Но, как я уже говорил, так рационально рассуждать я начал уже потом. В тот миг я был настолько растерян, настолько истощен, настолько истерт, что все, что Теренс Кейв хотел сказать или сделать этому мальчику, было совершенно неуместным.
Пока Урия вертелся перед зеркалом, принимая разные позы, разглядывая свое лицо под разными углами, втягивая и без того впалые щеки, прикрывая волосами один сонный глаз, внутри меня росла какая-то сила. И я не мог больше ее сдерживать, как не мог бы сдерживать темные облака, затягивающее чистое небо.
Я дрожал, меня распирало, трясло от этого непреодолимого ощущения отстраненности от самого себя. А потом, вместо постепенного выхода из этого состояния, как случалось прежде, меня захватило какое-то новое переживание. Темная вспышка – абсолютная, непроницаемая тьма – как я теперь понимаю, полное поглощение моей души чужой душой.
А потом – пробел, то самое недостающее звено.
Я услышал внезапный звук – открылась дверь, кто-то вошел. Я ничего не делал. Я просто прижимал парня к стене. Дверь закрылась, и сквозь затихающий визг Клеопатры я услышал нечто другое. Какой-то нечеткий треск. Боковым зрением я заметил зловещую массивную фигуру.
– Что за … тут творится?
Это был он. Тот здоровяк, дежуривший у входа.
Он схватил меня и потащил, я успел заметить только трещину в зеркале, которую, видимо, сделал сам, прежде чем меня протащили мимо всех этих потных тел и вышвырнули через ближайший запасной выход.
– Кажется, у меня потерялась пуговица, – сказал я, а потом меня пнули в спину, и я упал на бетонную площадку. Еще четыре пинка по моей податливой плоти, и он исчез, и я тоже исчез, не чувствуя ничего, кроме боли, тошноты и воздуха, который утекал из окружающего пространства.
– Рубен, – выдавил я в лицо моему темному отражению в луже. – Это был ты, правда?
И в тихом рокоте города услышал подтверждение.
Из водостока на крыше в лужу капала вода. Эти капли вызвали у меня еще одно воспоминание, на этот раз мое собственное.
Когда тебе было шесть, я повез тебя в Нерсборо, к Каменному источнику. Помнишь? Удивительное место, где со скалы постоянно капает вода, превращая все попадающие в нее предметы в камень.
Все хрупкое и рукотворное становится твердым. На века. Конечно, научные знания уничтожили для меня часть волшебства. Вода перенасыщена бикарбонатом кальция, поэтому кальцифицирует все, с чем соприкасается.
Карбонат кальция.
Вот причина, по которой люди тащат с собой полотенца, резиновые сапоги и плюшевых мишек, и развешивают их там, словно выстиранные вещи на сушилке, чтобы примерно за год эти вещи превратились в памятники самим себе.
– Пап, если я залезу в воду, я превращусь в статую? – я помню, с каким выражением на своем эльфийском лице ты задала этот вопрос. В твоем взгляде смешались волнение и настоящий ужас.
Я очень хорошо помню это разговор.
– Тебе пришлось бы стоять на месте очень долго, – ответил я.
– Сколько?
– Не меньше года, – сказал я. – Но стоять надо будет очень смирно.
– Очень – это как?
– Вот так, – показал Рубен.
– А как это – быть статуей? – спросила ты.
– Не знаю, – ответил я. – Я не пробовал.
Задумавшись, ты нахмурилась.
– А если у меня нос зачешется, можно почесать?
– Нет.
– И в туалет не сходить?
– Нет.
– Я хочу что-нибудь здесь оставить, – сказал твой брат, прекращая притворяться статуей и прерывая ход твоих мыслей.
– Тебе нечего оставить, – ответил я. – Нужно было что-нибудь взять с собой.
Помнится, Рубен уже успел снять свой браслет. Мягкий красно-белый напульсник, который он обожал.
– Можно оставить его.
Наверняка я возражал, но в итоге сдался и заплатил положенную таксу в один фунт, чтобы Рубен мог повесить свой браслет на веревку. Вешать, конечно, пришлось мне, поскольку веревка была натянута довольно высоко, но Рубен все время стоял со мной рядом. Я помню, как возился с прищепкой. Вода текла довольно быстро, а браслет был очень маленьким и толстым, так что прикрепить его было не так-то просто.
Я повесил его рядом с сандалией. Точно помню. Неплохое соседство. Думаю, их несколько лет никто не тронет.
– Ну папа, – сказал он нетерпеливо. – Чего ты там копаешься?
Пока я боролся с браслетом, у меня вымокли брюки. Сперва я думал, что это капли воды отлетают от камня, а потом глянул вниз и увидел, что Рубен подставил ладонь под льющуюся воду и обрызгал всех нас.
– На платье попало, – сказала ты.
– Рубен! – рявкнул я. Мой голос прогремел над водой. Была у него привычка – безобразничать даже в самый приятный день. – Прекрати!
Он опустил руку и молча стоял, а я, наконец, смог повесить браслет. Мы отошли посмотреть, что получилось. Браслет был самым маленьким и жалким из всего, что там висело. От воды он совсем потерял форму, и было невозможно представить, что однажды он окаменеет так же, как и веревка, на которой он висел.
К тому времени Рубен уже заинтересовался своей рукой.
– Я не могу пошевелить пальцами, – сказал он мне уверенным тоном. – Они превращаются в камень.
