Да и трудно это было в том полусумасшедшем тогда доме. Зашарпанные и заплеванные коридоры Думы кишели всяким сбродом. Все галдело, кричало, суетилось, бегало. Растрепанные барышни собирали папиросы «товарищам часовым». Эти «часовые» торчали перед каждой дверью. Взлохмаченный молодой человек крикнул присланным в военную комиссию офицерам: «Сюда, сюда» – и исчез бесследно. Комната военной комиссии оказалась недоступным для посторонних лиц помещением – «офицеров – участников переворота». Сотник Зерщиков и штабс-капитан Кашерининов, с бывшими при них четырьмя солдатами и казаками, воспользовавшись творившимся хаосом в здании Думы, вернулись в Царское Село.
События последующих до 8 марта дней протекли без особых потрясений. В это мрачное время офицеры и казаки Конвоя стояли в стороне от наступившей всюду анархии и со своими верными кунаками – чинами Сводного Пехотного полка продолжали охранять Александровский дворец усиленным нарядом.
В один из этих дней заболела и последняя из Августейших детей, остававшаяся еще здоровой, Великая Княжна Мария Николаевна.
Новые власти требовали в каждой воинской части выбрать «комитеты». Должны были быть произведены выборы и в сотнях Конвоя. Они были произведены без какого-либо участия офицеров. Выбранные самими же казаками оказались сверхсрочные урядники – их непосредственные начальники, старые почтенные казаки, служившие в Конвое по 10–15 лет. Какой-либо деятельности этим комитетам, конечно, проявлять не приходилось, ибо вся служба и внутренний порядок в Конвое продолжали течь нормальным уставным порядком. Выборные были лишь готовыми «делегатами», если к тому являлась необходимость.
Вскоре они были вызваны присутствовать на собрании по поводу формирования нового гарнизонного комитета. Это собрание произвело на старых урядников Конвоя удручающее впечатление, и они оставили собрание. Прибыв в казарму, доложили дежурному офицеру сотнику Зерщикову: «Там, Ваше Высокоблагородие, все с ума посходили. Нам там делать нечего».
Распоряжением Временного Правительства в Александровский дворец прибыл некий штабс-ротмистр Коцебу. Как говорили, он был командирован в качестве «ока» новой власти.
К вечеру 7 марта в городскую ратушу были вызваны командиры частей дворцового гарнизона. К тому времени их было двое: есаул Свидин, старший из командиров сотен Конвоя, и полковник Аазарев (офицер Л.-Гв. Кексгольмского полка), заменивший генерала Ресина и временно командовавший Сводным Пехотным полком.
Вернувшись из городской ратуши, они принесли печальную весть: «По распоряжению Временного Правительства завтра, 8 марта, предстоит сдача постов частям гарнизона Царского Села».
К этому есаул Свидин добавил, что, очевидно, в связи с неожиданным распоряжением правительства, удалявшим части Конвоя и Сводного полка из дворца, завтра же ожидается приезд командующего войсками Петроградского округа генерала Корнилова.
Последний день пребывания чинов Конвоя и Сводного Пехотного полка в Александровском дворце… После страшной вести об отречении Его Величества от Престола Государства Российского день 8 марта для офицеров и казаков Конвоя, преданно несших службу при Государыне Императрице, самый роковой и трагический день марта 1917 года!
Все офицеры Л.-Гв. 2-й Кубанской и Л.-Гв. 3-й Терской сотен, не сговариваясь между собой, после бессонной ночи, полной самых мрачных мыслей, рано утром собрались в своей дежурной комнате во дворце. Душевные муки сказались и внешне. У всех был болезненный и измученный вид. Офицеры все еще не могли понять и поверить, что положение безнадежно… До последнего дня своей службы во дворце все офицеры в душе своей не теряли надежды, что с Божьей помощью во дворец прибудет Государь Император и все же сразу изменится. Новый удар – удаление из дворца – убил и эту последнюю надежду…
Во дворец прибыл генерал Корнилов. Подъехав к главным воротам решетки дворца, генерал покинул автомобиль и пешком прошел к зданию Александровского дворца. В Собственном коридоре генерала встретил граф П. Апраксин и провел его к Государыне Императрице. Впоследствии стало известным, что генерал Корнилов объявил Государыне «постановление Временного Правительства об аресте Царской Семьи». После отъезда генерала Корнилова сотник Зборовский был принят Государыней, передавшей ему свое повеление о неизбежности подчинения требованию об уходе из дворца: «Прошу вас всех воздержаться от каких-либо самостоятельных действий, могущих только задержать прибытие Государя и отразиться на судьбе Детей… Начиная с Меня мы все должны подчиниться судьбе… Генерала Корнилова Я знала раньше, он рыцарь, и Я спокойна за Детей…»
Сдача постов и вывод из Александровского дворца чинов Конвоя и Сводного полка назначены в 16 часов. Офицеры Конвоя просили сотника Зборовского пройти к Государыне Императрице и доложить Ее Величеству их верноподданнические чувства. Зборовский отправился исполнить просьбу всех офицеров. В ожидании его возвращения между офицерами царила полная тишина. Все сидели с помертвевшими лицами и молчали… Каждый из офицеров был углублен в свои мрачные мысли, сознавая, что наступили последние минуты пребывания их в Императорском дворце и последний момент той почетной службы, которой они были преданы всем сердцем и душой.
