– Угу, – обнимает себя руками, пряча от меня лицо.
– Пока…
Пройдя через гостиную, где ее дед задумчиво смотрит в окно, бормочу:
– До свидания…
Кивает, и я вижу, как черты его лица тяжелеют на глазах. Будто каждый прожитый год на моих глазах оставляет на нем следы!
Все это выбивает меня из колеи, и я выскакиваю за калитку, не зная что мне делать.
Вдыхая морозный воздух, смотрю по сторонам, но на улице темно и тихо. Только окна соседских домов горят теплым желтым светом.
Сегодня Рождество, и моя электричка через час.
Я целый день слоняюсь по городу, не зная, куда пристроить свою злость.
А может, я просто не могу быть от него далеко?
Это глупо, потому что я знаю – он объявится, как только сможет.
Мой телефон вибрирует опять.
Медленно двигаясь по улице, заглядываю в сообщения.
«Меня выписывают через час»
Хочу наорать на него, потому что сегодня утром выписывать его явно никто не собирался, но вместо этого молчу, одиноко плетясь к остановке.
Упрямый! Какой же ты упрямый, Барков!
«Где ты? Давай поговорим»
Трясясь в автобусе, смотрю на опустевший город, а потом опять проваливаюсь в сообщения.
«Я вижу, что ты читаешь. Мы не маленькие. Давай поговорим»
Фыркаю, убирая телефон в карман.
Сойдя на городском вокзале, добираюсь до касс и беру себе билет.
«Я приду за тобой. Ты же понимаешь, да?»
Усевшись в кресло, наконец-то печатаю ответ:
«Я на свидании. Стань в очередь»
«Серьезно? С кем?», – получаю быстрее, чем успевает погаснуть экран.
Закрыв глаза, под мерный стук колес считаю до шестидесяти, и только после этого набираю в ответ: «Ты его не знаешь»
«Давай проверим», – всплывает тут же.
«Напиши мне завтра», – предлагаю, отсчитав еще шестьдесят секунд.
Мучать его – какое-то изощренное удовольствие, потому что я не сомневаюсь в том, что сейчас он бесится. Но я знаю наверняка – ему нельзя давать палец, иначе он оттяпает руку по самый локоть. Если его не притормозить, он будет вламываться во все мои дела когда ему заблагорассудится, и тогда моя жизнь станет полностью зависима от его, потому что он не привык идти за кем-то, он привык, чтобы безоговорочно шли за ним.
Но когда мой телефон молчит целых две минуты, это нервирует до кончиков волос.
От Баркова можно ждать чего угодно.
Единственное чего хочу я – чтобы он уважал мое мнение.
Смотрю на экран, кусая губы, и выпрямляюсь, когда в окне сообщений начинают бегать точки, извещая о том, что Никита Игоревич печатает.
“Пожалуйста, только не наделай какого-нибудь дерьма”, – мысленно прошу его.
Прошу его не разочаровывать меня снова. Он и так на славу постарался.
Сглотнув, читаю два простых слова, от которых сосет под ложечкой:
«Хорошего вечера»
Стукнувшись головой о спинку сиденья, смотрю на проносящиеся за окном белые поля.
Я не хочу плакать, но слеза все равно скатывается по щеке. Как тяжело быть стойкой, когда влюблена, но тот день проносится перед глазами опять и опять. И если… если мы будем вместе, я не хочу, чтобы такое хоть когда-нибудь повторилось.
Запрятав телефон в карман, зажимаю ладони между колен, потому что стук этих чертовых колес нашептывает позвонить и проорать ему, что кроме него мне никто не нужен. И даже с расквашенным лицом он выглядит предпочтительнее любого другого парня на всей этой планете!
Сойдя с электрички, беру такси.
Сегодня Рождество и вряд ли мама с дедом справятся с этой двухтонной индейкой без меня. Она запекается целый день, а я… целый день голодная, потому что со всех ног неслась в больницу, а потом слонялась по городу, не зная куда себя деть.
Из трубы дедовой бани валит белый дым. Пахнет дровами. Войдя в дом, раздеваюсь и плетусь на кухню. Прямо на зов умопомрачительных запахов еды. С удивлением замечаю, что обеденный стол вынесен в столовую, который мы почти никогда не пользуемся. Там барахлит отопление и очень большие окна, из-за этого сквозняки.
– Мам? – зову, заглядывая туда.
Стоя у старого серванта, она обшаривает ящики, доставая оттуда такие древние тарелки, которые смело можно записывать в антиквариат и передавать по наследству. Одетая в любимый дедов свитер, юбку в мелкий цветочек и огромные вязаные носки.
– Алена… – выдыхает с облегчением, прижав к груди руку. – Слава Богу! Я зарядку потеряла! Дед поехал за новой, и провалился!
Оставив тарелки, несется ко мне и сжимает мои плечи, звонко тараторя:
– А ты где была? Вы сегодня что, надо мной издеваетесь? Я тут уже хотела к соседям идти за телефоном! Где ты была?! – требует, тряхнув мои плечи и утерев со щеки слезу.
Чувствую себя ужасно виноватой, потому что сбежала из дома утром, напихав в пакет еды и никому ничего не сказав. Но я всю ночь сходила с ума, когда за ужином она осторожно обмолвилась о том, что… Барков-младший в больнице. Мне пришлось наступить себе на горло, и позвонить его отцу.