В детстве у него было богатое воображение. Помнишь, как он иногда ходил на прогулку с невидимой собакой? Он, конечно, хотел настоящую, но это было невыполнимо. С котами намного проще. Никогда я не питал симпатии к собакам, да?
Мы шли к тебе мимо в разной степени изменившихся предметов, а он все перечислял преимущества обладания каменной рукой.
– Я мог бы разбивать стены. Я мог бы сунуть руку в огонь. Я мог бы…
А потом мы ходили в музей. Помнишь?
Мы видели крохотную каменную туфельку, которую когда-то носила королева Мария. Кружевной зонт от солнца, который все еще казался легким, несмотря на эффект кальцинирующей воды. Окаменевших плюшевых мишек и свитеры. Каменную ленточку. О, и цилиндр. Ты должна помнить цилиндр. Я примерил его, и меня чуть в пол не вдавило. Ты скрючилась от хохота, а Рубен все еще рассуждал о своей руке.
Он подошел к нам и показал свою ладонь с растопыренными пальцами, похожую на морскую звезду.
– Смотрите, они не шевелятся. Моя рука не двигается. Я не могу пошевелить пальцами.
Ты попытался согнуть их, не смог и испугался.
– Хватит, Рубен, ты меня пугаешь.
– Он притворяется.
– Вот и нет, – настаивал Рубен. – Моя рука превращается в камень.
Ты заплакала. Нет, не заплакала. Ты сделала такое лицо, какое у тебя всегда бывало перед тем, как ты начинала плакать. Я велел Рубену прекратить, и он показал тебе, что его рука не превращается в камень.
Потом мы снова гуляли. Ты почитала о матушке Шиптон и нашла новый повод для страха – старая карга-прорицательница, предсказавшая Великий лондонский пожар, поражение испанской армады, осаду Йорка и дату собственной смерти. Мы заказали экскурсию в ее пещеру после посещения Каменного источника, и ты всю дорогу мертвой хваткой держалась за мою руку.
Слезы, которые ждали своего часа, наконец, хлынули из твоих глаз. Мы извинились и ушли, утащив с собой Рубена. Ушли из пещеры, прошли мимо Каменного источника и отправились к берегу реки.
– Я статуя, – снова и снова повторял Рубен. Кажется, он завидовал тому, что я уделял тебе столько внимания. – Я статуя, я статуя, я статуя.
– Статуи не разговаривают, – сказал я.
– Я наполовину статуя. Мой рот не попал под…
Его голос затих, а я так и валялся в луже на задворках ночного клуба. Он затихает и сейчас, когда я стараюсь вспомнить его. Я слышу шум воды, а его – не слышу.
Хватит. Соберись, Теренс. Не тяни. Пора заканчивать эту ужасную ночь в отвратительном городе зверья.
Мне, наконец, удалось встать и отойти от лужи и воспоминаний, которыми она была наполнена. Я тащил свое ноющее тело к машине и гадал, не сломано ли у меня ребро. В груди болело очень уж сильно.
Они смеялись надо мной, эти юные пьяницы. Эти обезьяны в полосатых рубашках и мини-юбках, выходящие нетвердой походкой из баров с латинскими названиями. Я добрался до машины и рассмотрел свое лицо в зеркало заднего вида. Едва заметная ссадина под глазом, в том месте, которым я проехался по бетону. К щеке прилип песок.
Вот и я, истертый Теренс, держу руль дрожащими руками.
Какой-то азиат продавал на улице светящиеся браслеты и пластиковые розы. Его тискали, целовали в щеки, но никто не покупал его неоновые сокровища.
Еще один человек, беззубый, бежал за проходящими толпами с гитарой, наигрывал что-то, забегал вперед, как щенок в поисках любви.
А потом я увидел его. Раненый Урия выходил из «Рубки» с другим парнем. Нет. С парнями. Не с одним. Их было двое или трое. Я уже не вспомню их лиц, если они у них и были. Но я все еще вижу лицо Урии и его длинные пальцы, ощупывающие рану на лбу. Я почувствовал укол совести, осознав, что натворил.
Я сполз пониже и приоткрыл окно, чтобы слышать их голоса.
– Старый … решил, что я запал на Брайони, – услыхал я его слова.
– А ты типа не запал? – спросил один из безликих.
– Да какая разница, запал или нет, она же все равно сохнет по этому убогому. Данни или Донни, или как его…
– Денни, – прошептал я, когда их голоса стихли.
Я два часа ждал, пока не увидел тебя, а потом осторожно поехал следом, прочь из этого города грехов в сторону Йорка.
Как ты чувствуешь себя теперь, зная, что я был там, а ты даже не догадывалась? Твой ангел-хранитель, прилежно защищающий тебя от злых сил ночи. Это вызывает у тебя еще большую ненависть, не так ли?
О, прошу, Брайони, не нужно меня ненавидеть.
Я не смогу ни жить, ни умереть, пока ты ненавидишь меня. Прошу, пойми, я не осознавал, что творю, не понимал, что он был рядом и просто держался на расстоянии, насмехаясь над любовью, которая определяла каждое мое движение.
Синтия была сурова, мягко говоря. На самом деле, она пришла в ярость, узнав, что я ездил за вами в Лидс. Я ей, конечно, рассказал не все, но даже зная лишь самую малость, она мгновенно взбесилась.