26-го числа Ахмет-паша провел у меня вечер.
В первых числах декабря месяца я провел однажды вечер у графини Чернышевой. Граф был тут же и спросил меня, между разговорами, что я расположен был делать. Я изъяснил ему по сему случаю мое положение и просил его совета, ехать ли мне теперь в отпуск; ибо я располагал сие сделать в таком только случае, если мне не будет скорого куда-либо назначения, в противном же я удовольствовался бы двадцативосьмидневным отпуском в проезд мой через Москву. Министр отвечал мне, что назначение мое не могло замедлиться и что меня располагали назначить на место Киселева, что между тем он полагал для меня лучше ехать в отпуск. Но если до назначения сего пройдет 4 или 8 месяцев и, наконец, год, сказал я, мог ли бы я надеяться получить бессрочный отпуск до востребования меня: ибо я бы воспользовался сим временем, дабы заняться изданием своих записок, к чему мне не предстоит более подобного случая[197]. Граф Чернышев обещал мне постараться устроить сие, сказав, однако же, что оно не без затруднений. Подобный сему разговор я имел случайно с Бенкендорфом, и он мне сказал, чтобы я ему подал записку о сем, принимая на себя доставить мне отпуск сей бессрочно. По соперничеству между Чернышевым и Бенкендорфом, обещания сии поставили меня в затруднительное положение. Я объяснил оное брату Мордвинову, прося его изложить мысль мою без обиняков Бенкендорфу, на что Бенкендорф велел отвечать мне, что я состою не под командой Чернышева, что всякое ходатайство такого рода от него зависит, а потому чтобы я только предупредил военного министра о сем, а записку подал бы ему, Бенкендорфу. И с тех пор я остаюсь в совершенном недоумении, даже брать ли мне отпуск сей, дабы не навлечь на себя неудовольствия одного из сих двух лиц.
6-го числа я был во дворце на выходе и ввечеру на балу. В сей день я получил аренду. Ввечеру государь, увидев меня вместе с Орловым и Ахмет-пашой, подошел к нам и, указывая на меня с Орловым, сказал Ахмет-паше шутя:
– Вот гарнизон константинопольский; я сожалею, что не могу говорить по-турецки, как Муравьев, а знаю только ла-иль-ала алла-ла.
Во время вечера государь отводил в сторону английского министра и долго разговаривал с ним. Сие могло быть последствием политических дел наших с Англией, касающихся к войне, по зависти, с коей они смотрят на влияние, приобретенное нами в Турции. Узнав о договоре, заключенном Орловым с Турцией, англичане сообщили государю, что они не признают договора сего, и что если мы вступимся за турок, то они примут сторону паши Египетского, на что государь отвечал им, что они властны признавать или не признавать договора сего, и что ему до того дела нет, ибо договор сей не с ними был заключен, а с султаном; что же касается до участия, которое они располагали принять в делах египтян, то чрез сие переменится только число войск, которое будет послано в таком случае на помощь султану: их будет тогда вместо 20 000 отправлено 100 000. После сего ответа англичане начали с большой деятельностью вооружать свой флот. Находясь в затруднении просить отпуска своего по незнанию, к кому именно мне обратиться за сим, я был готов отказаться и от отпуска, дабы не попасться среди ссоры двух особ, друг друга ненавидящих, как нечаянно дело сие получило развязку.
8-го числа я получил повестку, чтобы прибыть поутру во дворец для благодарения государя за пожалованную мне 6-го числа аренду. Перед тем временем военный министр был у государя с докладом, и вероятно изложил ему мое желание, потому что, как скоро я вошел к государю, его величество, обратись ко мне, спросил меня:
– Ты желаешь в отпуск ехать?
– Я желал бы повидаться с отцом, если ваше величество не располагали в скором времени дать мне какое-либо поручение.
– Отец твой стар?
– Ему шестьдесят пять лет.
– Ты его видел ныне на обратном пути своем?
– Не видел, а когда ехал в Египет, то виделся с ним, по позволению, вами мне данному, два дня.
– Поезжай в отпуск, я теперь не имею поручений для тебя, и оставайся у отца; я тебя спрошу, как нужно будет.
Я благодарил государя. От него мы вышли и дожидались видеть императрицу. Тут вышел от нее Бенкендорф и, не зная, кому я был обязан за ходатайство об отпуске сем, я его благодарил за оное. Неожиданное заявление сие сперва несколько изумило его; но он, на себя приняв оное, сказал, что когда только буду иметь нужду в нем, то могу к нему писать и быть уверенным в участи, которое он во мне примет.
9-го я был у военного министра, которого также благодарил и узнал, что он докладывал обо мне государю. Он сказал мне, что о сем не будет отдано в приказах, а что я получу от него повеление, и что при мне останется все мое содержание, а когда во мне предстанет надобность, то он мне напишет.
