– Пожалуйста, Брайони, – умолял я, как когда-то умолял Рубена.
По одеялу тянулся тонкий луч света, искривляясь там, где лежала ты.
– Пожалуйста.
Денни рядом не было, он где-то беседовал с полицейскими.
Меня никто не видел, кроме медсестры. Медсестра спросила, не хочу ли я пить. Я сказал «нет», хотя во рту у меня пересохло. Мне казалось немыслимым преступлением заботиться о себе, пока ты беспомощно лежишь здесь. Медсестра незаслуженно одарила меня мягкой улыбкой и тихонько вернулась на пост заполнять бумаги.
Мне казалось, что ты умираешь, так что я не собирался тебя покидать. Полиция скоро идентифицирует пулю и выйдет на меня, даже если Денни им ничего не скажет. Тела Уиксов тоже скоро обнаружат, вот и дополнительные улики. Но мне было все равно. Меня не волновало даже, вернется ли опять Рубен по мою душу или нет. Если тебя не станет, как еще он сможет мне навредить?
Я посмотрел на остальных пациентов палаты. Ускользающие души, ведущие свою собственную борьбу со смертью. Старые, изношенные, отжившие свое тела, так не похожие на твое.
– Уйди.
Я снова посмотрел на тебя как на источник шепота. Мне, конечно же, почудилось. Ты была без сознания. Ты не пришла в себя. Может, снова пригрезилось. После случившегося в доме Уиксов мой мозг еле работал.
Я наклонился к тебе.
– Брайони?
Я нервно коснулся твоей руки. Луч света скрылся в одеяле. Я взглянул на медсестру, заполнявшую документы на посту, и намерился сказать ей, что ты, кажется, просыпаешься.
Я начинал понимать, что происходит. Я видел, что все пока еще висит на волоске. Что до триумфальной победы в твоем личном молчаливом сражении еще очень далеко.
Я сделал глубокий вдох.
– Рубен, скажи мне, чего ты хочешь? Чего? Я что угодно сделаю. Пожалуйста.
Медсестра отвлеклась от бумаг и посмотрела на меня. Я слабо улыбнулся и убрал руку с твоей руки. Медсестра нахмурилась, раздумывая, не встать ли из-за стола, но наконец вернулась к картотеке.
– Рубен? – я едва слышал сам себя. – Рубен? Прошу, не обижай ее. Пожалуйста. Ты же любишь ее. Она же твоя сестра. Она ни в чем не виновата. Это я виноват. Во всем. Во всем этом. Я виноват. Я, а не она. Пожалуйста. Я никогда не хотел обидеть вас.
– Уйди.
Луч вернулся, а вместе с ним пришло осознание. Я его бросил. На четырнадцать лет я его бросил, виня плачущего ребенка в том, в чем я должен винить себя. Вся его зависть, леденящая душу злоба – все исходило из меня самого. И если виноват я, то покончить со всем должен тоже я. Я поклялся это сделать. Я вернусь к нему.
Слабое трепетание. Такое слабое, будто его и не было вовсе.
– Детка?
И вот опять. Движение под веками. Сны, выкипающие пузырьками из кипящего котла.
Твой нос слегка дернулся, на лбу проступила морщинка, губы шевельнулись, пережевывая остатки сна. А потом глаза открылись, и ты снова была со мной, моя родная девочка. Живая и в сознании, ты смотрела мне в глаза.
– Пап? – слабым-слабым голосом.
– Брайони. Детка. Не волнуйся. Ты в больнице. Ты ранена, но все будет хорошо.
Ты испугалась.
– Денни?
– Все хорошо. Все хорошо. Он цел. Он скоро придет.
Ты как будто в полной мере поняла, что означают мои слова.
– Мне пора идти, Брайони. Но я вернусь, – в последний миг я солгал, наклоняясь поцеловать тебя в бровь, чтобы ты не видела моих глаз. – Мне пора, детка. С тобой все будет хорошо. Все будет хорошо. Вот увидишь.
Я отошел от твоей постели и сказал медсестре, что ты проснулась. Она вышла из-за стола, чтобы проверить, не ошибся ли я, говоря что-то, чего я не расслышал. На пороге я еще раз обернулся, чтобы в последний раз на тебя взглянуть. Ты смотрела на меня и хмурилась, и по этой упрямой морщинке я вдруг понял, что ты сможешь справиться с чем угодно. Ты переживешь все, что могли сделать с тобой моя жизнь и моя смерть, потому что ты такая же сильная, как твоя мама, и ты схватишь эту жизнь под уздцы так, как ее полагается схватить. Причиненные мной боль и стыд постепенно утихнут, и все останется в прошлом. Ты продолжишь без меня. Полная жизни. Стремлений. Любви.
