала, что он явится. И знала, что он позвонит моей маме. Потому что в своем упрямстве он порой до нелепости предсказуем! Он просто идёт к своей цели, ломая лбом стены. Потому что он такой! Не знакомый со словом компромисс. Упрямый твердолобый самодур!
И я боюсь того, что даже сейчас он решит сломить меня этим напором…
Нет…
Нет. Второй раз в жизни я бы не смогла пережить все то, что пережила вчера.
Нет…
– Алена, – тихо стучит в дверь дед. – Кхм… это к тебе. Хочешь, взашей его вытолкаю?
Всерьез раздумываю над его словами, но понимаю, что в случае с Барковым это не поможет. Он все равно вернется!
Кусая губы, утираю рукавом нос.
– Я… сама… – встав с кровати открываю дверь
Прижавшись щекой к дедову плечу, на меня встревоженно смотрит мама.
Боже…
Что за драма!
– Прекратите… – шепчу, выскакивая из комнаты и дергая с крючка свою куртку.
Сунув ноги в валенки, выхожу в коридор, пытаясь унять колотящееся сердце.
Бесшумно подойдя к двери, протягиваю руку и проверяю замок.
Закрыв глаза и выдохнув в потолок, спрашиваю:
– Чего тебе?
– Оленёнок… – раздаётся прямо за дверью.
Сжав кулаки и зажмурив глаза, громче повторяю:
– Чего тебе?
– Открой мне.
– Нет, – отвечаю, прижимаясь лбом к двери.
– Малыш…
Горло сдавливает, как и сердце. От этой нежности в его голосе, которая разрывает на части!
– Ты предатель… – шепчу сквозь слезы.
– Аленушка… давай поговорим…
– Ты только о себе думаешь, да? – ударяю кулаком по двери.
– Нет, и ты знаешь, что это не так, – твёрдо произносит он.
– Тогда почему ты меня бросил?! – кричу я, вспоминая весь тот кошмар, который пережила там… у того кинотеатра.
Одна.
По щеке стекает слеза, которую я утираю кулаком.
– Это сложно объяснить. Я… не должен был. Я… блин… прости. Я поступил как мудак. Прости меня.
– Ты меня бросил, Барков… одну. Там… я испугалась и…
Он молчит так долго, что я начинаю чувствовать, как горящие щеки холодит воздух.
Он молчит целую вечность, и я кладу на холодную дверь руку, почти всерьёз слыша его дыхание там… на той стороне. Слышу, как работают колесики в его странной голове. И ненавижу себя за то, что затаившись, всем нутром жду его ответа.
Его голос, твердый и близкий, сочится через дверь:
– Я больше никогда не оставлю тебя одну. Я клянусь. Слышишь меня? Я тебе клянусь, малыш. Больше никогда. Я обещаю.
Моя губа дрожит. От железобетонной твердости этих слов. От того, что они проникают в мои кости и клетки, и я верю каждому, если бы не тот яд, которого полна моя кровь!
– Открой мне… иди ко мне… я дебил. Я… твою мать! – ударяет о дверь кулаком, от чего я вздрагиваю. – Я тебя люблю. Просто открой мне…
Закрыв лицо руками, тихо скулю.
– Алена… – рычит он. – Открой дверь! Я ее щас к хренам снесу!
– Ты с ней спал? – выкрикиваю слова, которые выкручивают меня изнутри.
Гробовая тишина за дверью заставляет остановиться сердце.
О… нет…
Не дыша, жду и с мольбой смотрю на дверь.
– С кем?
Даже через неё я слышу, каким хриплым стал его голос. Все нутро опускается. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понимать – этот ответ красноречивее любых других.
Половица скрипит под ногами, когда пячусь назад.
– Алена! Открой дверь!
Пячусь и пячусь, больше не сдерживая слез.
– Алена! Стой! – в его голосе паника, а мой голос не работает.
Закрываю уши, когда старый дверной звонок начинает дребезжать на весь коридор.
– Алена! Открой!
Подлетев к двери в дом, дергаю ее на себя и, пронесясь мимо родных, опять укрываюсь в своей спальне, на этот раз решая укрыться там насколько это будет возможно.
Глава 24
Никита
Врезавшись боксерской перчаткой в грушу, с хрипом выдыхаю воздух. Тупая боль простреливает бок и ребро, из глаз сыплются звездочки…
– Ммм…
Выпрямившись, с бешенством бью опять и опять, до тех пор, пока тело само не складывается пополам. Упираюсь перчатками в колени, пытаясь вдохнуть через сковывающую тело боль.
Эта парализация выбивает из головы все мысли.
Все до единой. И на эти тридцать секунд голова перестает пухнуть и взрываться, а ядовитое вязкое дерьмо, засевшее в груди, перестает давить.
Не знаю что должен сделать со своей башкой, чтобы она заработала и помогла мне решить гребаное уравнение, в котором слишком много неизвестных!
– Пф-ф-ф… – закрываю глаза, снова и снова прокручивая в голове события вчерашнего дня, но в определенный момент я как в бетонную стену влетаю.
Что мне сделать, мать вашу?!
Что я должен сделать, чтобы объяснить девушке, что без нее просто подохну?!
У меня нет ответа на ее вопрос.
Нет.
Как она вообще узнала? Откуда она узнала?
Что я должен был сказать?! Что ни черта не помню?
Сглотнув, чувствую позорный холодящий страх от того, что она может меня не простить.
Я знаю, она может.
От этого в моих трусах все сжимается до нулевого размера.
Предатель.
Да. Я гребаный предатель!
Эгоистичный говнюк.
Я вообще ее не достоин, но мне все равно. Она нужна мне. Еще месяц назад я мог без нее обходиться, а теперь не могу.
Я должен найти решение. Для нас с ней… Должен…
Выпрямившись, принимаюсь дубасить грушу без перерыва, пока ноги не подкашиваются, и я не падаю на задницу.