Сотник Зборовский был принят Государыней в одной из комнат Детской половины. Ее Величество заметно похудела, осунулась, на ее лице лежала печать горечи безысходной. Зборовский едва выжимал слова, докладывая Государыне Императрице просьбу офицеров Конвоя. У Государыни на глазах показались слезы… Подавляя волнение, Государыня просила Зборовского передать всем офицерам и казакам Конвоя благодарность за верную службу, изволив сказать: «От Меня и Детей!» Затем Ее Величество вручила сотнику Зборовскому маленькие образки – свое благословение офицерам.
Принимая это благословение, Зборовский опустился на колено. Государыня подняла его и поцеловала. «Пройдемте к Детям», – сказала Государыня и провела Зборовского в комнату двух старших Великих Княжон. Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна из постелей молча и с недоумением смотрели на Зборовского и на свою Августейшую мать. Зборовский напрягал все свои силы, чтобы не разрыдаться тут же перед больными Великими Княжнами… Он молча глубоко поклонился Великим Княжнам, смотревшим на него широко открытыми глазами, поклонился самой Государыне, с волнением, никакими словами не передаваемым, поцеловал поданную Царскую руку и… «Не помню, как вышел, – записано в его дневнике. – Я шел не оборачиваясь. Рука сжимала образки, в груди теснило, к горлу подкатывалось что-то тяжелое, готовое вырваться стоном…»
В 16 часов произошла смена. Чины Конвоя и Сводного полка сняты со своих постов. Последний взгляд на дворец и… потеря его навсегда!
«В 4 часа двери Дворца запираются. Мы в заключении!., и солдаты стоят на часах уже не для того, чтобы нас охранять, а с тем, чтобы нас караулить…»
С утра 9 марта шла уборка лошадей и чистка запущенных за все дни беспрерывной службы винтовок и амуниции. Около одиннадцати часов, по дороге к Императорскому павильону, прошло несколько автомобилей придворного гаража. Ожидался приезд Государя Императора.
Несколько времени спустя эти автомобили прошли обратно. В переднем находился Государь Император и гофмаршал Высочайшего Двора генерал князь Долгоруков. Рядом с шофером сидел ординарец Его Величества – вахмистр Конвоя Пилипенко.
У крайней казармы выстроились конвойцы, отдавая честь Государю Императору. Шофер Царского автомобиля замедлил ход. Послышался такой знакомый ласковый голос Государя, приветствовавшего конвойцев. В ответ на Царское приветствие раздалось отчетливое и громкое: «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!»
Это было последним личным приветствием Государя Императора Николая II Своему Конвою.
При Государе в Александровском дворце продолжал нести свою верную службу прибывший с ним из Могилева последний его ординарец вахмистр Пилипенко. Новые власти во дворце перестали его допускать к Государю Императору. В результате вахмистр Пилипенко «за ненадобностью» был выдворен из дворца, а за службу при Государе в 1920 году расстрелян.
Царская Ставка
26 февраля. В конце февраля в Могилев – Царская Ставка, где в то время пребывал Государь Император, стали доходить неясные слухи об уличных беспорядках в Петрограде, связанных с «какими-то продовольственными затруднениями».
Офицеры двух сотен Конвоя, несших службу в Ставке (Л.-Гв. 1-я Кубанская и Л.-Гв. 4-я Терская), не имея непосредственной связи со Штабом Верховного Главнокомандующего, были мало осведомлены обо всем, что происходило в столице. Да и сам Штаб получал сведения о событиях, быстро развивающихся в Петрограде, с большим опозданием. Комендант Дворца, от которого сотни Конвоя получали все распоряжения, касающиеся их службы, считал, что «в Петрограде только небольшие беспорядки».
27 февраля. Жизнь и служба сотен Конвоя шла по утвержденному порядку, как и в предшествовавшие дни. Несмотря на то что стали доходить слухи уже не о беспорядках, а обо все усиливающемся бунте, в самой Ставке по внешности все было спокойно. В этом петроградском бунте никто не предчувствовал веяние грядущего революционного взрыва. Однако слухи из Петрограда становились все тревожнее. Стало известным о предполагаемой командировке в Петроград Георгиевского батальона с генерал-адъютантом Ивановым, который назначался Командующим Петроградским военным округом.
Полковник Киреев объявил офицерам, что им от командира Конвоя получено сообщение о предстоящем выезде Государя Императора в Царское Село. Отбытие Его Величества назначено на следующий день в 14 часов 30 минут. Полковник Киреев отдал приказание командиру Л.-Гв. 4-й Терской сотни есаулу Татонову (сотня вступала на службу 28 февраля) назначить одного офицера и соответствующий наряд казаков для сопровождения Государя Императора. Были назначены хорунжий Лавров и 14 урядников и казаков.
Поздно вечером, примерно около 23 часов, казак, дежурный у телефона гостиницы «Париж», часть комнат которой была отведена для офицеров Конвоя, служивших в Ставке, доложил дежурному офицеру, что командир срочно требует к телефону полковника Киреева.