– Какой-то дурацкий день… – выпаливает мама. – Сижу тут одна, не знаю, куда бросаться… то ли к индейке… то ли к бане этой…
– Мам… ты чего? – спрашиваю взволнованно, усаживая ее на стул.
Опустив лицо в ладони, трясет головой и шепчет:
– Не знаю… переволновалась… позвони деду… где он?
– Сейчас… – бросаюсь в коридор и потрошу свои карманы, с тоской отмечая, что у меня ноль непрочитанных сообщений.
Вернувшись в столовую, расхаживаю вдоль разложенного стола, накрытого белой бабушкиной скатертью, спрашивая:
– У нас что, гости?
– Не знаю… – выдыхает, глядя в пол. – Наверное нет…
Дед не берет трубку, поэтому я и сама начинаю волноваться.
– Когда он уехал? – спрашиваю, набирая его снова.
– Еще двенадцати не было! – вскакивает со стула, прикладывая к шее руку.
Уже почти семь вечера!
– Я три часа с индейкой провозилась, потом полы мыла… звони ему еще…
Через двадцать минут наша паника достигает апофеоза. Мечемся по дому как взбесившиеся молекулы. Наверное никогда в жизни мы не чувствовали себя такими беспомощными и бесполезными, потому что все, что нам удается организовать – это еще большую панику вокруг себя и полное непонимание того, что нам вообще делать!
Разбежавшись в разные стороны, пытаемся найти его записную книжку, где хранятся номер всех наших соседей и знакомых за два десятка лет.
– Нужно позвонить Люде Самсоновой, она фельдшер в больнице… – трясущимися руками листает пожелтевшие страницы мама, грохнув на обеденный стол найденную книжку.
– Что это за цифра?..
– Дай мне… я посмотрю…
– Вот эта?
– Семерка?
– А не двойки?
– Давай попробуем семерку…
Грохот входной двери заставляет нас подпрыгнуть.
Схватившись за руки, слушаем тяжелые шаги по деревянному полу, перестав дышать. Потоптавшись на кухне, пришелец проходит через коридор и оказывается на пороге столовой.
И это совсем не дед, а одетый в десятикилограммовый пуховик Барков-старший с большой картонной коробкой подмышкой.
Мама шумно выпускает воздух, а потом всхлипывает. За этим всхлипом следует второй, и к нему присоединяется мой собственный. У меня очень много претензий к этому человеку, но сейчас я рада его видеть, как никогда! Потому что если и есть на свете человек, который способен нам помочь, так это он.
Обнявшись, начинаем реветь в голос.
Светлые брови Игоря Баркова взлетают к самому потолку.
– Какого?.. – восклицает изумленно, опуская на пол коробку и делая шаг в комнату.
Выпустив маму, утираю рукавом свитера слезы.
Обняв ее плечи своими ручищами, он требует:
– Целый день тебе бьюсь, что с телефоном?! Что случилось?!
Опустив руку, кладет ее на мамин живот, и она накрывает ее своей, утыкаясь в его грудь лбом.
– Зарядку потеряла! – зло выкрикивает оттуда. – Оставила на тумбочке, и она куда-то делась!
Кажется, я догадываюсь куда…
Отстранившись, ее муж распахивает полы своей гигантской куртки и заворачивает ее в них, прижав к себе. Прижимается губами к ее волосам, повторяя:
– Что случилось?
Отвожу глаза, застигнутая врасплох этой сценой, но круглые часы на стене подхлестывают панику с новой силой.
– Отец пропал… – поднимает мама лицо, с отчаянием информируя. – Ушел и пропал!
– Когда ушел? – проводит Барков рукой по ее волосам, заправляя их за ухо.
– В обед еще… в двенадцать… поехал за зарядкой…
– На чем?
– На Волге своей!
Сведя на переносице брови, он смотрит в окно поверх ее головы, а мы, затаив дыхание, смотрим на него, будто он волшебный Джин, который щелчком пальцев решит нашу проблему. С его появлением казавшаяся мне просторной столовая стала в пару раз меньше, и это даже не из-за роста. Просто этого мужчины очень много во всех смыслах. Его голос заставляет вибрировать воздух, когда отрывисто спрашивает:
– Кому-нибудь звонили?
– У-у… – мотает она головой, поджимая дрожащую губу.
– Документы у него с собой?
– Не знаю, Игорь…
– Проверь, – кивает он мне, указывая квадратным подбородком на дверь.
– Угу… – пячусь, вылетая из комнаты.
Обшарив ящик комода, в котором он хванит все подряд, от отвертки до документов на машину, бегу к коридорной двери, чтобы проверить карманы всех его курток и фуфаек, но как только распахиваю дверь, врезаюсь носом в еще одного пришельца, который со стоном воет:
– Твою мать…
Отскакиваю в сторону, как ошпаренная.
В дверном проеме, схватившись за рёбра, корчится тот, кого я бы хотела видеть больше всего и меньше всего в жизни.
Одетый в толстовку на молнии, спортивные штаны и в наброшенную на плечи кожаную куртку.
Плотно сжав губы, Никита вскидывает на меня сощуренные глаза.
– Дай пройти… – прошу, пряча от него свои.
Выпрямившись, делает шаг в сторону, и я проскальзываю мимо, стараясь на него не смотреть, чтобы не видеть его избитого лица, потому что когда я его вижу, мне хочется найти каждого из тех придурков и выстрелить каждому между ног из пейнтбольного ружья.