Живая.
Надеюсь. Я надеюсь на это.
Я ЧАСТО представлял себе, как пойдет твоя жизнь. О, я предвидел прекрасную судьбу – ты выйдешь замуж за правильного мужчину, вы поселитесь в деревне, ты будешь играть в оркестре – а моя отцовская задача будет состоять в том, чтобы направлять тебя на твоем пути, помогая обходить поджидающие на нем опасности.
Теперь я осознаю свою глупость. Осознаю, как реставратор-самоучка, который рвет обивку, пытаясь ее восстановить. Я сам разрушил свою картинку. Тебя ждет не такое будущее, как я его себе представлял, и это нормально. Единственная цель жизни – принимать жизнь как таковую. Позволять детям искать свой собственный путь, понимая, что ни у кого из нас нет правильных ответов. Откуда у нас ответы, если мы даже не поняли вопроса? Я молюсь, чтобы в твоей жизни не было таких ошибок, как те, что погубили мою.
Я надеюсь, что, когда (или если) у тебя появятся дети, ты будешь любить их поровну, видя, какие они разные. Я надеюсь, ты понимаешь, что хоть мы и можем создавать жизнь, мы не можем ею владеть, и что наше желание оберегать не должно становиться потребностью обладать. Я надеюсь, ты знаешь, что детям принадлежит весь мир только потому, что они в нем появились, потому что в каждом моменте мы проживаем и вдыхаем его красоту.
Его красота – вот она, здесь, на широком участке земли, раскинувшейся передо мной в последний раз. Я помню, как гулял по этим полям за много лет до твоего рождения, как смотрел на бордово-зеленую карту диких трав. Был июль, цвел вереск, и тот вечер был совсем не такой, как сегодняшний. Сейчас красота мира несколько потускнела, но это все равно красота. И я сижу и вдыхаю эту красоту, вдали от машины, и я почти завершил свою задачу. Брайони, мне так хочется задержаться, но я знаю, что меня скоро найдут. Я чувствую, что приближается ночь, а с ней и они.
Две маленькие последние просьбы. Пожалуйста, скажи Синтии, что я прошу у нее прощения за записку – представляю, как она испугалась, когда нашла ее утром. Я знаю, что она сможет о тебе позаботиться, и поможет пережить все то зло, которое я тебе причинил.
И еще – фото моей мамы в гостиной. Оно на стене, как раз за входной дверью. Ты знаешь. Где она выглядит строго, словно поверх ее лица нарисована Грета Гарбо. Сохрани его. Я знаю, ты ничего мне не должна, но коль скоро ты это читаешь, смею надеяться, что ты сможешь выполнить мою просьбу. Если получится, сохрани его. Можешь даже не вешать на стену, только сохрани. Как угодно, где угодно, но сохрани, прошу.
Вот и все. Я закончил. Я все написал, и стою теперь так близко к финишу, что даже страх покидает меня. Мне больше нечего бояться, несмотря на то, что за мной уже идут. Я их вижу.
Они стоят передо мной, их немые призраки. Все, кого я потерял, кого я убил, и Рубен впереди. Он манит меня рукой, но в лице его я, наконец, вижу спокойствие.
Это конец, и мне не страшно. Я дам ему ту любовь, которая ему так нужна, и буду наблюдать, как ты живешь в этом прекрасном мире, и пусть мир сам решает, какой тебе быть.
Последнее дыхание дня касается моего лица и говорит, что пора.
Я отправляюсь к нему.
Спокойной ночи, детка.
Спокойной ночи.
Благодарности
Я хочу сказать спасибо:
Карадоку Кингу, моему агенту, за то, что непоколебимо, целиком и полностью верил в эту книгу с самого начала;
Дэну Франклину, моему издателю, который позволил мне нырнуть в темноту и не настаивал, чтобы я зажег факел;
Алексу Боулеру, Рэйчел Каньони, Элисон Хэннесси, Хлои Джонсон-Хилл и всем из «Джонатан Кейп» и «Винтэдж»;
Элинор Купер, Джудит Эванс, Кристин Гловер, Луизе Ламонт, Наоми Леон, Терезе Николс и Линде Шоннесси из «Эй Пи Уотт»;
Алану Молони и Тиму Палмеру из «Параллел Филм»;
Маттео Моретти и всех сотрудников «Хотел Арт» в Риме;
Майкла Фабера, Тоби Литта, Скарлетт Томас и Джанет Уинтерсон за то, что на протяжении нескольких лет помогают мне и дают советы.