На конюшню я приехал поздно, потому что безуспешно пытался починить куклу, но бросил это занятие, когда не нашел остальных ее частей. Тебя не было видно, и я запаниковал. Небо не добавляло спокойствия. Черно-багровые облака тянулись сквозь закатную желтизну длинными линиями, будто Господь израненной ладонью хотел смять уходящий день.
Я заглушил двигатель и выбрался из машины. Подошел к воротам. Тебя нигде не было. От конюшни по дороге тянулись следы копыт, и на минуту я забеспокоился, что ты ускакала одна, несмотря на мое указание ждать внутри огражденного загона.
Я открыл ворота и вошел во двор. Он казался городом-призраком в штате Невада – ни лошадей, ни людей. А потом я увидел кое-что еще более тревожное. Распахнутую дверь стойла Турпина. А самого Турпина не было. Я подошел поближе и услышал всхлипы. Конечно, твои.
– Брайони?
Я вбежал в стойло и увидел тебя, ты сидела в тени на стоге сена, а мальчишка обнимал тебя за плечи.
– Прочь, – сказал я. – Прочь от моей дочери.
Денни встал. На нем был спортивный костюм.
– Она расстроена. С лошадью проблемы.
– Я вижу. Уходи. Пошел вон отсюда. Пошел, пошел, пошел!
Он взглянул на тебя, а ты взглянула на него красными от слез глазами. Ты слегка кивнула, и он ушел.
– Где Турпин?
Ты не ответила. Это было, в общем, не удивительно. Ты и так почти не говорила с тех пор, как я установил правила. И тем не менее, я настаивал на ответе.
– Что этот юноша здесь делал?
– Он… – пискнула ты в ответ, но потом снова погрузилась в молчание.
Я огляделся.
– А где все?
Ты встала, дрожа, и последовала за мной в машину. Только потом, когда мне позвонила администратор конюшни – как ее звали, эту тараторящую ирландку? Клэр? – я в конце концов узнал правду. Откуда мне было знать, что произошло?
Откуда мне было знать, что этот парень так хотел стать твоим героем, что фактически рисковал ради этого своей жизнью? Но неужели ты считаешь, что я не бросился бы под копыта твоего брыкающегося коня и не вытащил бы тебя, застывшую в растерянности, из стойла? Разумеется, я сделал бы это. Но меня не было рядом, а он был.
Куда бы ты ни направилась, я должен был быть поблизости, чтобы защитить тебя от жестокого проклятия, все еще не отпускавшего нашу семью.
Я резко проснулся.
Снаружи доносился шум.
Может быть, это был не шум даже, может, это было ощущение какого-то вторжения, трудно объяснить.
В общем, я проснулся, испытывая острую потребность встать с кровати и раздвинуть шторы, которые я давно не трогал. Сперва я ничего не видел. А потом за парком мигнул уличный фонарь. Я перевел взгляд туда и изо всех сил напрягся, чтобы рассмотреть темное пятно вдалеке.
Я ахнул.
В точности там, где упал Рубен, на мостовой что-то стояло. Гнедая тракененская лошадь. Прямо под фонарем.
Это был Турпин, и он (как мне казалось) смотрел прямо на меня.
Я не стал одеваться. Не стал тебя будить. Я просто надел тапки и халат и быстренько запер тебя в доме. Город спал, так что никто не видел странную фигуру, идущую через парк прямо к нему, к коню, который стоял под мигающим фонарем, словно хотел что-то сказать мне.
Когда я подошел поближе, он отвернулся и пошел прочь в сторону Миклгейта. Я последовал за ним, переходя на бег под нормандской аркой Миклгейтских ворот. Странное ощущение – словно за мной следят – накрыло меня, когда я вышел из арки, будто отрубленные головы изменников все еще смотрели вниз со своих пик. Ричард, герцог Йоркский, насмехается над сценами жизни из города призраков.
Когда твой беглый конь перешел на галоп, я набрал скорость, но потерял тапок.
– Турпин! Турпин! Стой! Назад!
Возле меня притормозило ночное такси, его окно приоткрылось.
– Все в порядке?
Перекормленный водитель, отекшее лицо склонилось ко мне через пустое сиденье.
– Да. Нет. Конь моей дочери. Я догоняю коня моей дочери. Вы его видели? Вы мимо него проехали.
Он нахмурился и посмотрел вниз. Посчитав мою босую ногу предупреждающим знаком, он уехал прочь. А я отыскал свой тапок и продолжил погоню, преследуя Турпина через реку и по улицам, теряя его из виду на каждом углу, но догоняя, следуя за цокотом копыт.
На рыночной площади мне встретился бродяга. Он выскочил буквально из ниоткуда и запутался своими огромными руками в моем халате. Я попытался вывернуться и догнать коня, но потерял его из виду.
– Отцепись! – сказал я бродяге, но он не отпускал. Я ударил его в старое, испуганное лицо. После короткой потасовки он свалился на мостовую и закричал от боли.
Я побежал, но это уже не имело смысла. Конь исчез. Копыта затихли. Я задумался – а что я, собственно, делаю? Даже если бы я догнал Турпина, как бы я совладал с конем без сбруи? Могу только сказать, что я гнался за конем не обдуманно, а инстинктивно, меня вел не разум, а дух, как будто у меня не было выбора.