Вчера 10-го я был у графа Орлова, который, предлагая мне свои услуги, уверял в преданности и назвался сам написать ко мне, коль скоро будет для меня назначение. И таким образом разрешился для меня отпуск, коего я не просил, и затруднительный случай, с самыми выгодными для меня обстоятельствами.
13-го, по случаю храмового праздника Финляндского полка, был церковный парад оному; я был дежурным при государе. До прибытия его, военный министр, отведши меня в сторону, сказал, что хотя государь и дозволил мне ехать в отпуск, но что виды его дать мне назначение по обстоятельствам, ныне встретившимся, изменились, и что могло случиться, что мне вскорости дастся поручение; а потому он желал знать, как скоро я бы мог прибыть из отпуска, когда меня потребуют, сказав, что за мной пошлют в таком случае фельдъегеря. Я отвечал, что на 8-й день по отправлению за мной фельдъегеря я могу явиться в Петербург, но что я готов остаться, если б мне дали позволение провести дней 20 в Москве. Министр отвечал мне, что сего нельзя будет сделать и что он на днях уведомит меня о сем письменно с тем, чтобы я его уведомил о месте пребывания моего. Слышавши за 10 минут до сего разговора, что шах персидский умер, и, зная, что наследник престола, сын его Аббаз-Мирза, также умер, я догадывался, что в Персии произошли беспорядки, вследствие коих располагали меня туда послать[198]. Поручение такого рода нисколько бы не соответствовало моим намерениям, но в сем случае мне не представляется избирать своего назначения, и я должен буду, может быть, с подобной неопределительностью отправиться в поручение дальнее и коего последствия и успех останутся в неизвестности от того, как оное будет представлено. По случаю полкового праздника был обед во дворце. Императрица показывала мне подарки, полученные ею от султана. Государь же, отпуская меня, сказал на ухо, чтобы отложить на время поездку мою в отпуск и дожидаться еще дня два. Ввечеру вчера, 13-го числа, приехал сюда из Гродны брат Михайла, с коим я и провел остальную часть дня до поздней ночи.
15-го Орлов сказывал мне, что цель, которую государь имел касательно меня, состояла в том, чтобы послать меня начальником войск в Крыму или в Константинополь для образования турецкой армии по случаю тому, что английский флот, пришедший в Смирну, грозился вторжением в Черное море. Я отвечал, что последнее из сих двух поручений полагаю я довольно трудным. И в самом деле, мне пришлось бы в таком случае принять на себя занятие, весьма неверное к успеху; ибо по выезде моем из Константинополя, кажется, не обращали более никакого внимания на приобретенный нами вес в делах Турции и положились совершенно на договор, заключенный графом Орловым, упустив из виду, что турки никогда не будут в состоянии выполнить оного. Вчера же мне Орлов говорил, что я мог надеяться вскорости получить свой отпуск; ибо англичане, по получении грозного отзыва государя о намерении его защитить Турцию, переменили обхождение свое и оказались совершенно покорными. На днях я обедал у министра двора[199]; обед сей давался для принятия Ахмет-паши. Я увиделся с графом Орловым, который мне говорил, что я скоро получу свое увольнение в отпуск; но с тех пор я виделся и с военным министром, который мне ничего о сем не говорил. Вчера я обедал по приглашению у датского посланника, графа Блома.
25-го был большой выход во дворце с положенным торжеством и молебствием по случаю освобождения России от нашествия французов в 1812 году.
Вчера, 26-го, я был дежурным при государе и пошел к обедне в малой церкви придворной, при коей присутствовала императрица с наследником. По выходе из церкви она обратилась ко мне и между прочим разговором спросила, как мне вчера понравилась церковная церемония. Я отвечал, что обряд сей весьма величествен, и что мне в первый раз еще случилось видеть его. Она спросила, как мне нравится новая ария, которую я накануне слышал, введенная ныне при встрече государя вместо английского «Боже, царя храни». Я также похвалил сие новое произведение Жуковского и Львова.
– Я надеюсь, – сказала государыня, – что она останется в потомстве.
– Должно так быть, – отвечал я, – ибо голос сей имеет весьма много народного[200]. Вскоре прошел через ту же комнату государь и отпустил меня; но я остался еще, дабы присутствовать при смотре, который государь делал людям, выбранным из гренадер в гвардии. Сие продолжалось около часа. Государь спросил меня только, можно ли найти людей таких для избрания в гвардию в войсках, ныне бывших со мной в Турции; но я сказал, что дивизия сия очень бедна людьми, и едва ли несколько человек, подобных сему, в полках отыщется.
Возвратившись домой, я стал было заниматься составлением описания последней войны между турками и египтянами, за которое я в недавнем времени принялся, но скоро был отозван на вечер к императрице. К 9 часам вечера я явился на ее половину и прежде всех встретил наследника, выходившего от нее; он был одет в куртке, очень просто и, пожав мне руку, спросил, зачем я был в полной форме. Я отвечал, что полагал сие должным, потому что был дежурным. Тот же вопрос сделала мне императрица, когда я к ней взошел, и по отдании ей того же ответ