А потом я снова услышал стук подков, уже возле собора. Все сильнее давило в груди, я подходил к южному нефу храма, тускло отблескивающему в свете прожекторов золотистым известняком. Я остановился, перевел дыхание и признал свое поражение. Я изо всех сил старался услышать хоть что-то, но до меня не доносилось ни звука.
И в этот момент я ощутил, как сзади подошел Рубен. Он стоял в темноте и тер щеку зубной щеткой, как в тот день, когда я ворвался к нему в ванную.
– Где мой конь? – сказал он; то, что он делал со своим лицом, не причиняло ему никакой боли.
– Рубен, я не понимаю.
– Детка хочет коня – детка получает коня.
Я хотел видеть его отчетливее, так что подошел поближе.
– Но ты же не хотел коня.
– Я просил коня, – спокойный и тихий голос, с едва заметной обидой.
– Тебя никогда не интересовали лошади. Я дарил тебе другие вещи. Я купил тебе велосипед.
– Ты продал мой велик. Где мой конь?
– Рубен, пожалуйста.
– Конь – это тебе не велик.
– Рубен?
В отраженных от собора лучах кровь на его щеке блеснула черным.
– Я любил тебя, Рубен. Я до сих пор тебя люблю.
– Конь – это тебе не велик.
– Перестань, Рубен, пожалуйста.
– Ты не любил меня.
Я думал о коне, который тебя чуть не убил. О коне, который стоял на том самом месте, где стоял теперь Рубен.
– Это был ты, да? Ты вселился в Турпина?
Он ничего не сказал, только тер щеткой щеку.
– Ты пытаешься теперь вселиться в меня, да? Прошу тебя, Рубен, не надо. Пожалуйста, – я упрашивал, я встал на колени. Я закрыл глаза и молил вслух. – Рубен, пожалуйста, пожалуйста, я умоляю тебя, не обижай свою сестру.
Я встал на ноги, все в тех же тапках, и оглядел пустую мостовую.
– Рубен, где ты?
Я смотрел на Йоркский собор. Люди положили свою жизнь на то, чтобы это сооружение казалось таким рельефным, таким монолитным, таким надменным.
– Где он? – прокричал я собору, прямо в витражную розу. – Где мой сын?
Эхо, а потом ничего.
Только гробовая тишина из стекла и известняка.
Такие тяжелые ночи ослабили мою решимость. Я чувствовал себя Одиссеем, переходящим Реку Ужаса, слишком слабым и испуганным, чтобы держать все под контролем.
Было все труднее настаивать на правилах, которые я для тебя установил, поскольку я все больше беспокоился о скрытых намерениях твоего брата. Но разве не из-за Рубена мне приходилось постоянно держать тебя в поле моего зрения? Тем паче я не мог ослабить хватку.
Когда я отправлял тебя куда-нибудь с поручением, ты отсутствовала дольше, чем требуется, еще и ухитрялась где-то выпить. Ты постоянно проверяла верхний предел того, что я назвал «приемлемая громкость». Из твоей комнаты выходила Имоджен, и я ощущал запах табака, но не мог найти больше ни единого подтверждения твоему курению.
От Синтии, конечно, было мало толку.
– Пора завязывать с этими правилами, Теренс, – сказала она однажды, когда сидела в магазине и полировала поднос.
– Нет, Синтия, не пора. Они отлично работают.
Она сморщила нос, словно от моих слов тоже шел запах нашатыря, и так заполнивший уже весь магазин.
– Ох, Теренс, неужели ты правда так думаешь?
– При всем к тебе уважении, я считаю, что я и только я могу решать, как лучше обращаться с моей дочерью.
Ее нос особенно чутко отреагировал на «обращаться», если память мне не изменяет.
– Интересно, что бы на это сказала Хелен.
Хелен. Туз в рукаве Синтии.
– Хелен хотела, чтобы я защищал ее детей, – ответил я. – Несмотря ни на что, она хотела именно этого. Я уже наполовину провалили это задание. Я не собираюсь потерять еще и Брайони.
Повисла долгая пауза.
Я устал, я был на эмоциях, и еще мне иногда было тяжело переносить как запах нашатыря, так и манеру общения твоей бабушки.
– У нее скоро день рождения, – наконец, сказала она.
Я вспомнил, как прошлой ночью Рубен говорил о своем велосипеде.
– Я знаю, что у нее скоро день рождения.
Я уже спрашивал тебя, какой подарок ты хочешь, но ты отмахнулась – «никакой». Думаю, это было искренне. Наверное, ты просто хотела вычеркнуть весь этот день из календаря.
Я всегда знал, что это будет непросто. Первый день рождения, который мы не собирались праздновать. Я также знал, что это станет отличной возможностью для нас обоих попытаться все уладить. Я наконец покажу тебе, что я на самом деле больше всего пекусь о твоих интересах.
– Может быть, ты прокатишь ее по магазинам? – спросила Синтия, пока Хиггинс устраивался у нее на коленях.
Я вздрогнул.
– По магазинам? Ой не знаю. Не обернулось бы это катастрофой.
В синих глазах Хиггинса отразилось разочарование Синтии.
– Не обернется, Теренс, если ты постараешься, – сказала Синтия, подчеркивая слово «постараешься». – Это хорошая идея. Тебе не придется ничего выбирать. Вряд ли кому-то интересно, что ты думаешь о стиле.
Она мельком взглянула на мои бежевые саржевые брюки.
– Тебе нужно будет просто кивать и говорить, что ей очень идет.